Он утих. И я верила ему, потому что если бы он сказал мне о них до того, как я их увидела, я бы не поверила, даже если бы увидела дневники. Я бы назвала это фольклором, выдумкой. Древние люди монстрами объясняли то, что не могли понять. А существа в это время ждали. Выжидали.
Они были слабее после долгих лет плена. Но были сильнее горюющей женщины, хотя она смогла уйти. Не сказала нам. Скрыла. Вернулась домой и стала меняться. За минуты или часы. Потому у них было два вида зубов, как я думала. Одни для еды, другие — для обращения нас в них. Я была права, они были как змеи с ядом в клыках.
Прошлой ночью Кора видела, как один укусил Джеймса — и этой ночью он был на площади в клетке. Все решил укус.
— Они могут превращать нас в таких, как они? — спросила я.
— Если не убивают сразу же.
Я подумала о Коре. Может, я ошиблась, и она не была припасенной едой. Может, они хотели от нее чего-то еще.
— Потому ты стрелял в нее? В ту ночь?
— Я не стрелял в нее. Она напала, скаля зубы. Я пытался — если бы она прошла мимо меня, добралась бы до тебя. Но я не мог выстрелить, хоть она изменилась. Я выстрелил четыре раза, но не целился, следы от пуль остались в стене. И я выбил окно.
Я попыталась вспомнить комнату, следы на стенах, но они были скрыты обоями с цветами. Наверное, нужно было приглядеться, чтобы заметить их.
Крови не было. Она была бы там, где бы он застрелил ее, и много, но ее не было. Ни капли. Я смотрела вдаль, поражаясь, что не поняла этого раньше. Я помнила стекло на полу, еще теплый пистолет, когда я подняла его, но крови не было.
— Она выскочила в окно. Я пошел искать ее, но она пропала — ушла к ним, наверное. Инстинкт звал ее домой после превращения, или туда, где на нее напали. А на следующий день пошел дождь, стал ливнем, и озеро наполнилось. И они снова были заперты.
— До этих дней.
— До этих дней, — согласился он.
Он знал все те годы. И молчал. Давал всем верить, во что они хотели, смотрел на озеро и думал, вернутся ли они. Вернется ли она.
Он сказал мне, что она ушла, так и было. Я спросила, вернется ли она, и он сказал, что не знал.
Это была правда. Все это время это была правда.
— Ты должен был рассказать мне, — о маме, но он не понял и решил, что я о существах.
— Я рассказал бы, когда ты подросла. Рассказал бы все, даже о ней. Я убедился бы, что ты поняла. Есть традиция, передающаяся наомфуилу от наомфуила. Мы проводим три ночи у озера возле горы. Это ритуал перехода, чтобы рассказать старые история и передать знания. Я показал бы тебе те дневники, что ты нашла. После этого тебе нужно было бы их изучить. Понять символы, — он сделал паузу. — Это если бы ты хотела стать наомфуилом.
Я и не знала, что был выбор.
— Думаю, некоторые символы я поняла, — сказала я. — Луна — это фаза луны, да? А цветы указывают на месяц.
— Верно, — его голос был теплым. Гордым. — Совершенно верно.
— Что там еще?
— Всякое. Я покажу… — он замолк. Он не мог мне показать, если Жиль хотел его повесить.
— Но она не мертва. Мы ее видели. Нужно лишь показать Жилю, и ему придется тебя отпустить. Она — доказательство, что ты невиновен.
Но в тишине голосов в моей голове шептал, что это не важно. Жиль никогда его не отпустит, ведь, наконец-то, поймал.
— Есть лекарство? — сказала я. — Мы можем ее вернуть? Тогда она расскажет ему сама? В дневниках должно быть.
Он долго молчал.
— Я смотрел. Конечно, я искал.
— И?
— Мы посмотрим снова. Вместе. Когда это кончится.
В его голосе была нежность отца, пытающегося убедить дочь, что все будет хорошо. Жаль, что он врал.
— Не стоит мне врать, — тихо сказала я. — Я уже не ребенок.
— О, Альва, — попытался утешить меня отец. Но не мог. Тут не было утешения.
Те, кого они не убивали, становились как они, пополняли их ряды. Моя мать. Джеймс. Я подумала о Гэване. Его укусили, как скоро он станет таким?
Я боялась раньше, представляя, как они доберутся до Балинкельда и дальше под покровом тьмы. Но теперь было хуже. Потому что они будут расти в количестве, добираясь до новых мест. Они будут двигаться, пополнять ряды, будто болезнь. Зима придет, и их никто не сможет остановить. Ни подковы, ни пули…
Мои мысли застыли.
Серебряные подковы на домах.
Серебряные пули в пистолете.
Серебро.
— Пистолет, — сказала я. — Из которого ты стрелял в ту ночь. Револьвер. Пули серебряные?
— Как ты… он у тебя? — удивился отец. — Я думал, она его как-то забрала… Да, они серебряные. Только это работает против них, по легенде. Я купил ей пистолет, когда мы женились. Это традиция наомфуила — давать что-то серебряное невесте.
— И ты выбрал пистолет с серебряными пулями?
— Она попросила. Хотела свой пистолет. Он еще у тебя?
— Он дома, — я надеялась.
— Он нам нужен.
— Сначала нужно выбраться отсюда, — ответила я.
И спохватилась. Нам. Он был долгое время моим врагом. Я не могла теперь считать его союзником. Но он был им. Всегда был. Мы потратили так много времени.
