— Довольно, — в какой-то момент велел Ярослав, и Горазд послушно шагнул назад, зажал рану свободной рукой.
Коли б соврал он князю, то Бог-Громовержец непременно поразил бы его молнией в тот же миг.
— Больше я про вину Горазда в твоем отравлении слышать не желаю, — Ярослав Мстиславич повернулся к дядьке Круту и посмотрел тому в глаза.
Дернув подбородком, воевода встретил его взгляд и не опустил головы.
— Добро, — выдавил он сквозь зубы и повернулся к мальчишке. — Был я не прав… что творишь, дурень, рану-то зажимай как следует!
В два шага преодолев разделявшее их с отроком расстояние, воевода стиснул того за руку и потянул наверх. Кровь все лилась и лилась из раны, не останавливаясь, и уже окрасилась в темный цвет пыль под ногами Горазда. Дядька Крут надкусил подол собственной рубахи и с громким треском оторвал большой кусок. Привычным, умелым движением скрутил жгут и крепко-накрепко перемотал отроку руку.
— Куда токмо глядел, когда резал, кто ж так делает, — костерил его в то же время воевода. — Жилы все себе вспорол, бестолочь! — воскликнул он, обернувшись к князю.
Горазд облизал пересохшие губы и с трудом заставил себя вслушаться в ругань дядьки Крута. Она доносилась до него словно через плотную, плотную ткань — будто бы издалека, будто стоял воевода на соседнем холме.
— Я допрежь кровью никогда не клялся, — пробормотал он и пошатнулся.
— Бестолочь! — повторил воевода и оторвал от рубахи второй кусок, чтобы перевязать поверх первого. — Как токмо руку себе не оттяпал, ума не приложу!
Ярослав усмехнулся едва заметно. По всему выходило, что Горазд ныне в надежных руках. Но в одном был прав его воевода: отравил его кто-то из своих. А стало быть, завелся в его дружине предатель. Может, и не один. Знать бы еще, кому тот служит…
На обратной дороге к терему они повстречали знахарку. Как раз проходили мимо ее избы, когда госпожа Зима вышла во двор с топориком. Поднеся к глазам раскрытую ладонь и щурясь против солнца, женщина поглядела на них и чему-то довольно улыбнулась. Они остановились ей поклониться, и от цепкого взгляда знахарки не утаились пропитавшиеся кровью повязки на руке Горазда.
— Где руку-то попортил? — отложив в сторону топор, спросила она, подходя к остановившимся на дороге мужчинам.
Ее изба не была обнесена забором, хоть и стояла на самом дальнем краю городища и казалась покосившейся, изрядно обедневшей.
— Да так, — Горазд махнул здоровой рукой: неважно, мол, не о чем и говорить.
— Гляжу, совсем ты оправился, воевода. Почти уж бегаешь с холма да на холм, — с насмешливой улыбкой протянула госпожа Зима и кивнула в сторону капища, где возвышался идол Перуна.
Она перекинула на грудь темные, посеребренные сединой косы и привычно погладила торквес. Выглядела она получше, чем запомнил Горазд в тот день, когда очнулся дядька Крут, и госпожа Зима объявила, что тот не умрет. Лицо уже не казалось смертельно уставшим, постаревшим на дюжину зим, но седины в волосах и впрямь изрядно прибавилось. Не зря сказывали, что знахарка ворожила. И дураку известно, чем платят за ворожбу, когда возвращают кого-то к жизни.
— Твоими чаяниями, госпожа, — князь Ярослав улыбнулся.
Знахарка ему нравилась. Угадывалось в ее лице и выговоре что-то смутно знакомое. То, как она растягивала некоторые слова, как хмурилась, как гладила свой торквес, как склоняла в сторону голову. Жаль, забот у князя было не счесть, потому и не мог никак понять, кого же напоминает ему знахарка.
— Слыхала, с новой невестой уезжаешь ты завтра, князь, — госпожа Зима уже не улыбалась, когда повернулась к задумавшемуся Ярославу. — Не позабыл еще, что обещал, когда за воеводу своего просил?
— Не позабыл, — тот медленно покачал головой и окинул ее вопросительным взглядом. — Говори, чего хочешь.
— С тобой в Ладогу поехать, — просто сказала знахарка. — Возьми меня в свой обоз, князь. Небось, сгожусь и в пути.
Коли и удивила Ярослава ее странная просьба, он никак этого не показал. Помедлив лишь самую малость, кивнул.
— Добро, госпожа. Мы поутру уезжаем, с восходом, — он договорил и замолчал ненадолго. А после указал на Горазда. — Посмотри отрока моего. Руку он поранил неудачно.
— Не токмо руку, как я погляжу, — она сварливо покачала головой.
Ярослав Мстиславич перекинулся парой тихих слов с воеводой и, развернувшись, быстро зашагал в сторону терема; только и развевался за его спиной длинный подол княжеского плаща. Дядька Крут остался же с Гораздом, и вместе они следом за знахаркой прошли в избу. Оказавшись внутри, отрок токмо и поспевал вертеть головой.
Впервые за все время, что они покинули Ладогу, он почувствовал себя дома. Жилище знахарки так сильно отличалось от терема князя Некраса и до боли напоминало ему избу, в которой поселились его мать и сестренки.
Знахарка достала с полки горшочек с медом, положила две полных ложки в чарку и плеснула туда же молока. Подвинула к Горазду чарку и убрала рушник с блюда, на котором лежали куски сладкого пирога.
— Попей и поешь, — велела слегка опешившему отроку.
— Благодарю, госпожа.
