«Неужели?!»
Сказал это рыжий? Или она только выкрикнула и, схватив артиста за руку, потянула за собой, приговаривая: «Сейчас… сейчас…»
В парке за школой, где стояли батареи, осталась пустая развороченная земля. Ни слова не говоря, Поленька потащила рыжего в другое место, которое знала наверняка.
— Вот, — сказала Поленька, внезапно остановившись. Она хотела сказать «вот нас бросили и ушли». Но сказала только «вот», на другие слова не хватило сил.
В березовом колке, который вклинивался между магазином и монастырем, где виднелись раньше огоньки, дымила кухня, слышался говор, сейчас было пусто. Поленька до боли в глазах вглядывалась в темноту, ощущая себя одинокой и беззащитной в этом огромном пространстве. Рыжий был не в счет. Войска ушли. Снялись тихо и незаметно. Когда? А гул, который явственно слышался со стороны Каменки и нарастал, явно не мог принадлежать тем, ушедшим войскам. Каменка была южнее.
Одинокие силуэты старух, застывших на улице, на ступеньках домов, Поленька увидела не сразу, на одну чуть не натолкнулась.
Старуха перекрестилась, потом сказала, вытянув шею:
— Неужто немцы?
Поленька задохнулась от догадки, которую гнала. Небо придавило, опустилось ниже, потрясая космами.
«Немцы?»
Мир словно остекленел, потом закружил, завыл жутко, бросая в лицо пригоршни брызг. Липким холодом заполз в душу ужас. Заледенил все тело от губ до кончиков пальцев.
На переезде лязгнул состав. Словно пробудившись, Поленька помчалась туда. «Скорее! Скорее! И оттуда уходят?»
Она бежала задыхаясь. В какой-то момент сообразила, что бежит одна, пробовала вспомнить, что ей говорил артист и куда звал, но не могла. Мысли вновь переключились на станцию. «Немцы?» Это несчастье должно было случиться. Только так у нее случалось, всегда ее надежды рушились, стоило поверить в их незыблемость. А может быть, помощь прибыла? И на станции она увидит деловито разгружающиеся войска?
Эта мысль придала Поленьке столько сил, сколько хватило добежать и подняться на взгорок, откуда виднелся переезд. Со станции, погромыхивая пустыми платформами, уходил состав. Вот он вытянулся в нитку. Паровоз, бросая дым на сторону, преодолел подъем, и поезд исчез, втянув красные огни в черную бездну леса.
Луна в разрыве туч осветила пустую станцию, пустую сетку рельсов, которые тянулись вправо и влево на унылом полотне, поднятом над оврагами.
Забыв про себя, Поленька с мстительным чувством, с облегчением подумала, что поезд ушел вовремя и не достанется немцам. А грохот со стороны Каменки разросся до невозможности, был рядом, бил в лицо.
«Ага!.. Не взяли!»
И вот на переезд выскочил первый танк. Раздавив губы в кровь костяшками пальцев, Поленька глядела, как танк развернулся, точно широкогрудый зверь на мощных лапах, и ринулся к станции. За ним из темноты показался другой.
Оцепенев стояла Поленька у дороги, и мысли толкались перед глазами с тягучим назойливым однообразием. «Вот она, сила-то, которая додавила нас почти до Москвы. Как ей противятся те белоголовые смешливые ребята, которых мы провожали? Господи, ну хватит…»
Но на дорогу выскакивали из черноты новые и новые танки. Они были странные, приземистые, с длинными душками, а не высокие, с короткими аккуратными башенками, которые помнились по фильмам и киножурналам. В этих танках аккуратности не было, от них веяло мощью. Так же как первый, другие танки разворачивались точно на широких приземистых лапах и кидались к станции.
Ехали, откинув люки.
Первый танк, перескочив через переезд, встал углом к железной дороге. Спрыгнувший с башни долговязый танкист вышел на дорогу, махая рукой в сторону города.
— Вперед!
Второй танк промчался мимо.
— Вперед!
Третий прошел, разворошив слегка деревянный настил переезда.
— Вперед!
Это был сигнал четвертому. Долговязый танкист хрипло кричал, взмахивал рукой, точно ему не хватало скорости. А куда уж там, когда танки рвали с ходу, чуть задерживаясь у переезда. Из приплюснутых броневых башен торчали могучие орудийные стволы.
Поленька, плача в голос, шла к переезду и слышала только одно, хриплое:
— Вперед!..
Теперь танкист был виден хорошо: скуластое лицо с широким коротким носом и черным провалом глаз.
Одна из машин остановилась, из открывшегося люка высунулась голова на тонкой шее, в шлеме, и что-то прокричала.
Понял или не понял и не хотел понять командир, только махнул рукой, указывая направление, и прокричал сорванным голосом, в котором был, однако, такой запас сил, что он слышался, несмотря на грохот, крикнул то, что было для него в этот момент важнее всего:
— Вперед!!
Танки, пришедшие в ту ночь и выбившие немцев из Каменки, остановились у опушки Семеновского леса.
Утром, чуть свет, постучалась в окно Валентина Сергеевна. Мать, почти не спавшая ночь, и Поленька, не раздевавшаяся со вчерашнего дня — волосы не прибраны, под глазами темные круги, — встретили ее в нетопленной кухне.
