Насмотревшись на чужое счастье, Поленька тайком ездила на Белорусский вокзал, в надежде встретить Павлика. Увидев на перроне громаду народа, поняла бесполезность своей затеи, но простояла много часов кряду. Через несколько дней собралась было ехать опять, но зашедший на огонек Мишка Чернухин дал ее мыслям другое направление.
По привычке Поленька принялась накрывать на стол и выставила четвертинку. Будь какое-нибудь лучшее вино, она бы и его выставила, слишком уж необычно выглядел Чернухин. День Победы как будто встряхнул его, показал великую полезность того солдатского дела, которое ему выпало. Не инвалидом с культяшкой, а героем был Чернуха все эти дни. На Мишке был светлый коверкотовый костюм; протез, который он долго обнашивал, казалось, сросся с ним и не жал. Черная легкая трость помогала ему держаться уверенно и прямо, ряд медалей блестел на груди косым лучом.
— Ну, Мишка! — сказала Поленька. — Вот видишь, какой молодец. Выпьем за твою победу.
Она хотела сказать, что имеет в виду не только окончание войны, но и его победу над собой. Однако не успела сразу, а потом раздумала, уж больно сложной показалась мысль.
Чернуха выпил рюмку, но больше наливать не стал и, собравшись с духом, сообщил о письме, полученном от Павлика. Приезжать Павлик домой не собирался, укатил к себе на Брянщину и, по всей видимости, с Поленькой жить не думал. Во всяком случае, просил это довести до ее сведения.
Поленька отреагировала сразу, словно была давно готова к этому. Только зеленые глаза ее раскрылись, полыхнули жаром, а потом сузились, стали маленькими щелками, точно она боялась пропустить бьющий от окон свет.
— Ну хорошо же, — сказала она. — Ну ладно. Знаешь, Миша, оставайся сегодня у меня.
Чернуха остолбенел… У него был вид человека, внезапно открывшего клад и не знавшего, что с ним делать. Так, по крайней мере, показалось Поленьке, пока она со спокойным видом разглядывала его. Это Чернуха должен был нервничать, бояться, радоваться. Она не боялась и не радовалась, а только смотрела, думала, сопоставляла.
— Я не прошу многого, — говорила Поленька тихим голосом. — Я плохая жена и не собираюсь замуж. Я хочу, чтобы ты был моим любовником сегодня, завтра, когда не знаю еще…
К счастью, Чернуха поднялся, побледневший как полотно, опершись на трость, произнес с твердостью, как будто выговаривал давно решенное для себя:
— Благодарю, Поленька, нет! Не будь ты женой товарища, все бы положил, наплевать мне, что у тебя было, что говорят и что еще скажут. Босиком бы побежал. Без ног, на руках. Все бы сделал. Но переступить через это не могу.
— Спасибо, Миша, — с печалью сказала Поленька, следя за ним и понимая, что он уходит из ее дома в последний раз. — Если у тебя когда-нибудь будет дочь, пожалей ее и не слишком строго суди. У дочерей трудные судьбы.
Хотя смотрела Поленька печально и говорила грустным тоном, в глубине души она не чувствовала ни печали, ни грусти. Едва за Михаилом закрылась со стуком дверь, она вскочила и заметалась по комнате.
— Ну ладно! — говорила она вслух, в беспорядке переставляя мебель, отшвыривая стулья, которые попадались на пути. — Ну спасибо. Освободил! Мог бы сделать это благороднее. Погоди же, теперь все задрожат, все удивятся.
И ей хотелось, чтобы все дрожали, удивлялись и завидовали отныне ей. Счастье Тони Морозовой? Дура была она, когда думала, что ей достаточно тихого семейного болотца и пьяненького мужа, воображающего себя героем. Теперь наконец перед ней открылась дорога. В силах своих, в красоте и в праве она была уверена. Теперь она знала, чего добивалась и к чему шла. Несколько минут спустя уже с жестокой радостью думала о том, как хорошо, что Павлик не приехал. Потому что, окажись он рядом, все терзания и неудовлетворенность начались бы для нее сначала.
«Ты еще приедешь! — говорила она, думая о Павлике. — Поглядишь сюда, на дом. И заплатишь полной мерой…» Что будет «полной мерой», Поленька не договаривала даже для себя, охваченная мстительным чувством, ибо любая конкретно обдуманная месть ей казалась малой.
Постепенно в ней крепло чувство, что начнется теперь жизнь новая, к которой она была уготована с рождения; в этой новой жизни должна быть обращенная к ней всеобщая любовь и восхищение, все то, чего раньше она лишала себя, — подарки, наряды, счастье.
Долго она сдерживала себя, уступая какому-то незримому давлению обычаев, нравов, чужого мнения. Теперь вдруг с легкостью обнаружила, что никакого давления в самом-то деле не было, она выдумала его. У нее возникло чувство, будто она долго спешила куда-то, тащилась в непогодь. И теперь, сбросив прежние одежды и облачившись в новые, застыла, освобожденная, вольная, на пороге новой жизни. И эта новь нужна была ей для мести.
9
Прошел год, и Павлик появился в тот момент, когда она более всего была готова к этому и лучше вооружена. За ней ухаживал самый таинственный и респектабельный из всех людей, которых она знала до сих пор, — полутурок-полуараб Арсалан по фамилии Малуси.