— Ты бывала на Севере? — тем временем спросил воевода, оглядываясь. Он хмурился, оглаживая седую бороду. — В Бирке?
— Не бывала, — хмуро отрезала знахарка, достала из сундука чистые повязки и велела Горазду. — Ну, показывай, руку-то.
От избы знахарки до терема шли в задумчивом молчании. Горазд оберегал нещадно разнывшуюся руку, прижимая ее поближе к телу, и чувствовал, как на спине рубаха липнет к свеженанесенной мази. Дядька Крут шел на шаг впереди, и отрок старался лишний раз не попадаться ему на глаза. Не оправился еще до конца от ложного навета, от того, что с ним стало бы, поверь князь своему воеводе…
Впрочем, не больно-то стремился воевода Крут с Гораздом заговорить. Задумчиво нахмурившись, он спешил в терем. Он вообще сделался до изумления молчалив, как токмо вошли они в жилище знахарки. Видать, крепко удивился, как и сам Горазд.
На дворе перед теремом первым делом Горазд увидал несколько здоровенных, груженых приданым обозов. Слуги затягивали на сундуках и бочках потуже веревки, укрывали сверху толстой холстиной — защита от ветра, солнца и дождя. Подле них вертелись близнецы, сыновья Некраса Володимировича. Горазд услышал, как кто-то ответил дядьке Круту, что оба князя пошли потолковать с Ладимиром. Того держали подальше от терема, заперев в какой-то клети.
Отрок поморщился и сплюнул в пыль. Вымеска казнят нынче вечером с заходом солнца. Мальчишка ждал того всей душой.
— Что с рукой у тебя? — Вышата подошел к нему со спины, слегка толкнув в плечо, и Горазд устыдился. Он совсем не слышал его шагов.
— Да так, на крюк напоролся, — лгать у него всегда выходило плохо, но к чести приятеля, тот смолчал и больше ничего не спрашивал, хоть и вскинул недоверчиво брови.
— Подсобить-то мне сдюжишь? Воевода Крут велел в терем пару сундуков отнести.
— Знамо, сдюжу, — Горазд помахал здоровой рукой, на том они и порешили.
Остаток дня он и Вышата сновали между теремом, кузней, конюшнями, двором да клетями. Все шептались, что уезжает князь в спешке — оно и понятно! Но рук не хватало, и потому отроков подсобляли с мелкими поручениями. Когда они тащили в терем сундуки, то повстречали княгиню Доброгневу и княжну. Звениславу Вышатовну, не Рогнеду. Горазд слыхал, как слуги, привыкшие не смотреть на братоучадо как на княжну, ныне частенько оговаривались.
Княгиня и княжна осматривали в горнице отрезы ткани, разложив их на широком столе и скамьях. Запыхавшиеся, взмокшие отроки не чаяли встретить кого-то в тереме и потому, слегка растерявшись, застыли в дверях словно два столпа, держа вдвоем один тяжеленный сундук. Они простояли так, пока Доброгнева Желановна не шикнула на них строго и недовольно, и Горазд с Вышатой, наконец, отмерли, оттащили сундук вглубь горницы, как им было велено. За все время княжна не подняла на них взгляда, склонив голову над отрезом. Полотно дрожало в ее руках.
Едва они успели перетаскать в терем все сундуки, как Горазда посреди двора остановил князь. Он сунул ему в руку кошель с серебряными монетами и велел поскорее отнести их кузнецу.
— Жив ли хоть тот десятник? — задумчиво потерев вспотевший затылок, спросил Вышата. Он смотрел в спину ушедшему князю. — Видал, рубаха у него в крови запачкана?
— Да хоть бы и помер, — равнодушно скривился Горазд. — Коли приберет его Чернобог, никто печалиться не станет!
— Окромя Рогнеды Некрасовны, — елейно ухмыльнулся Вышата.
Горазд фыркнул в ответ и поспешил в кузню. Там стоял невиданный жар, и, едва заглянув, отрок принялся надсадно, истошно кашлять. Ему помстилось, что горло обожгло изнутри. Кузнец замахал на него рукой, и Горазд послушно отступил, решив обождать поодаль. Ему страсть как было любопытно спросить, пошто князь Ярослав велел отдать увесистый кошель с серебром. Но хмурый кузнец молча забрал у него монеты и вновь скрылся в кузне, спеша продолжить работу, и отрок не решился его окликнуть, хоть и грызло его изнутри любопытство. Но уж больно грозно глядел на него дядька Могута.
На княжеский двор он воротился, уж когда солнце низко-низко опустилось над землею. Едва не пропустил казнь Ладимира! К тому моменту приволокли к задней стороне двора тяжеленную деревянную колоду, и сгрудились вокруг нее праздные зеваки. Вышата помахал ему из густой толпы, и Горазд принялся протискиваться к нему через людей, то и дело охая, когда кто-то задевал его раненую руку.
— Где ты был? — попенял ему приятель, возбужденно сверкая взглядом. — Уже отправили за ним кметей!
Горазд не стал ничего отвечать, да Вышата и не ждал. Он высмотрел в толпе знахарку и подивился. Вот уж не мыслил ее увидеть! Оба князя стояли в самом центре толпы рядом с колодой. Ярослав Мстиславич держал в руках меч, и нынче Горазд и сам разглядел на его рубахе пятна крови. Хмурый пуще некуда Некрас Володимирович смотрел прямо перед собой, заведя руки за спину. В двух шагах позади князей стояли их ближайшие, верные воеводы — Крут и Храбр, отец парнишки, с к