ляюще, и она ломалась, ломалась от одной только мысли о задуманном. Еще не поздно было отступить. Достаточно лишь встать и поскорее уйти в свою палатку, чтобы не сомневаться. Но когда хазары потянулись к своим навесам, и оживленные беседы начали медленно умолкать, Иштар встала со своего места и села рядом с Барсбеком, нарочито неспешно пройдя мимо него и будто случайно задев по плечу самыми кончиками пальцев. От этого простого прикосновения он вздрогнул, словно его пронзило насквозь. Она подвинулась к нему вплотную, прижалась бедром к бедру, ощущая его тепло даже сквозь несколько слоев одежды. Окаменевший, напряженный Барсбек покосился на нее спустя продолжительное молчание, так и не дождавшись, пока она заговорит сама. — Что тебе нужно, Иштар? — спросил он почти устало. — Мне надоело притворяться, — шепнула она, и это было правдой. — Сколько бы мне ни осталось времени… я хочу провести его с тобой. И это тоже было правдой. Крылья его носа затрепетали так, словно он с трудом себя сдерживал. Иштар исподтишка погладила его по руке, и Барсбек вздрогнул еще раз. — Я хочу станцевать для тебя, — закусив губу, сказала Иштар. — Только для тебя. Все внутренние стены, все преграды, которые полководец старательно взращивал в своем сердце последние недели, рухнули в одночасье. Дюжины дюжин раз он видел, как Чичек* танцевала для других и почти никогда — для него. Он закрывал глаза и видел, как взлетают ее звенящие косы, как браслеты скользят по тонким запястьям, как вспыхивают в пламени костра ее монетки и яркие шаровары. Он представлял, как все внутри воспламеняется от одного ее взгляда… Ох, Иштар, Иштар, что же ты делаешь… Стиснув зубы, он крепко взял ее за руку и заставил подняться следом за собой. Резким жестом велел остаться на месте хазарам, которым раньше приказывал не спускать с Иштар взгляда. Барсбек провел ее через весь лагерь, сжимая сильными пальцами ее тонкое запястье, и она знала, что завтра там появятся синяки. Если завтра для нее наступит. Захватив по пути горящий факел, они дошли до места в стороне от хазарского лагеря, где держали лошадей, и Барсбек отыскал своего жеребца, подсадил сверху Иштар и запрыгнул сам. Тронув коленями бока, шепнул ей в ухо: — Показывай. Она чувствовала жар его тела позади себя. Иштар вздохнула. Великий Тенгри, как же непросто ей будет осуществить задуманное. Облизав пересохшие от волнения губы, она указала место, где спрятала свой старый платок, в который завернула браслеты и нанизанные на нитки колокольчики и монеты. Она уже забыла, когда волновалась в последний раз так же сильно, как в тот вечер. Когда надевала свои браслеты под пристальным, обжигающим взглядом Барсбека, когда вплетала украшения в косы. Она даже танцевала для него поначалу робко и неуверенно, будто и не будоражила раньше кровь множества мужчин своей пляской. Будто и не плясала тогда для Саркела в пламени костра. Будто и не погубила сама себя. Но с каждым жестом она становилась все увереннее, вспоминая музыку, что звучала лишь у нее в голове. В ночной темноте, лишь при неярком свете одного факела она напоминала тлеющий костер, то и дело вспыхивавший яркими искорками — когда Иштар вскидывала к лицу руки, когда вертелась вокруг себя, позволяя косам разлетаться во все стороны, когда обжигала своим взглядом, проникавшим в самое сердце. Она плясала и плясала, позабыв на время даже о Барсбеке, и глядела лишь в бескрайнее, бездонное небо над своей головой. Иштар не помнила, как остановилась, прерывисто, жадно дыша. Как громко стучало ее глупое сердечко. Встрепанная, взбудораженная, она взглянула на Барсбека сквозь упавшие на лицо косы, и он подорвался с плаща, на котором сидел, стиснул ее в руках и оторвал от земли. В ту короткую ночь она принадлежала лишь Барсбеку. Верно, впервые в жизни. Не