— Ты не убил ее, — сказала я. Было важно услышать это.
— Нет.
— Прости, — это тоже было важно. — Я думала… я так долго думала, что ты это сделал… я боялась…
— Думала, что я убил бы и тебя? — он звучал печально.
— Прости, — повторила я.
— Ты делала то, что должна была. Понимаю, — сказал он. — Иди сюда.
Я прижалась лицом к прутьям двери и увидела, что он вытянул руку ко мне. Я тоже так сделала и сжала его ладонь. Его ладони были больше моих, кожа огрубела от работы. Его пальцы были холодными, и я виновато вспомнила, что у меня были оба одеяла. Последний раз я держала отца за руку, когда мне было девять.
Это не длилось долго, он был в том же положении, что и я: прижимался к стене, выгнув плечо, чтобы дотянуться. Но было приятно. Я хотела многое сказать: что хотела убежать, что теперь не хочу это делать. Что он почти угадал, решив, что Рен ухаживал за мной, и что я была не против. И что Мэгги Уилсон оказалась не противной.
Но я этого не сказала. Я была суеверной, не хотела искушать судьбу. Я будто прощалась бы, когда нужно было здороваться. Мы были чужими друг другу, хоть он был моим отцом. Но будет еще время исправить это. Мы сможем помириться. Просто нужно пережить это.
Мы не говорили остаток ночи, но не страшно. Впервые в жизни это было хорошей тишиной, напряжение между нами пропало. Может, он спал, но я — нет. Я составляла план.
Как только Мэгги заберет меня, я отведу ее в сторону и все ей расскажу. Мой отец был защищен в тюрьме, но я заставлю кого-то принести ему еду и воду, а еще одеяла. Мне нужно было вернуться в дом и забрать пистолет и сумку.
У меня было восемь серебряных пуль. Этого мало, но если собрать все серебро в Ормскауле, все ложки и кольца, пряжки и броши, и растопить их, то Йен-кузнец сделает больше. Этого хватит на всех тех существ. На все пистолеты в Ормскауле. Я буду сидеть у их логова, сколько нужно, и отстреливать их по одному, пока они будут вылезать. И пока они будут пытаться остановить меня — они точно попробуют — отряд прибудет и заберет Кору и других выживших.
Я услышала крики снаружи, вяло поднялась и позвала:
— Папа.
Небо стало светлеть, и я увидела силуэты, суетящиеся у клетки, несущие плотную ткань. Я смотрела, как они разворачивали ее, бросали на клетку, закрывая существо, что было Джеймсом, чтобы оно не сгорело. Он все еще сжимался, и на миг я пожалела его. Я не знала, сколько в нем осталось от Джеймса Баллантина. Помнил ли он, знал, кем был Джим, когда убил его? Мог ли он еще говорить?
«Могла ли она?».
Клетку накрыли, мужчины подошли к ней, нервничая. Они подняли ее, Йен и трое других, включая Диззи Кэмпбелла, понесли клетку к тюрьме. Конечно, они несли ее сюда. Куда же еще? Где еще такое хранили?
Они несли ее, и я заметила Жиля Стюарта, следящего со стороны. Гнев расцвел во мне кровавым цветком, сердце просило мести. Он словно ощутил это, повернулся к тюрьме и поднял голову. Он точно увидел меня и моего отца, судя по его улыбке. Она тут же пропала с его лица. Он улыбался, хотя его лучший друг и другие были мертвы. Он не мог скрыть счастья, что мы были заперты тут.
Он смотрел на меня, пока шагал к тюрьме, а потом пропал из виду — вошел в здание, следуя за мужчинами с клеткой.
Я повернулась к двери камеры и ждала.
ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Я все еще была заперта, когда они начали мучить то, что было Джеймсом Баллантином.
Звуки, которые он издавал, были ужасными. Мою кожу покалывало, холодок бегал по спине от каждого пронзительного вопля. Он словно был в агонии, словно с него сдирали кожу, прижимая раскаленное железо к плоти.
Он был одним из нас две ночи назад. Люди Ормскаулы не могли так быстро забыть.
Я вспомнила, как Гэван спрашивал, были ли оланфуилы монстрами, и как я злилась на идею, что они могли такими не быть.
Существо издало жалобное скуление, и что-то во мне треснуло.
— Выпустите меня! — заорала я, ударяя ведром по прутьям изо всех сил в правой руке.
Шум затих, словно они меня услышали, а потом крики зазвучали снова, и никто не пришел.
— Они решили оставить меня тут, — сказала я.
— Мэгги этого не допустит, — возразил отец.
Но свет заполнил камеры, солнце поднялось над горой, а никто не пришел. Наверное, они закрыли окна, потому что оланфуил издавал звуки, теперь постоянный вой, что был еще хуже. В звуке была пустота, словно все живое в нем ушло, и осталась только боль. Это стало слишком, и мне пришлось заткнуть уши и напевать, согнувшись, чтобы не сойти с ума.
И пока я сжималась, кто-то пришел, и только ощутив ладонь на своем плече, я резко выпрямилась и чуть не разбила нос Маррена Россу.
Рен.
Я бросилась в его руки, крепко его сжала.
— Нужно идти, — сказал он, но успел пылко поцеловать меня в макушку. — Они не знают, что я тут.
— Где Мэгги?
— Заперта. Как и все женщины. Ходить могут только мужчины. Я вызвался, чтобы забрать тебя. Они думают, что я пошел за хворостом, — он оглянулся через плечо. — Нужно идти. Они скоро поймут, что что-то не так.