Всякий вечер, когда возвращалась в пустую и холодную горницу, Звенислава знала, что нынче Ярослава она не дождется. Не распахнется бесшумно дверь, повинуясь хозяйской руке, не раздадутся его тихие шаги по молчаливым, не смевшим скрипеть половицам, не услышит она его голос: притворно строгий, но с лукавой улыбкой.
— Все не спишь? Боишься, украдут меня из терема?
Теперь же ей некого было дожидаться.
Она помнила, как уходил в походы дядька Некрас. Тогда, еще будучи девчонкой, она глядела на княгиню Доброгневу Желановну, и все ждала, пока она прольет хотя бы слезинку по мужу. Но суровая тетка лишь шибче гоняла холопов и громче прикрикивала на зазевавшихся теремных девок. Ничего в ее лице не выдавало тоски по дядьке Некрасу, и глупая маленькая Славка мыслила это потому, что вместо сердца у ее тетки был камень.
Но никто не знал, что творилось за закрытыми дверями горницы, поздней ночью, когда сгущались вокруг лучины густые, темные тени, и самые смурные мысли приходили на ум.
Быть может, Доброгнева Желановна точно также лежала без сна и пустыми глазами смотрела на бревенчатый свод у себя над головой, непрестанно думая о муже. Звенислава выучила уже каждую трещинку, каждое пятнышко на деревянных перекладинах. Она и по памяти смогла бы их перечислить.
А на людях, конечно, и она не плакала, хоть и вполовину не была столь суровой, как Доброгнева Желановна.
Но плачущая княгиня — позор и князю, и княжеству. Звениславе никто об этом не говорил, но каким-то внутренним чутьем она это знала. Потому и провожать мужа на крыльцо вышла с улыбкой и девочкам воспретила носами хлюпать. Это уже потом, в горнице, обе княжны наревелись всласть ей в поневу, да и сама она все смахивала и смахивала слезы с длинных ресниц. Но на людях — нет.
По правде, днем и не шибко ей времени хватало сырость разводить. Дел было — не счесть! Все же князь на нее терем свой оставил, людей заботам ее перепоручил. Велел, коли что с дружиной — это к воеводе Круту, а все иное — к ней, княгине! Вот Звенислава нынче и слушала тех, кого муж обижал, кому долг не вернули, кто приданое за невесту худое дал, у кого скотина на дворе померла. Пока побаивалась еще в одиночку управляться, просила дядьку Крута подле себя постоять. Он всякий раз соглашался и, довольный, крутил седые усы.
Не всем воля князя пришлась по нраву. Бояре шептались, что уж больно много власти взял себе Ярослав. Заместо жены на кого-нибудь из них указать следовало, уж всяко у них ума побольше, чем у молодой княгини. Услыхав о таком впервые, Звенислава огорчилась. Может, и впрямь она неверно судить будет? Может, уже где-то оплошала да уразуметь пока не сдюжила? На к исходу второй седмицы с шепотками за спиной она свыклась. Уж коли они самого князя хаять не устают, то что уж про нее заикаться? Но Ярослав каждому дозволял слово молвить, и услышанное редко задевало его за живое. Звенислава порешила, что и она также будет. Пусть болтают про нее, что хотят, бесстыжие бояре. Муж их не слушал, и она не станет.
Когда она поделилась своим зароком с дядькой Крутом, тот одобрил.
— Верно все говоришь ты, государыня. С ними бороться — что против ветра сс… плевать, — воевода густо покраснел под ее внимательным, удивленным взглядом.
Потихоньку все как-то устроилось. Тоскливые дни тянулись один за одним, наполненные всяческими хлопотами да заботами. Времечко всласть погоревать оставалось у Звениславы поздним вечером, когда укладывалась она на лавку в горнице. Да и то не всякий раз. Порой, бывало, Любава с Яромирой упрашивали рассказать баснь, и засыпали ровнехонько посередке, облепив ее с двух сторон, а их тихое, ровное дыхание убаюкивало и саму Звениславу.
Под сердцем росло ее дитя, и вскоре о том, что княгиня в тягости, прознают во всех, даже самых дальних уголках ладожского княжества. Она чаяла подарить мужу сына. Порой, замечтавшись, представляла, как вернется Ярослав в терем, и она выйдет его встречать, качая на руках их маленького Мстишу. Али Ратибора. Ей все было любо.
В думах Звениславы в тот день всегда светило солнце, а муж спешивался с коня целый и невредимый, даже без единой царапинки. Улыбаясь, он шел к ней через двор, а она стояла на крыльце и глядела на него и не могла наглядеться.
А потом загоралась беспощадная зорька, и Звенислава просыпалась в холодной, одинокой горнице с выплаканными досуха глазами. Ничего, говорила она себе, ничего. Нужно потерпеть. Все терпят. И она сдюжит.
В один из дней, спустя уже три седмицы, как уехал из терема князь, они вечеряли вместе с маленькими княжнами и теткой Бережаной, которая приглядывала, чтобы те не безобразничали. Ни с того ни с сего Любава сердито уронила в похлебку деревянную ложку, и россыпь брызг осела на столе и ее ладошках.
— Отчего батюшка пошел хазар бить?! — спросила она, исподлобья смотря на княгиню, словно маленький волчонок.
Тетка Бережана уже открыла рот, чтобы выговорить княжне, но Звенислава едва заметно качнула головой. Она посмотрела на девочку и спокойно сказала.