маячил у нее за спиной силуэт отца, который использовал ее красоту в своих целях. Не стояли в ушах его приказы соблазнить нового мужа. Ничего этого не было. Лишь она и мужчина, которого она любила, и бездонное звёздное небо над ними. А потом Барсбек прижал ее к себе и укрыл их обоих плащом, и Иштар затылком чувствовала его прерывистое, хриплое дыхание, а лопатками — ощущала стук его сердца. — Чичек, — только и сказал Барсбек, проваливаясь в дрему. Изо всех сил она старалась не уснуть сама и молилась всем богам, чтобы дыхание у нее на затылке поскорее выровнялось, став спокойным. Слишком короткой была ночь. Слишком многое ей нужно было еще сделать. Когда Барсбек, наконец, уснул, Иштар едва не расплакалась от облегчения. Она осторожно выскользнула из его объятий и застыла на месте, когда он, потревоженный, что-то пробормотал. Она заранее позаботилась снять все украшения и браслеты, и потому могла ступать сейчас бесшумно. Дрожа от холода и страха, она начала быстро одеваться. В том старом платке помимо украшений ей удалось припрятать и несколько лепешек на ближайшие дни, и одну теплую рубаху — ночи в степи могли быть обжигающе холодными зимой. Иштар ходила на цыпочках и вздрагивала от малейшего шороха, от легчайшего дуновения ветерка. Ее жизнь висела сейчас на волоске. Она помедлила, покончив с одеждой, и для храбрости притронулась к кинжалу, который всегда носила на поясе вместе с собой. Барсбек все еще спал. Он дышал ровно и спокойно, и это разбивало Иштар сердце сильнее всего. Он ей доверял. Не справившись с собой, она осторожно подошла к нему и склонилась, вглядываясь в умиротворенное лицо. Как редко она видела его таким!.. Кончиками пальцев она невесомо погладила его по щеке, не решившись поцеловать, и поспешила уйти прочь, пока не дрогнула окончательно ее решимость. Пока она не осталась подле него. Прижимая к себе старый платок, Иштар подошла к жеребцу, на котором они сюда прискакали, и погладила его по морде, заглянула во внимательные, умные глаза. Барсбек даже не оседлал его в спешке, но она умела держаться верхом и без седла. Такому их учили с детства. Придерживая жеребца за шею и мысленно умоляя его не издавать никаких звуков, она отвела его подальше от спящего полководца. Слава Великому Тенгри, жеребец не заржал. Иштар почувствовала слезы у себя на щеках и поняла, что беззвучно плачет уже какое-то время. С некоторым усилием, но она все же залезла верхом и осторожно сомкнула колени, направляя лошадь. Она всем телом чувствовала Барсбека, мирно спящего позади нее, но приказала себе не оборачиваться. Иначе она не выдержит и повернет обратно или все же завоет вслух, как ей и хотелось. Все внутри вновь разрывалось на части, и Иштар уже казалось, что она родилась с этой болью. Настолько она с ней свыклась за прошедшие недели. Она уже не помнила, каково жить, когда ничего не болит. Когда душа не разрывается на части. Она скакала на север и плакала, не в силах себя сдержать, и ловила прохладный встречный ветер, который остужал ее щеки и нежно касался лица, словно гладил. Она скакала и видела перед собой медленно просыпавшееся солнце. Уже очень скоро в лагере обнаружат, что она пропала. Очень скоро проснется Барсбек и поймет, что она его предала. — У меня не было иного пути, — шептала Иштар обескровленными губами, пониже припадая к шее жеребца. — Не было. Где-то далеко позади нее Барсбек открыл плотно сомкнутые глаза, когда, наконец, вокруг затихли все звуки, и топот лошадиных копыт больше не доносился до него толчками по земле. Его щека, казалось, еще хранила прикосновения пальцев Иштар. Ее прощание. — Чичек, — вздохнул он, рассматривая разбросанные по пыли браслеты и нитки с монетами. Среди оставленных украшений он, впрочем, не нашел золотых цепочек, которые он ей когда-то подарил. Значит, забрала. Накинув на плечи плащ, он посмотрел куда-то вдаль. Он принял свое решение. Он ее отпустил. И очень скоро ему придется столкнуться с последствиями.Кметь с косой I. Часть 1