Арсалан подъезжал за ней на машине, вызывая переполох в соседних домах. Машина у него была иностранная, из трофейных. Называлась красиво: «опель-олимпия». Арсалан был ошеломляюще изящен и вежлив. Познакомил их Бойков Иван Филимонович, начальник Тишковской автобазы, мужчина щедрый, огромного роста, балагур, холостяк, влюбленный в Поленьку. Влюбленность его, впрочем, была скорее платонической и не доставляла Поленьке хлопот.
На одном из званых вечеров у Бойкова появился Арсалан, и Поленьку как громом поразило. Сладко заныло под сердцем от страха и предчувствия безошибочности выбора. Хозяин, еще более располневший за лето, спешил, раскрыв объятия, встретить гостя. В передней они долго целовались.
— Фронтовой друг! — сказал Бойков, хотя Поленька точно знала, что на фронте Иван Филимонович не был по причине больной печени.
В доме Бойкова собралось человек пятнадцать. Арсалан весь вечер сыпал анекдотами и поднимал тосты, распуская улыбку и нагибая голову, точно прячась в окопе за громадой душистых, пропахших табаком усов.
Поленька хохотала, Иван Филимонович старался запомнить анекдоты, пересказывал вслух и тотчас забывал. Арсалан смотрел на Поленьку из своего окопа, словно изучал. Она смеялась ему в глаза, не пугая, однако, вызовом. Давно по одному виду мужчины она научилась точно угадывать, какая женщина ему нужна. У нее был дар. Скромная? Пожалуйста. Грустная, возвышенная душа? Нет ничего проще! Опытная, знающая толк в любви? На любителя, причем редкого. Этот искал чистоту и наивность. Такая роль была прямо создана для Поленьки.
Арсалан удивился, когда она согласилась заехать к нему по пути домой на его же машине. Она чувствовала это изумление в подрагивании пальцев на руке, в наклоне головы, сиянии усов. Он не мог поверить своей удаче и решал, очевидно, загадку, кто же перед ним — куртизанка или святая наивность? Поленька собиралась доказать ему последнее.
Дом Арсалана был огромен и пуст. Она поднялась на крыльцо, ступила в комнаты. Арсалан включил свет, и ночь непроглядной черной завесой прилипла к окнам.
— Загоню машину в гараж, — сказал Арсалан.
— Да, пожалуйста, — тотчас отозвалась она, сделав вид, что не понимает смысла сказанных слов.
Арсалан исчез. Поленька осталась в одиночестве. Как любила она эти мгновения! Все впереди, но конец известен, выбор сделан. И ей предстоит восхитительно уступать, дарить счастье, задабривать обманутого победителя. Обманутого, потому что победителем окажется она.
«Ах, — говорили некоторые, — беда женщины в том, что она всегда ждет и первое слово за мужчиной». Как она презирала такие разговоры. Ведь если, считала Поленька, отнять у женщины это ожидание, ощущение зависимости, незащищенности и точный расчет, если отнять все это, исчезнет главная прелесть ее бытия.
— Не надо мне равноправия, — обычно говорила она в подобных случаях, смеясь. — Хочу волноваться, хочу ждать, хочу, чтоб меня добивались.
Больше всего в жизни ее интересовала любовь. В часы одиночества ей казалось иногда, что любовные дела можно и должно упростить. Но она много раз убеждалась, что была неправа: тогда бы исчезло это восхитительное ожидание.
Арсалан вернулся, начал с деловым сосредоточенным видом хлопотать возле кофе. Поленька несколько раз говорила из дальнего угла комнаты: «Мне пора!» — после чего Арсалан начинал суетиться еще деловитей и сосредоточенней. Но дело не двигалось, а время шло к полуночи. В конце концов Арсалан, бросив кофе, вернулся к ней.
Разглядывая темень в окнах и думая о предстоящем, Поленька больше всего боялась, что он будет неловок в обращении, как некоторые прежние знакомые, и поэтому помогала ему ласковым словом, жестом, улыбкой. Но волнения оказались напрасными, он ничем не обманул ее ожиданий. И она, оттого что планы и чаяния сбылись, сделалась совершенно счастливой.
Не зря была она с Арсаланом особенно бережлива и нежна. Он прочно сохранил убеждение, что встретил женщину робкую, не знающую толком жизни. Поленька не раз убеждалась в подобной безграничной наивности мужчин. Арсалан не был исключением. Женщины сделали его циником, и Поленька знала, в чем ее оружие. Оттого-то он и был уверен в невинности ее помыслов. Он добивался своего, шел напролом, не подозревая, как тонко и умно вела она, а он покорно и послушно шел за ней и делал то, что она хотела.
И когда потом машина Арсалана день за днем стала подъезжать к ее дому, возбуждая у соседей недоумение, зависть либо нечто иное, это был не счастливый случай, не дар судьбы, а только лишь результат того, что она показала себя такой, какой он хотел ее видеть.
У нее всегда выходило так: стоило немного разрядиться обстановке, наладиться настроению, как что-то новое появлялось и разламывало ее судьбу.
Она сделалась совершенно довольною, после того как личные, а в ее понимании прежде всего любовные, дела пошли на поправку. И вдруг появился Павлик.
Весть эту принесла Тоня Морозова. Еще не заходя во двор, она крикнула: