На столе большой таз, полный красной икры, штук пять бутылок и граненые стаканы… В тазу три столовые ложки.
С берега в море видны балберы от сетей. Прибрежный лов. Чуть дальше два сейнера. Погода не очень. Моросит мелкий дождик, небо серое, хмурое. Штормит.
Сели. Мужики немногословные, цедят сквозь зубы.
«Кто? Что? Откуда?» – весь разговор.
Налили… Чокнулись. Я выпил и чуть не рухнул со скамейки. Чистый спирт. А еды, кроме икры, никакой!
Мне тут же сунули в рот ложку. Я выдохнул, хотя глаза как полезли на лоб, так оттуда и не слезали! Мужики гогочут!
За столом стало чуть веселее. Валера стал рассказывать про фестиваль, про Москву…
Налили по второй.
Пошло обычное «Да что вы там? Вот мы тут!». Но не всерьез, а так, с подковыркой.
Меж тем где-то рядом: пук-пук, пук-пук!
Я по звуку слышу – мелкашка.
Мужики объясняют: «Нерпа. Перелезает, паскуда, через тросы в сети и ворует рыбу! Ну, вот мы ее и пугаем!»
– А сейнеры тоже ловят?
– Ага.
– Оба?
– А это, брат, соцсоревнование!
– Не понял, как это?
– А вот так! По нашему, по-советски! Вон у того, слева, план по крабам, а у этого – по рыбе!
– И что?
– А то! У которого план по крабам, он, если рыбу поймает, полчасика подержит и выкидывает, чтоб тому не досталась, а тот то же с крабами делает!
И ржут все!
И тут Валера, черт его за язык дернул, вдруг и говорит:
– А Аркадич кандидат в мастера по стрельбе!
И началось.
– Чего он?
– Кандидат в мастера!
– Кандидат не мастер! У нас таких кандидатов хоть жопой жуй! Мастеров нету!
– У кого у вас?
– Ну, сколько? Сколько их у вас тут?
– А ты не ори! Все больше, чем у вас там, в Москве!
– У вас больше? Ой, не смешите меня! У них больше!
– Ладно, наливай, поглядим, у кого чего больше!
Налили. Выпили.
И опять бу-бу-бу, бу-бу-бу!
Сначала вроде как в шутку, но, как бывает, чем дальше, все серьезнее.
Смотрю, уже желваки на скулах пошли, уже кулаки по столу, уже морды багровеют!
Да еще эта баба ихняя подзуживать стала.
Все повскакивали, орут, мат…
Я смотрю, сейчас дело до драки дойдет.
Налил всем, ору: «Стоп! Все назад! Разольете!»
Ну, это святое. Сели все, выпили, черпают ложками икру из таза!
И тут баба эта:
– А ну-ка, стаканы вздымь! – фартуком со стола смахнула, и с подковыкой так: – Чего спорить-то, да он с десяти шагов в бутылку не попадет!
И опять понеслось! Все как с цепи сорвались!
– А давай?
– Ну, давай, давай!
– А поглядим!
– А на что спорим?!
– На ящик, пойдет?!
– На ящик чего?
– Коньяка!!
– Ах, так?!
– А вот так!!
– Ну, все, – говорю, – поставьте бутылку и отвалите!
Они все ковыряются и ковыряются! То так приладят, то эдак. Отойдут, на корточки присядут, чего-то там разглядывают, потом опять к чурбаку!
Наконец приспособили, отошли. «Давай!» – говорят.
И тут только я понял, что имелось в виду! Бутылка не стоит, а лежит на боку, и надо попасть в горлышко, чтобы выбить дно!
Ну, ладно, думаю, подумаешь, какое дело.
Встал в стойку, вскинул мелкашку на руку.
Видно, правда, хреново. Море серое, небо серое, дождик… И бутылка эта на боку, горлышком ко мне!
Я все еще думаю, что не всерьез все это, ну не попаду – и что? Да какая разница!
И тут меня как в спину толкнуло. Я обернулся и по взгляду Валерки понял, что лучше бы мне попасть! Плохой у него был взгляд. Как у волка.
Я прицелился, замер и нажал на спусковой крючок.
Дальше рапид. Я летел к этой бутылке вместе с пулей. И вместе с ней вошел в горлышко и с треском вышел из дна!
То, что я попал, конечно, чистая случайность! Не мог я попасть! Не мог! При такой погоде, да еще после спирта… Не мог!
Но попал! Не знаю как! Попал!
Тут сразу такое началось!
Крик! Визг! Пошли стаканы по кругу!
Как мы до гостиницы добрались, не помню!
На следующий день местный администратор за обедом рассказал нам, что у них тут пару дней назад один охотник с двадцати шагов выбил через горлышко дно у бутылки.
Я было хотел что-то вякнуть, но Валера наступил мне на ногу, и я заткнулся.
Еще через пару дней, уже в аэропорту, нам поведали о том, что тут один милиционер из пистолета с тридцати шагов… Ну, и так далее!
Через год я опять прилетел на Сахалин с фестивалем, но уже директором был Эдик Смольный.
Эдуард Михайлович Смольный! Человек-легенда! Кто его знал, подтвердит! Это категория тех, старых директоров, он, Бендерский и так далее, которые умели все! Таких больше нет!
– Алло, Ленчик, такое дело! Алло! Ленчик, такое дело! Надо, такое дело, завтра в Красноярск, алло, две ставки, алло, такое дело!..
