мню эту груду скомканных бумажных обрывков с номерами телефонов и фамилиями. Я звонил дней десять, пока не соединился со всеми. Несколько раз я нарывался.
– Алло, здравствуйте, это Сергей Николаевич?
– Да, слушаю, кто говорит?
– Это Якубович, который «Поле чудес», я от вашего Миши, он просил передать…
– Кто? Не понял, кто?
– Сергей Николаевич, Якубович с «Поля чудес», я от Миши…
– Пошел ты на …, я что, голос Якубовича не знаю! И ту-ту-ту-ту…
Остановились мы где-то возле Ушкалой, я сфоткался на фоне «козла» на каменном выступе, нас накормили замечательным мясом, и мы поехали дальше, теперь только в сопровождении четырех бойцов спецназа.
Часам к шести вечера добрались до предпоследней заставы.
Дальше пути не было. Крайняя застава была чуть за поворотом, уже на границе с Грузией, и можно было только по спецпропускам.
Стас пошел принимать доклад, а я остался стоять возле каменной башни и грелся на солнышке.
Настроение было прямо-таки благостное.
Не знаю почему, но, когда я оставался один, я прямо-таки впадал в какой-то анабиоз. Нет, я тут никогда в жизни не был в бою, стрелял я только в тире, правда, изо всего на свете, но только в тире или на стрельбище, но меня распирало. В компании такого никогда не было, но, видимо, оттого, что был рядом с этими мужиками, тут, в Чечне, я сам становился другим. Нет, конечно, поначалу все кажется каким-то несерьезным, похожим на съемки фильма, но это все до первой медсанчасти. Там с тебя мгновенно слетает шелуха, и при виде этих мальчиков под капельницами с желтоватыми лицами, этих бинтов, гипса, запаха, их глаз ты понимаешь, насколько это противоестественная штука – война!
И все-таки, несмотря на всю грязь, кровь, мат и бесконечные колонны машин с «грузом двести», все здесь было как-то чище и понятнее.
И все предельно просто: тут – «свои», там – «чужие»! И это давно забытое «свой» настолько, как наркотик, въедалось в кровь, что, приезжая оттуда, я по-другому говорил, по-другому ходил, по-другому разговаривал с людьми, по-другому смотрел на, казалось бы, привычные вещи. И меня все время тянуло обратно сюда.
Вот я стоял и грелся под лучами слепящего солнышка, которое медленно заваливалось за вершину.
Ощущения мужественности добавляло еще и то обстоятельство, что был я в полевой форме, туго перетянутый ремнем с личным оружием. Я всегда любил форму. Еще с того времени, когда отец вернулся с войны. Эту навсегда въевшуюся подтянутость, запах кожаного ремня и портупеи, особенный блеск начищенных сапог. Я люблю носить форму, правда, сейчас уже негде, но тогда… И обязательно складку двумя пальцами назад под ремень…
Короче, ощущая себя как минимум Великим воином Албании Скандербегом, я стоял, грелся на солнышке и не думал вообще ни о чем.
– Слушай, Аркадич, у тебя деньги есть? – раздался рядом со мной чей-то голос с характерным чуть заметным армянским акцентом.
Я сначала решил, что мне послышалось.
И как бы сам себя спросил: «Чего?»
– Я говорю, у тебя деньги есть?
Я раззявил глаза и обернулся.
Рядом со мной стоял невысокого роста прапорщик-армянин, с темным от загара лицом и, несмотря на застегнутую на все пуговицы форму, выпирающим отовсюду животом.
Я даже не очень удивился этому началу разговора, хотя был в форме старшего офицера, а он всего-навсего прапор. Я все еще думал, что мне просто напекло маковку.
– Вы что-то сказали? – произнес я, выдергивая из-под погона кепарь.
– Я говорю, у тебя деньги есть?
Мне понадобилось секунд десять, что для меня вообще вечность, чтобы врубиться наконец в смысл сказанного.
И от этого нахальства я прямо растерялся.
Мало того что он не доложил, как положено, да еще вместо «здрасте» вдруг это – «деньги есть?»!
Я стоял и смотрел на него, как на соткавшееся невесть откуда видение, и не знал, как себя вести.
– А зачем тебе деньги?
– Детей кормить!
В голове звякнуло. Многодетный прапорщик. На горной заставе. В Аргунском ущелье. Нет, видимо, я все-таки перегрелся.
– Каких детей?
– Моих.
– И сколько их у тебя?
– Семнадцать… С приезжими.
– А жена где?
– Цавт танэм! Причем жена? Жена там, в Краснодаре!
Хорошее дело, жены нет, семнадцать детей и, судя по животу, ждет восемнадцатого!
Я собрал мозги в кучку.
– А дети где?
– Здесь!
– И сколько тебе денег надо?
– Там килограмм двадцать пять, может, больше. По двенадцать тысяч, будет…
– Стоп! Все сначала еще раз! Какие деньги, какие дети?
И тут он выдал такое, что у меня отвисла челюсть.
– Аркадич, что не понятного! Какие дети, какие дети! Вон они, все в строю стоят. Тушенка, тушенка, тушенка! Ну, там, еще что по случаю. А их кормить надо, они есть хотят! Понимаешь?
Я обернулся. Рядом с башней у флагштока стоял строй, и старлей о чем-то докладывал Стасу.
И тут я врубился.
– Так это ты про личный состав?
– Ну…
– А деньги зачем?
– Свинью хочу купить.
– Откуда тут свинья?
– Русские уезжают, продают.
– Так. И что, там только одна свинья, больше нету?
– Вроде еще порося были. Только зачем они? Я свинью куплю, зарежем, я пацанов накормлю.
И тут меня осенило!
– Тебя как зовут?
– Адамыч!
– Что, Адамыч, имя есть?
– Адамыч и все! Ты Аркадич, я Адымыч, что особенного?
– Ладно! Слушай, Адамыч, денег дам! Условие одно. Возьмешь свинью с поросенком…
– Да зачем они, и свиньи за глаза…
– Не перебивай! Возьмешь с поросенком. Свинью хоть забей, хоть отпусти! Но порося, дай слово, будет жить на заставе, пока я не скажу. Как память о том, что я у вас тут был.
– Ну?
– Не, ну! И назовешь его Аркадич, понял?.. Я спрашиваю, понял?
– Так точно! – он засиял, забрал у меня деньги и исчез.
Я оказался там еще через полгода, потом через два, потом еще крайний раз в 1999-м.
Аркадич подрос, возмужал и превратился в здоровенного хряка. Что характерно, признавал он только людей в форме. Как только «пиджак», прямо-таки бросался с визгом.
Настоящий пограничный хряк.
Где они теперь? Где Адамыч, где Аркадич?.. Какая разница. Все это было в другой жизни.
И тает, как легкая дымка на еле ощутимом ветерке.
Через год я получил открытку, на которой был здоровенный хряк в фуражке и надпись на обороте: «Аркадичу от Адамыча!»
От винта! Или как я стал вертолетчиком
Часть 1. Начало
1999 г.
Она была похожа на комара, который раздражает не тем даже, что больно кусает, а тем, что зудит и зудит…
Кто ей дал мой телефон, понятия не имею, знал бы, убил, но она его достала. Вместе с телефоном она достала меня. Она звонила утром, днем и вечером. Ночью она звонила тоже. Она ныла и ныла в трубку, что учится на факультете журналистики в каком-то институте и что если я не возьму ее на аэродром, чтобы она могла написать о том, как она со мной летала, ее отчислят. Потому что она на практике в какой-то газете, и это ее зачетная работа или что-то в этом роде. Я ей сто раз объяснял, что, во-первых, давно уже не даю никаких интервью, во-вторых, что это тренировочные полеты и пассажиров на борт не пустят хоть убейся. Ее это не интересовало. Она ныла и ныла. Сначала я был спокоен и даже насмешлив, потом я стал терять терпение, потом я начал орать, потом я стал бросать трубку. Я бы вообще отключил телефон, или сменил номер, или выбросил его к чертовой матери, но на мне висела куча народа по работе, по делам и вообще.
И она звонила.
Обидеть ее было невозможно. На все мои крики, вопли и посылания к чертовой матери она отвечала только тем, что звонила опять. Она звонила и звонила и доводила меня до истерики своим тихим, писклявым и поразительно занудным голосом. В конце концов она стала мне сниться. Я прямо видел во сне этого проклятого комара, который висел у меня над ухом и зудел, чтобы я взял его полетать. Потом он привел с собой жену, потом детей, потом друзей, соседей, и они всем роем кружили возле меня и ныли. Я стал плохо спать, я просыпался, иногда я вздрагивал и кричал во сне. В результате жена переселила меня на диван, но это помогло мало. Теперь по ночам во сне ко мне стали прилетать тучи комаров, но, что странно, они не кружили вокруг толпой, они выстраивались в очередь, подлетали по одному и по одному ныли и ныли, чтобы я взял их в полет. Их уже было столько, что даже если бы я согласился, мне надо было пилотировать как минимум «Боинг» или «Антей».
У меня появилась навязчивая идея взять ее с собой, подняться метров на триста и выкинуть где-нибудь над болотом, чтобы уже наверняка!
Клянусь, я бы сделал это, но тут позвонил один большой начальник, друг которого был хорошим знакомым сослуживца папы (или что-то в этом роде) этой зануды и умолил меня согласиться на все ее просьбы, потому что она уже достала и его, и его приятеля, и соседа его приятеля, а ее папа уже лежит с инфарктом в реанимации, которую она уже достала тоже!
И я сдался. Не потому, что это был большой начальник, а потому, что я понял – жизнь слишком коротка, и надо еще хоть что-нибудь познать в жизни, кроме этого занудства!
Я сказал ей, чтобы она была готова приехать в Вязьму в следующее воскресенье к 8 утра. Я был уверен, что она откажется. Тащиться часа три до Вязьмы в воскресенье, да еще в такую рань! Но она согласилась.
Мы с Юркой, как обычно, решили долететь до Вязьмы на «маленьком», час лету, да и обратно удобнее. Вечером в Москву по пробкам – это долго, да и зачем.
Как она об этом узнала, понятия не имею, но узнала и тут же сделала вялую попытку напроситься с нами, но была отшита сразу и безоговорочно! И она отстала.
В пятницу мы подали заявку на маршрут и в воскресенье в 7:50 на «якушке» вылетели в Вязьму. И взяли с собой жен. Лоханулись по полной! Мы еще не знали, как мы лоханулись, это пришло потом, но что-то еще на старте подсказывало, что зря. И не послушались мы этого «чего-то», что тоже зря. Короче, вылетели. Юрка «рулил», я сидел рядом и всю дорогу пел ему в уши, что надо сделать. Юрка схватил идею сразу, и за час мы разработали целый сценарий. Благо никто не мешал и не лез со своими «а что?», «а куда?». Жены чирикали сзади о чем-то своем. Их, как обычно, мало интересовали наши эскапады.
В 9:20 мы были на месте. Сели, зарулили, выключились, и Юрка рванул к местным договариваться. Жен тут же, как и договаривались, увез зам по тылу за грибами.
А я остался знакомиться с представителем прессы.
Она была уже там. Не узнать ее было невозможно. Это было то, что прилетало ко мне во сне. Маленькая, худенькая, с длинным острым сопливым носом. И привезла ее на машине ровно такая же мама.
Как их пропустили через КПП, не знаю, но они как-то проехали, и теперь обе были здесь и, судя по всему, уже успели достать всех в радиусе километра от их машины.
Они увидели меня метров за триста и начали ныть в унисон, благодаря меня, большого начальника, их папу и Бога одновременно. Еще немного, и они поползли бы ко мне на коленях, воздевая руки кверху!
Но я тут же сделал строгое лицо и металлическим голосом объявил им, что тут не богадельня, а военный аэродром, и чтобы они вели себя соответственно, потому что посторонним тут вообще нельзя, иначе военная полиция, трибунал и расстрел вон у той березы, возле солдатского сортира!
Потом я посадил их за столик под навесом у старого капонира и пошел узнавать, как дела.
Судя по сияющим лицам, Юрка все объяснил очень грамотно и толково. Весь аэродромный народ вел себя, как дети, растянувшие веревочку возле дверей учительской. В предчувствии «цирка» сбежались все, даже темнокожие курсанты из Сомали. Техники, инструкторы, заправщики, дежурные торчали из всех щелей, перешептывались и хихикали, глядя на «сладкую парочку» за столиком у капонира.
Приехал начальник центра Казимир Тиханович, с ним зам по летной подготовке и какой-то проверяющий из Москвы. Собственно, приехали они на полеты, но, узнав, что происходит тут, несмотря на погоны, включились в игру.
