оторым сцепился тогда Горазд.
Никого из домочадцев Некраса Володимировича во дворе не было. Видать, запретил.
— … что ж дочку не приволок, — будто прочитав мысли Горазда, буркнул кто-то рядом с ним в толпе.
— И то правда, — отозвался женский голос. — Ей самое то было бы, потаскухе.
— А ну цыц, глупая баба. Она чай не ровня тебе, княжья дочь!
— По заслугам ей и честь!
— Да пожалел ее никак…
Люди приглушенно гомонили, не решаясь хулить княжну Рогнеду в полный голос при ее отце. По всему было видно, что хоть и зол Некрас Володимирович, хоть и заплатил втрое больше приданого, хоть и запер нечестивую дочь в подполе, а все же в полной мере наказать ее не может.
Пока ждали, Горазд принялся озираться. Как бы не все городище стянулось хоть издалека поглазеть на казнь. Ему даже помстилось, что где-то скрипела деревянная створка, словно кто-то поглядывал из-за окна или двери. Но со стороны терем выглядел запертым наглухо, и Горазд так и не понял: показалось ему али нет.
Толпа разом замолчала и расступилась, когда двое кметей под руки выволокли в самый центр бывшего княжеского десятника Ладимира. Он шел, то и дело спотыкаясь, в испачканных пылью и землей портках, в разорванной рубахе с темными пятнами и потеками. Когда он вскинул голову, то стали видны ссадины на щеках, в кровь разбитые губы, сломанный на бок нос.
Вокруг прошел сдержанный ропот, кто-то всхлипнул. Горазд посмотрел на своего князя. Тот выглядел спокойным и нарочито отстраненным. На кулаках у него не было свежих ссадин. Стало быть, избил Ладимира не он. А вот Некрас Володимирович, завидев десятника, как раз принялся тереть запястья и хрустеть пальцами.
— Ох Макошь-матушка, — запричитала та же женщина, которая уже жалела Рогнеду. — Бедняжечка…
Горазд скривился. Что взять с глупых баб!
Ладимира толкнули прямо под ноги двум князьям, подставив подножку, и бывший десятник упал лицом в пыль. Его руки были туго связаны за спиной.
— Развяжите его, — велел Ярослав, когда Ладимир кое-как поднялся на одно колено, покрытый пылью пуще прежнего.
Повинуясь приказу, кметь из дружины Некраса Володимировича неохотно подошел к десятнику и перерезал веревку у него на запястьях. А еще седмицу назад они сидели за одним столом, делили хлеб, осушали кубки за здравие князей.
Ладимир медленно поднялся, растирая онемевшие запястья. Зачем, коли он лишится вскоре головы?
— Ладимир сын Будая, ты повинен в измене своему князю и искупишь вину кровью. Скажи, коли есть что тебе сказать этим добрым людям, которые станут свидетелями того, как свершится над тобой суд, — звучным, громким голосом провозгласил воевода Храбр, выступив вперед, чтобы его было хорошо слышно на всем княжеском дворе.
Бывший десятник сплюнул себе под ноги кровь и вскинул злой, гордый взгляд.
— Терем твой, князь, я поджег. Не тронь Рогнедку.
Сказал и мотнул головой. Мол, давайте.
Ропот вновь пронесся по толпе. Даже Горазд с Вышатой поглядели друг на друга изумленно. Уж в чем, а в поджоге терема никто десятника не винил. Когда ему успеть, пока с княжной в постели тешился.
Некрас Володимирович кивнул, и двое кметей подхватили Ладимира под руки, оттащили к деревянной колоде, бросили перед ней на колени и заставили склониться, свесить голову. Воевода Храбр обнажил меч, в два шага подошел к десятнику, и спустя один замах все было кончено. Отрубленная голова Ладимира упала в пыль, откатившись в сторону. Хлынувшая кровь залила землю, окрасив ее в темно-бурый цвет.
В толпе тихонько запричитали сердобольные женщины, где-то испуганно заплакал ребенок.
— Добрый удар, — одобрительно хмыкнул Вышата. — Хватило одного.
Горазд нехотя кивнул. Порой бывало, рубили с двух и даже с трех. Он видел такое раньше и в тереме на Ладоге тоже. Но его князь всегда казнил одним ударом.
— Занятно, ему так князь велел али сам не всхотел? — размышлял Вышата, пока они с Гораздом пробирались поближе к месту казни, чтобы поглазеть на отрубленную голову.
— Сам. Ты князя-то ихнего видел? Его воля — придушил бы вымеска.
За вечерней трапезой сдержанно говорили о казни, словах Ладимира и скором отъезде. Это был последний пир, и кмети Ярослава во главе с князем собрались за длинным дубовым столом в тереме Некраса Володимировича. Напитки и кушанья подавали слуги да девки. За столом не сидела ни княгиня, ни вторая княжна, ни их ближние девушки.
Коли и дивился кто такому, то молча, про себя. Вслух никого не поминали. Особой радости за столом ни у кого не было, и даже слова за здравие звучали как-то тускло, скупо. Оба князя обещали, что расстаются они добрыми друзьями, что скреплен между ними союз удачным сватовством и богатым приданым. Ярослав Мстиславич обещался приехать после зимы, будущей весной. Некрас Володимирович шутил в ответ, мол, погоди, приезжай уж разом с сынком, как народится.
Но Горазду все одно мстилось, что веселились безрадостно. Вышата попенял, что бурчит он как старый, больной дед. Кусок в горло подле него не лезет! Насупившись, Горазд прикусил язык и порешил, что мысли впредь будет держать при себе.