Кметь с косой I
Так-то, конечно, было не до смеха. Но грозный воевода такие недовольные взгляды бросал в ее сторону, что Чеславу нет, да и тянуло улыбнуться. Претило Круту Милонеговичу тайну делить с никчемной девкой в портках, но тут уж как князь велел! Правду о том, что случилось со старой княгиней да кто в том повинен, знали лишь они четверо: князь с княгиней, воевода Крут да она. Девка, затесавшаяся обманом в дружину — и это самая малая часть обидных слов, которые она о себе слышала. Тут ведь как было. Всему терему рассказать, что старую княгиню погубили злой ворожбой, князь не мог. Он-то чаял знахарку Зиму поймать и потому следовало остерегаться чужих ушей и болтовни. Ловить ведунью надлежало воеводе Круту, а ее, Чеславы, дело — еще пуще прежнего приглядывать за княгиней. Коли уж совсем начистоту, то ее вина в том, как все вышло, тоже была. Упустила она тогда княгиню. Позволяла к кузнецу ходить и не спрашивала ничего, а еще прозевала Звениславу Вышатовну, когда та ускользнула на встречу с ведуньей, чтобы передать ей злополучный торквес. Князю Чеслава повинилась, да тот даже никак ее не наказал за недосмотр. Пороть, как выпорол бы отрока, верно, не решился: все ж она девка, хоть и в портках. А иного наказания не придумал. Али и не пытался, мысли другим заняты были… Чеслава поправила тяжелый воинский пояс, накрыла его ладонью. Единственный ее друг. Единственный и самый верный. Прикосновение к знаку воинского отличия и доблести всегда придавало ей сил и смелости. Стоило только коснуться теплой, обтрепанной кожи, и Чеслава словно вспоминала, что она не токмо уродливая здоровенная девка, которой пугали детишек, но еще и кметь. И оружие носит по праву. Она стояла позади сидевшей на лавке княгини — как раз ровнехонько напротив воеводы Крута. Ох и жгучие взгляды доставались ей от него. Его бы воля — и не то, что в горнице, во всем ладожском княжестве духу бы ее не было! Воевода и князь также сидели за столом, а вот Чеславе по молодости зим, да и по тому, что девкой простой была, на лавках подле них сидеть не полагалось. Вот и стояла, мозолила дядьке Круту глаза. … — доподлинно тот самый торквес у княгини Мальфриды ты увидала, госпожа? Не в первый раз воевода задавал княгине Звениславе этот вопрос, и ответ ее неизменно был одинаковым. Даже Чеслава уже приморилась слушать! Одно и то же, одно и то же. Поверить он что ли не мог, что знахарка так сильна была? Говорили, конечно, что ведунья его из-за Кромки* вытянула, когда он уж на Калиновом Мосту* одной ногой стоял… Немудрено, что грозный воевода сердцем не принял, что его спасительница такое сотворила. Что тоже диво. Уж коли у самой Мары-Морены его отняла, стало быть, сильна была! Как иначе бы она грозную богиню одолела бы? Чеслава нахмурилась. Надо бы за Крутом Милонеговичем внимательнее приглядеть. Коли он и впрямь ведунье жизнью своей обязан… такие долги просто так не забываются, не прощаются. — Тот самый, — покорно отозвалась княгиня. Была она нынче необычайно тихой. Немудрено. Знала себя виноватой. На второй вечер, как нашли омертвевшей старую княгиню, князь позвал воеводу в свои горницы и Чеславе велел привести Звениславу Вышатовну. Та не покидала женской стороны терема с самого утра, хотя обычно уходила с рассветом и принималась за хозяйственные дела. Чеслава ведь всюду ее сопровождала, потому и знала многое. Многое, да не все, как выяснилось. Дождавшись жену, князь и рассказал воеводе да девке, кто учинил такую жестокую расправу над старой княгиней. Было, от чего в сумятицу впасть! Тогда-то Чеслава и уразумела, почему накануне взметалась Звени