— Думала, конец нам, — заговорила Валентина Сергеевна, приближаясь к огню и грея ладони. — Как захолодела, так до сих пор отойти не могу.
Жила Валентина Сергеевна через три дома. Прежде расстояние огромное. Они почти не замечали друг друга. А за войну сдружились. Валентина Сергеевна запросто приходила в дом, спрашивала какие-нибудь мелочи. И мать видела, что заходит она не от нужды, а от одиночества. Но просто так зайти почему-то стесняется. Мелочи, что брала, окупались множеством ее услуг, коим по военному времени цена была несравнимо большая.
Из разговора выяснилось, что не одна Поленька, а многие думали, что немец наступает и ему сдадут городок. Оттого и не спали ночь, а утром чуть свет потянулись к танкистам. Ребятишки, девчата, старухи, все оставшееся население. Старухи несли молоко в кринках, куски сала, завернутые в тряпицы, а кто половчее и пооборотистее, и лепешек напек. Валентина Сергеевна рассказывала взахлеб.
Мать глянула с укором:
— И нам надоть.
— Да не берут они, Марья Тимофеевна. Смеются. Говорят, приказ у них такой.
Валентина Сергеевна и сама рассказывала смеясь, но движения, жесты ее, даже смех показались Поленьке какими-то взволнованными, взвинченными. На ней была пушистая зеленая кофта и зеленая юбка, чуть светлее, на ногах новые черные сапожки. Поленька готова была признать, что она красива, если бы не лихорадочный, какой-то болезненный отсвет в глазах. И вместо того чтобы подумать: «Она красива» — Поленька подумала: «Она несчастна».
Положив на стол завернутый в бумагу кусок сала, Валентина Сергеевна попросила взамен немного водки. Поленька слышала, как они договаривались с матерью в прихожей.
— Не возьму сала, за что? — говорила мать. — А водки сколь?
— На компресс, Марья Тимофеевна.
— Хватит полстакана, зачем тебе целая бутылка?
— Чтобы вернуть целую же, — смеясь пояснила Валентина.
Наскоро выпив чаю, Поленька помчалась к Ленке Широковой. Они захватили Зинку Селиверстову (артистов уже не было) и втроем подались в Семеновский лес. Моросил дождь, но они и не заметили его.
При виде танкистов и замаскированных, с выпирающей из-под елок мощной броней танков оробели. К счастью, народ из городка еще оставался. Старуха Федосьевна, у которой два сына были в армии, тянула к ближнему танку наверх кринку молока. Танкисты, молоденькие, казавшиеся худыми из-за больших шлемов, отказывались, улыбались:
— Да что вы, мамаша… Не положено нам…
Глядя на них, Поленька думала: «Ведь это они… они выбили немцев из Каменки. А сейчас шутят как ни в чем не бывало. Какие удивительные…»
Отчаявшись и разобидевшись, Федосьевна бросила кринку с молоком и пошла в слезах, не разбирая дороги.
— Взяли бы, чего уж! — крикнула Поленька с досадой, забыв, что за миг до этого восхищалась танкистами.
Метнулась, перехватила упавшую кринку, в которой осталось немного молока, и поставила на танк. Увидев молодую женщину, танкисты перестали ссылаться на приказ. Поленька поспешила вслед за Федосьевной со словами:
— Бабушка, взяли, взяли…
Встретилась опять Валентина Сергеевна. Неожиданно появилась, снова поздоровалась с улыбкой, но Поленьке показалось, что новая встреча не то чтобы неприятна Валентине, а как бы не ко времени. Перед ней была уже другая женщина. Может быть, всего лишь успокоенная. Но разгладились морщинки у глаз, пропало напряженное выражение. А вместе со спокойствием появилось ощущение красоты, достоинства.
— Представляешь? Они уже месяц в боях… — сказала она. — И все время в танках. А там тесно, ну некуда повернуться.
«Что же она еще узнала здесь? — думала Поленька, продолжая между тем следить за уходившей Федосьевной и возвращаясь мыслями вновь к Валентине Сергеевне. — Уж не влюбилась ли, а может, пригласила, кого хотела? Отчего ей не пригласить. Живут же солдаты во многих домах. Я бы сама пригласила… того, что вчера командовал на переезде… Но нельзя даже замысливать такое. Стоит уступить самой себе… и сорвется все, поплывет… не удержишь. Я уже сейчас чувствую, как полна сил… этих ужасных… холодной водой по утрам и побольше работы… Вот что нужно».
Долго разглядывала танки, поражаясь их холодной мощи. Длинные орудия, которые удивили ее накануне, теперь казались привычными и красивыми. Поленька пыталась представить, сколько же надо сил, чтобы сдвинуть с места одну бронированную громадину. И вместе с этой мыслью все время стояла другая: куда ходила Валентина? Неужели кому-то назначила? Поленька старалась не думать, но думала с завистливым, ревностным чувством, мысленно возвращаясь к прошедшей ночи и к тому командиру, который гнал танки вперед. И в то же время пробовала прогнать это ревностное чувство привычной мыслью о том, что она молода и хороша собой, замужем, а Валентина Сергеевна в годах, тридцать почти, и полнеть начинает. Как ни мойся по утрам огуречным соком, какие кремы ни накладывай, а уже морщинки у глаз. И невезуча. Даже если она назначила свидание кому-нибудь из танкистов, это нельзя назвать счастьем.