Юрка, держа в одной руке рацию, в другой джойстик от компьютера, пошел инструктировать маму с дочкой.
Он таинственным шепотом объяснил им, что, во-первых, тут все секретно и фотографировать запрещено категорически! Записывать можно, но так, чтобы этого никто не видел! Во-вторых, никого ни о чем не спрашивать, он будет рядом и сам все объяснит, если будет надо.
При этом, чтобы всем был слышен разговор, рацию он, конечно, не выключил.
И началось.
Принесли высотный противоперегрузочный костюм ВКК-17. Он был единственный, и им никогда не пользовались, поскольку центр был учебный и на высотах до 23 километров, естественно, никто не летал.
Явилась с носилками дежурный врач, очаровательная смешливая женщина, которая своим хихиканьем все время нарушала напряженность момента.
На глазах юной поклонницы богини Эриды меня раздели до трусов и стали облачать в этот «скафандр». Минут через сорок сделать это все-таки удалось, правда, только частично. На животе он, естественно, не сошелся, но в целом все выглядело очень внушительно.
Врач, еле сдерживаясь, категорически запретила мне нагибаться, поэтому проверяющий из Москвы лично зашнуровал мне ботинки. Потом она дала мне выпить капли, и меня не просто уложили на носилки, а еще и привязали простыней.
Газетчица немедленно достала блокнот и, глядя во все глаза на происходящее, стала записывать!
Меня подняли и понесли.
На ее недоуменный вопрос, что происходит, Юрка объяснил, что сейчас будет брифинг, сиречь инструктаж военных летчиков перед вылетом.
– А зачем его привязали? – спросила она шепотом.
– Что вы как маленькая, честное слово! – ответил Юрка, – Он уже два раз сбегал. Летать боится. Пожилой человек все-таки…
Она записала.
Солнце уже припекало, было довольно тепло, окна в классе были раскрыты, что позволяло прекрасно видеть и слышать, что происходит внутри.
Обе, дочь и мамаша, прямо-таки прилипли к подоконнику.
Меня занесли и уложили на сдвинутые стулья.
Врач прикрепила мне прибор для измерения давления и села рядом, держа меня за запястье. Ту т же «на всякий случай» установили капельницу.
Вокруг расселись курсанты. Собственно брифинг прошел для всех еще в 8 утра, и половина народа уже улетела по программе, остались только свободные от полетов. Но все равно набралось человек десять.
Руководитель полетов «включил» магнитофон и очень серьезно изложил полетные задания, круг полетов, зоны пилотирования, посадочные курсы и особые условия. Потом всем доложили метео в районе и по маршруту, и слово взяла дежурный врач.
Она доложила, что согласно предполетному медосмотру замечаний нет. Но! И дальше, еле сдерживаясь от смеха, стала говорить лично обо мне. О том, что у меня повышенное давление, учащенный пульс, потливость и сердцебиение, то есть что у меня, как обычно, невроз от страха на грани состояния аффекта. Выпалив все это, она выбежала из класса, зажимая руками рот.
Эта в окне судорожно записывала.
Дежурный выключил магнитофон и, глядя мне в глаза, грозно произнес:
– Вас, Леонид Аркадьевич, я попрошу ничего в кабине руками не трогать! Не как в прошлый раз, когда вы с перепуга стали хвататься за ручку управления! И это не просьба, это приказ! Иначе я вас вообще больше к полетам не допущу. Будете, как всегда, сидеть в ангаре в кабине и изображать аса для прессы! Я понятно говорю?
Я сказал «слушаюсь», и меня вынесли вон.
Эта все записала.
– Как же так, – сказала она, – я слышала, что у него большой налет!
– А вы и уши развесили! Фейк все это! Реклама! – ответил Юрка. – Не отвлекайте меня!
Пока все это происходило, инструктор мой Серега, золотой малый, уже залез в заднюю кабину Л-39 и заныкался там, согнувшись в три погибели.
Меня отвязали от носилок и стали поднимать по приставной лесенке в переднюю кабину. Двое толкали снизу, один тянул сверху, стоя на крыле.
Я изображал тушенку в целлофановом пакете.
Наконец, меня усадили в кресло, пристегнули, подключили ЗШ и подняли забрало.