И никто, вообще никто никогда не мог ему отказать!
Об этом человеке в двух словах не расскажешь! Это надо писать повесть! Роман!
Эдик был похож на цунами! Я его звал Председатель землетрясения! Директор всесоюзной паники!
Он «заделывал» такие концерты, такие «стадионы» и «Дворцы спорта», какие никому не удавалось вообще! У него одновременно мероприятия проходили в пяти-шести городах с такой афишей, какой не было в Кремлевском Дворце съездов!
И это все с грудой таблеток, которые везде и всегда возила за ним его жена, с давлением, как у трансформатора, 220 на 127, с диким сахаром в крови!
Он жил только работой, только работой, больше ничем!
Повторяю, говорить о нем можно бесконечно, но пару случаев я тут, пожалуй, приведу.
И связаны они еще с одним удивительным человеком – с Савелием Крамаровым. Они со Смольным работали довольно много.
И вот однажды Савва вдруг отказался выходить на сцену. Это было примерно за год до его отъезда.
Мать честная! Красная строка! Полный стадион! Смольный в панике! Бьется в падучей у Саввы под дверью номера в гостинице!
Час да начала!
Тот ни в какую! Шаббат! Работать нельзя!
Но надо знать Смольного!
– Ладно, такое дело! Савва, слышишь меня, такое дело! А если раввин разрешит, выступишь?
– Если ребе разрешит, выступлю!
И через полчаса к Савелию в номер уже стучал местный раввин.
Десять минут разговора за закрытой дверью, и через час Савелий Викторович, как обычно, под громобойные аплодисменты вышел на сцену.
Это было в пятницу. А назавтра, в субботу, Крамаров вышел на улицу прогуляться и ровно напротив гостиницы в дверях местного ателье увидал закройщика, в котором он узнал вчерашнего «раввина».
Ничего особенного, просто Смольный за десять рублей уговорил его, «такое дело», на пятнадцать минут стать раввином!
За десять рублей? О чем вы говорите, конечно!
Не могу вам передать, что было потом! Крик, шум, скандал на «всю Европу»! Их только что не разливали водой!
Где-то через полгода, в очередных гастролях, Смольный говорит Крамарову:
– Савва, такое дело, есть работа, такое дело! Десять километров, такое дело, номером в сельском клубе, два подряд, такое дело, плачу четыре ставки!
– Эдик, точно десять километров?
– О чем ты говоришь, такое дело!
Ладно. Сели, поехали. Зима, снегу по колено. Едут.
Савва у водителя спрашивает: а далеко ехать?
Тот ему говорит: «Нет, не очень. Километров сорок по трассе и там за поворот еще, может, три, не больше!»
Савва сидит, молчит.
И вдруг ровно на десятом километре говорит шоферу: «Стоп!»
Вылезает из машины и в чистом поле по колено в снегу читает свой монолог.
Потом садится в машину, отогревается, вылезает и опять в чистом поле честно читает второй раз этот же текст!
Возвращается и, что характерно, «вынимает» из Смольного свои ставки за честно отработанное выступление на «десятом километре»!
Нет, о них можно писать и писать…
Но вернемся к этим гастролям на острове!
Открытие, как и в прошлый раз, было на стадионе, недалеко от сопки.
Мероприятие всесоюзного, по местным меркам, масштаба. Лично сам товарищ Третьяков почтил своим вниманием!
Товарищ Третьяков был первым секретарем Сахалинского обкома партии! Что характерно, Петр Иванович Третьяков был невысок ростом, и весь обком партии был такой же. И исполком. Однажды, говорят, в исполкоме завелся один высокий, но его быстро убрали после очередной партконференции.
Правительственная трибуна располагалась как раз напротив сопки. И когда солнце стало клониться к востоку, оно заходило за сопку, и тем, кто сидел на этой трибуне, било в глаза, мешая наблюдать за мероприятием.
Увидев это, Смольный выхватил микрофон у ведущего, выбежал на поле стадиона и закричал:
– Товарищи! Переходите все на запад! Там вам будет лучше! Все на запад!
А это 1981 год!
Товарища Третьякова чуть не хватил удар!
Но дело этим не ограничилось!
По сценарию кроме «пионеров», «бронетранспортера с лентами», «сводного танцевально-хорового ансамбля», «звезд эстрады первой величины» были запланированы еще и парашютисты! Парашютисты, которые должны были появиться в финале в небе над стадионом с огромным флагом СССР и флагами всех союзных республик. И после них салют!
Но погода! Прогноз дал грозу после девятнадцати, поэтому «Антон» с парашютистами вылетел раньше, и они появились не в двадцать, как планировалось, а в девятнадцать с копейками!
Увидав в небе купола и флаги, Смольный сорвался с места и вне себя от ярости стал орать в микрофон:
– Куда?! Все назад!!! Рано! Все назад!!!
Нет, это были замечательные люди! Я знал почти всех и счастлив оттого, что был с ними знаком.
Был еще один грандиозный человек.
Феликс Дадаев! Феликс Гаджиевич Дадаев! Никогда не унывающий дагестанец, который по молодости лет сыграл самого вождя народов в кино, о чем, впрочем, вспоминать не любил и говорил мало и неохотно.
В жизни весельчак, балагур, хулиган и душа компании, всегдашний тамада, дай ему бог многих лет жизни!
Много лет работал он на эстраде и был народным артистом Дагестана и РСФСР.