— Хазары разоряют княжества рядом со степью. Ваш отец пообещал их защитить. Он держит свое слово.
Насупившись, Любава выпятила нижнюю губу и выставила вперед голову, напоминая молодого бычка. По всему было видно, что объяснение ей не пришлось по вкусу.
— А я слыхала, это потому, что батюшка взял тебя в жены! Если бы он тогда не поехал в твое княжество, то ничего и не было бы!
— Любава, — зашикала на нее тетка Бережана, дернув девочку за руку. — Что говоришь ты! А ну немедля повинись перед матушкой-княгиней!
— Не буду! — вскинулась княжна и тряхнула головой. — Все через нее получилось!
— Вот батюшка вернется, надерет тебе уши, Любава, — прошипела тетка Бережана, но девочка только дернула плечами, отмахнувшись от назойливой няньки.
Она явно повторяла чужие слова. Не могли такие мысли рождаться в головенке у девчушки, которая еще в детской рубашонке по терему бегала.
— От кого ты это слыхала? — тихо спросила Звенислава.
Кровь бросилась ей в лицо, когда Любава заговорила, но нынче княгиня уже совладала с собой. И только голос чуть звенел, выдавая волнение, потому и говорила она негромко.
Подле сестры на лавке неуютно заерзала Яромира. Она даже отодвинулась чуть в сторону и повернула голову затылком к Любаве.
— От княжны Рогнеды, — все также насуплено буркнула девочка и громко всхлипнула, и провела ладошкой под носом.
— А когда она о том говорила? — еще тише спросила Звенислава. — Где ты услыхала?
— Они вышивали вместе, государыня, — вмешалась покаянно тетка Бережана. — Ты уж прости, не уследила за несмышленышем этим, — она положила ладонь на затылок взбрыкнувшей Любаве. — Вот и нахваталась всякого, умишко-то скудненький совсем.
Девочка потрясла головой, пытаясь стряхнуть руку няньки, но та держала крепко.
Нахмурившись, Звенислава свела на переносице пушистые светлые брови. Любава все так и глядела на нее упрямым бычком, выпятив вперед лоб, и княгине сделалось и грустно, и смешно.
Она поручила девочек заботам нянек, когда Ярослав уехал, и ей пришлось управляться со всем в одиночку. Она не поспевала больше рукодельничать с ними, но мыслила, что под приглядом тетки Бережаны все у них будет ладно. Звенислава посмотрела на старшую княжну: та стреляла глазами из стороны в сторону и кусала губы. Сообразила, что дурное что-то сказала? Али страшится, что накажут?
— Больше им вместе вышивать не позволяй, — Звенислава строго глянула на тетку Бережану, и та поспешно закивала.
Княжон-то она упустила, вот и наслушались всякого.
— А ты, Любава, мала еще слишком, чтобы про отцовские дела болтать, — Звенислава перевела взгляд на притихшую девочку и постаралась, чтобы ее голос хотя бы вполовину напоминал голос Ярослава, когда тот гневался. — Не тебе оспаривать то, что князь решил.
Любава присмирела, а у Звениславы кольнуло в сердце. Пусть и непослушная, а все же она дитя! Быть строгой княгиня совсем не умела…
Внутри всколыхнулся гнев: ну что творит Рогнеда! Как-то она за всеми хлопотами и позабыла про двухродную сестрицу. Та все особняком держалась обычно, и немногое изменилось с той поры, как уехал из терема князь. Трапезы она по-прежнему делить ни с кем, окромя брата, не желала; из терема выходила редко, да и горницу свою нечасто покидала.
Звенислава давно примирилась с мыслью, что особо ладить они с сестрицей уже никогда не будут. Не ссорятся — и добро. Не лает Рогнеда больше князя — и довольно. Она знала, что Желан частенько захаживает к княжне в горницу, и изредка они вдвоем выходили за стены княжьего подворья. Брату она ничего не говорила: к чему? Рогнеда — его ближайшая по крови родня. Да и в иное время Желан все больше к Ярославу тянулся да воеводе Храбру, искал мужского, отцовского одобрения.
Теперь же Звенислава кусала изнутри щеки и думала, что, может, напрасно сестре потворствовала? Не растаяла бы, коли бы из горницы чаще выходила да за общим столом со всеми трапезу делила. Но тогда она о муже радела. Не хотела, чтобы за одним столом они с Рогнедой сидели.
Звенислава вздохнула. Выходило, как бы она ни порешила, а все равно каждому не смогла бы угодить. Она посмотрела на Любаву: как вот ее наказывать? Не сама же княжна такое придумала, повторила чужие злые слова. Потом перевела взгляд на тетку Бережану и строго поджала губы.
— Я не хочу, чтобы впредь они оставались наедине с княжной Рогнедой, — сказала она и покачала головой, и длинные рясны на ее кике тихонько зазвенели.
Надобно еще и с сестрицей поговорить. Хороша Рогнеда, нашла себе под стать собеседниц: сопливых девчонок, еще в первую поневу не вскочивших!
Не в первый раз Звенислава подумала о том, как сильно та переменилась. И коли в самом начале, когда только приехали они с Желаном в ладожский терем, осиротевшие, лишившиеся всего, пережившие страшное горе, Звенислава сестрице горячо сочувствовала. Перед мужем ее защищала и выгораживала! Конечно, недолго и разумом помутиться после пережитого! Все она была готова простить и забыть Рогнеде.