– Так! – сказал Юрка. – Теперь вы держите рацию так, чтобы я мог говорить, у меня теперь будут заняты руки!
– А как же записывать?
– Хорошо! – сказал Юрка матери. – Тогда вы держите и, как я кивну, нажимайте вот сюда! Сейчас, минуточку, мы только запустимся…
Он поднес рацию ко рту и начал.
– Аркадич! Ты только не волнуйся, сейчас будем запускаться. Махни рукой, что понял!
Я махнул.
Юрка сказал: «Прошу запуск» и отдал рацию матери.
Та тут же вцепилась в рацию с таким лицом, как будто от нее зависел исход Сталинградской битвы. КДП ответил: «Запуск разрешаю!» Юрка кивнул, и по громкой раздался голос инструктора.
– Разрешили!
– Автоматика сработала! – сообщил Юрка индифферентным голосом. – Сейчас она его заведет. Слушайте!
– Читаем мантру! – сообщил инструктор.
– Что читаем? – она выпучила глаза.
– Так надо! – резко ответил Юрка. – Сказал же, автоматика работает!
– Включаем аккумулятор, двигатель, преобразователь РТЛ… Инструктор во второй кабине щелкал тумблерами. Я сидел, задрав руки вверх.
– Запуск разрешили… Бортовой Два-ноля-семь! Запускаемся… СЭР включился, загорелась зеленая… Протяжка есть… РУД плавно три хода… Защелка норма… Вибрация сорок, норма… Сигнализация пожара, норма… Табло работает… Радио… Чеки, заглушки снять! К запуску!.. От двигателя!.. Турбо… Секундомер пошел… Турбо горит!.. Двигатель!.. РУД малый газ!.. 15 секунд, обороты больше двадцати… Температура пошла!.. Максимальная пятьсот! Малый газ!.. Включаю АЗС… Генератор основной, запасной, преобразователи… ГДМК, РТЛ, МРП, РВ, ИСКРА, баки, вилы, СДУ…
Двигатель ревел оглушительно, и голос его уже был еле слышен в Юркину переносную рацию, что нас, кстати, вполне устраивало.
– Я ничего не успеваю записывать! – заныла она плачущим голосом. – Что она говорит, эта ваша автоматика?
– Потом объясню!
Юрка схватил джойстик двумя руками и кивнул матери головой. Та поднесла рацию к его рту.
– Аркадич! – заорал он. – Мы тебя запустили! Сейчас поедем!
– Как поедем? – она страшно заволновалась и вцепилась в Юрку мертвой хваткой. – А как же летать?
– С ума сошла! Хочешь устроить аварию?! – Юрка сдернул ее со своей руки. – Как поедем, как поедем! Вот как поедем!..
И он чуть отклонил ручку джойстика вперед.
В то же время инструктор мой уже запросил руление, получил добро, чуть прибавил обороты, и машина тронулась с места.
Получилось почти синхронно. И Юркино движение джойстиком, и начало трогания машины с места. Она ничего не заметила и просто обалдела от изумления.
– Как же это? Как же, а? – лепетала она, тараща глаза.
– Нет, вы объясните! Это что же такое? Мы зачем приехали? Вы просто обязаны объяснить, что тут происходит! – встряла ее мать, наскакивая на Юрку, как рассвирепевшая курица.
Меж тем Серега передал мне управление, я взял ручку, докатился по рулежке до «стопа» и запросил «исполнительный старт».
К этому времени уже было все равно, подняты у меня руки или нет. Единственнок, что Сережа все-таки сидел пригнувшись, потому что даже на таком расстоянии было заметно, один человек в кабине или два.
Мне дали «исполнительный», я выкатился на ВПП, еще раз прочитал мантру перед взлетом, запросился, получил «Добро», сунул РУД до упора и взлетел.
Ушли в «зону». Сорок минут «заправка». Успел все. Прямой штопор, петля, бочка… В общем, взмок порядочно.
А в это время на земле Юрка вел разъяснительную работу.
– Да поймите вы! – говорил он тоном уставшего лектора. – Л-39 – истребитель! Пусть учебный, но истребитель! Кто ж ему даст на нем лететь? Вы знаете, сколько он стоит?
Он ходил, заложив руки за спину, туда-сюда возле стола, и говорил медленно, давая этой дуре успевать записывать.