Трапезу закончили рано: вставать им еще до первого луча солнца. Да и дальняя, сложная дорога предстоит. Тут нужна ясная голова, зоркий взгляд. Когда кмети повставали с лавок и потянулись в клеть, вывалившись из душной горницы на прохладный ночной воздух, во дворе им повстречался кузнец. Дядька Могута шагал им наперерез из кузни, держа в руках какой-то сверток. Он направлялся прямиком к князю, и снедаемый любопытством Горазд нарочно замешкался, опустился на одно колено, будто обронил что-то на землю и пытается найти.
Поглядывая снизу наискосок, отрок увидел, как кузнец отдал Ярославу Мстиславичу сверток, и тот, поблагодарив, развернул его. В ярком свете луны блеснули в руках князя два широких серебряных обручья.
Девка в тереме III
Поздним вечером Звениславка пришла в клеть к Рогнеде. Той ночью опальную княжну охранял отрок Бажен, и Звениславке не составило труда уговорить его дозволить ей проститься с сестрицей. Прикрыв ладонью лучину, она толкнула дверь. Рогнеда не спала. Сидела на лавке, закутавшись в плащ, и подняла голову, услышав, как заскрипела старая дверь. В ее глазах мелькнуло облегчение, когда княжна поняла, что в клеть вошла двухродная сестрица, а не мать.
Звениславка, прижавшись спиной к двери, принялась осматриваться. Огонек лучины тускло дрожал в ее руке. Клеть была крошечной: два шага в сторону — и упрешься в стену. Стояла в ней одна лишь лавка, на которой и сидела Рогнеда, прижав колени к подбородку и натянув на ноги подол исподней рубахи. Подле лавки — кувшин с водой, а под ней — горшок. Под самым потолком прорублено небольшое оконце, через которое в клеть почти не проникал ни лунный свет, ни свежий воздух.
Накануне вечером казнили десятника Ладимира. Княгиня воспретила ей выходить во двор и смотреть, но Звениславка все же подглядела за казнью из терема, сквозь тонкую щелочку между узорчатыми створками. Она долго собиралась с духом, прежде чем прийти к Рогнеде в клеть. Мыслила, что должна рассказать княжне о том, что стало с Ладимиром. Но едва оказавшись здесь, она растеряла всю свою решимость.
Рогнеда же явственно хмыкнула. Она по-своему восприняла то, как замешкалась Звениславка подле двери.
— Не моя прежняя горница, — желчно сказала старшая княжна.
— Я ее не занимала, — отозвалась Звениславка и вздохнула.
Один шаг ей потребовался, чтобы подойти к лавке и усесться подле Рогнеды. Сперва она вытащила из-под плаща сверток, а после также согнула колени и положила на них подбородок, пониже натянув длинную рубаху. Сверток она протянула Рогнеде.
— Пирог после пира остался. С ревенем, как ты любишь.
Не кривясь ни мгновения, Рогнеда едва не вырвала еду из ее рук и с жадностью набросилась на пирог. Последний раз она ела рано-рано утром, когда мать принесла ей кусок хлеба.
Звениславка еще раз вздохнула и перебросила на плечо длинные распущенные волосы. Как заговорить о Ладимире?..
— Я уезжаю поутру, — вырвалось у нее вместо этого.
— Стало быть, теперь ты у нас княжья невеста, — хмыкнула Рогнеда, облизнув сладкие после пирога губы и пальцы. — Славить тебя не буду, уж не взыщи.
— Довольно. Ведаешь же, что я того не хотела! — огрызнулась Звениславка.
— Как и я.
Какое-то время обе молчали, думая каждая о своем. После утренней трапезы Доброгнева Желановна учинила им дознание, хотя муж ей и воспретил. Она хотела знать, как ее дочь и бывший десятник сговорились о встрече, и расспросила добрую половину теремных девок, выяснив, что девчонка Устинья заходила к Рогнеде в горницу, а перед тем там же побывала и Звениславка, и кто-то видел, как они с Устей шептались о чем-то в уголке.
И когда Доброгнева Желановна набросилась на Рогнеду и Звениславу с вопросами, притащив за волосы в клеть и Устю, им не оставалось ничего, кроме как сознаться, потому что гневить княгиню еще пуще не хотелось никому. Обеим княжнам уже и так изрядно от нее перепало.
— Я ведь так и не поблагодарила тебя, — Рогнеда первой нарушила повисшее между ними молчание. Вопреки предыдущим словам, сейчас ее голос звучал смущенно и виновато. — За то, что укрыла меня тогда. Спасибо.
— Не нужно, — тихим голосом возразила Звениславка. — Не за что благодарить.
— Мне виднее, — княжна поджала в кровь разбитые губы. — Ты пожалела меня.
Звениславка кожей ощущала, что Рогнеде так же тяжело об этом говорить, как и ей, и потому промолчала. Лучше им не вспоминать больше о той ночи, иначе княжна непременно спросит у нее про Ладимира, а у Звениславки все же не хватит духу рассказать ей правду.
— Прознал ли князь Ярослав, что ты мне помогала? — чувствуя то же самое смущение, Рогнеда поспешила увести разговор в другое русло.
— Не ведаю. По приказу княгини я в горнице просидела весь день, — Звениславка, едва сдержав вздох облегчения, покачала головой и обхватила себя за плечи ладонями. — Вечеряла там же и на пиру не была.