– Вы что думаете, это настоящие самолеты? Смешно даже! Это модели! И нечего делать такое лицо! Мо-де-ли! Да-да!
В натуральную величину, но модели. Вон, видите, у каждой антенны торчат? Это приемники. А это (Юрка потыкал перед их носом джойстиком) передающее устройство, связанное с управлением модели! Говорю вам, это все рекламный ход. Уж вы мне поверьте! Это все придумал Первый канал, чтобы повысить рейтинг программы! Об этом, конечно, писать не надо, это я вам так, по секрету говорю!
Юрка был невероятно убедителен, да тут еще окружение, в ожидании развязки, поддакивало как могло. В общем, через полчаса обе (и мать, и дочь) были абсолютно уверены, что рождается грандиозная сенсация, которая взорвет газетный мир!
Тут на горизонте появился я.
Юрка немедленно схватил джойстик и стал орать в выключенную рацию:
– Аркадич, ты как?.. Аркадич?.. – Молчит! – объяснил им Юрка – Наверное, опять в обмороке. Надо сказать Эрнсту кончать эту историю. Не дай бог что!
В это время я, как и договаривались, на трехстах метрах, стал ходить по кругам.
– Видите! – комментировал Юрка, бешено крутя ручкой джойстика. – Без сознания, а самолет идет ровно, потому что я управляю им с земли…
«Круг» был построен таким образом, что на третьем, четвертом развороте и над полосой меня не было видно, но сразу после первого и на втором я скрывался за деревьями и выныривал только на траверзе.
– Это еще хорошо сейчас, раньше гораздо труднее было! – Юрку несло уже неостановимо. – Сейчас, слава богу, модели, управляемые дистанционно по радио, а раньше все же по проводам. Понимаете?! Они же раньше за деревья цеплялись!.. Ладно, буду его сажать, а то не ровен час!..
И он стал наклонять ручку джойстика вперед.
– Все, поехали отсюда! – заявила мать. – Хватит с нас этого вранья! Я говорила! Говорила, что все это собачья чушь! А ты, как дура, уши развесила! Летает он! Как же! Я с самого начала не верила! Ну, убедилась? Странно, что никто еще ничего не раскопал об этом! Твое счастье, ты хоть первая! Все, поехали!
– Погодите! – сказал Юрка. – Сейчас его из кабины вынимать будут!
– Не на что там смотреть! Поехали!
– Ну мама!
– Поехали, я сказала!
И они, уже ни на что не обращая внимая, поперлись к машине.
В это время я зарулил на стоянку и дал остыть двигателю, выключился и повис на ремнях, изображая пластилиновую ворону. Серега сидел во второй кабине пригнувшись и щелкал тумблерами, отключая потребители.
Немедленно мимо них побежала к самолету толпа с носилками, врачом, кислородной подушкой и капельницей.
Приставили лесенку и стали выковыривать меня из кабины.
Последнее, что успела услышать начинающая журналистка, медленно двигаясь сквозь толпу, был голос врача:
– Леонид Аркадьевич!.. Ну что вы, в самом деле! Ну разве можно! С вашими нервами! С вашим давлением! Ах ты, господи, опять всю кабину заблевал! Леонид Аркадьевич! Леонид Аркадьевич!.. Кислород дайте! Капельницу сюда!..
Мамаша сердито подняла стекла машины и нажала на газ.
Раздался такой хохот, что в радиусе километра в небо взметнулись стаи перепуганных птиц.
Через две недели мне прислали посылку с вырезкой газеты, в которой была заметка на всю полосу под названием «Ложь под облаками!».
Поскольку заметку тут же перепечатали несколько раз, все, что в ней говорилось, по-видимому, было чистой правдой!
Часть 2. Канарейка
Погода была просто то что доктор прописал! Плюс двадцать пять, ни ветерка и видимость «миллион на миллион» или, как у нас говорят Clouds And Visibility OK. Короче, «кавок»!
Полеты шли полным ходом.
Мы сидели на лавочке с мужиками, пили крепкий чай с медом, ждали своей очереди и, давясь от смеха, вспоминали произошедшее. Мужики ржали вместе с нами, страшно жалея, что все так быстро кончилось. Тут же рождалось еще полсотни вариантов, как разыграть жен, тещ, соседей, дурака начальника и прочее.
Мне принесли трехлитровую банку парного молока, и я просто млел от стопроцентного человеческого счастья.
Пришел руководитель полетов.
– Парни! – сказал он нам с Юркой. – Кончай трепаться, у вас десять минут. Идите готовьтесь!
Мы с инструкторами, я с Сережей, Юрка с Николай Петровичем, пошли в класс повторять флайт-план.
И тут стало понятно, как мы лоханулись!
Приехали жены и, пока мы бегло «пробегали» по полетному заданию, они успели договориться насчет полетать.
Мы вышли из класса и увидели, что их уже грузят в кабины. На то, что их с заметным даже на расстоянии удовольствием инструктора подсаживают под задницы по приставной лесенке, нам было как-то наплевать, мы были как прямо-таки оглушены от неожиданности! Как это «они договорились»? В каком это смысле? Хоть бы спросили! Во-первых, это не дешевое удовольствие! Но даже не в этом дело! Летать – это мы! Мы за этим и приехали! Ну, ладно, я! Я хоть уже разок подлетнул, а Юрка вообще еще не летал!
Мы стояли и смотрели, как они радостно делали нам ручкой из кабин, как «элки» выруливали на исполнительный, как они взлетели и как скрылись за вторым разворотом.
Время было четырнадцать с копейками. Заправка – сорок минут, считали мы. Значит, они придут обратно около трех. Пока то да се, мы успеем слетать только один разок, и все, надо уходить домой. Базу закроют в восемнадцать, короче, в шестнадцать надо уходить!
Жуткое свинство!
Мы сидели под навесом и ждали. Юрка, как обычно, трепался по телефону, улаживая какие-то дела, я пил молоко и, вежливо улыбаясь, слушал, как техники рассказывали мне древние анекдоты.
Наконец они вернулись! Сели, зарулили, выключились, откинули колпаки и стали, естественно, с помощью инструкторов, сползать вниз.
Мы, багровея лицами, стояли и подбирали более или менее приличные слова, чтобы высказать все, что мы о них думаем!
Ничего не вышло!
Они с сияющими лицами повисли у нас шеях, они щебетали, как им все это понравилось, как они нам благодарны, и что мы единственные, любимые, неповторимые, и что им сейчас выдадут диплом о первом полете на истребителе, и что они хотят еще разочек!
Мы не успели рта раскрыть, как они уже бежали к заправленным самолетам, сами, безо всякой помощи, вслед за инструкторами, вскарабкались по лесенке, уселись по кабинам и улетели.
Мы стояли, раззявив рты, и молчали. Было какое-то детское ощущение, что у нас только что незнакомые тети отняли мороженое!
Сел еще один борт.
Прибежал Юркин инструктор и со словами «Пошли быстро! Я тебе очередь выбил!» утащил Юрку летать!
Я остался один.
Было три варианта. Напиться! Но нельзя, еще обратно лететь! Закурить! Но я бросил! Повесится! Но не на чем!
Положение было безвыходное…
И тут ко мне подсел невысокого роста человек в синем рабочем комбезе и кожаной летной куртке.
– Леонид Аркадьевич! – сказал он.
– Да?
– Не хотите на вертолете попробовать?
– То есть? – не понял я. – Как это, попробовать?
– Обыкновенно!
– Как обыкновенно, я же не умею!
– А я научу. Меня Валера зовут, Валера Ярик. Но лучше просто Валера. Я пилот. Вон там мой вертолет. Пошли?
– Пошли…
И мы пошли. Мимо стоянок, через все поле, через ВПП туда, где метров в десяти от «старта» в нарисованном круге стоял МИ-2. Рядом бродил механик.
Пока шли, Валера поведал мне, что он «афганец», и что там работал на МИ-8, и что у него три командировки туда, и что потом он списался по ранению и теперь здесь в учебке. Он не то чтобы говорил все это ради знакомства, а как-то так, как говорят с хорошим старым знакомым или однополчанином, с которым можно и вполслова, и чего-то не договаривая, потому что он и так все давно знает. И называть он меня почему-то стал сразу так, как меня весь мир называет, – просто Аркадич.
Сказать честно, от всего происходящего я был в некотором замешательстве, потому не то чтобы слушал его вполуха, но больше думал о том, куда мы идем и, главное, зачем.
Подошли к вертолету, техник доложил о готовности, Валера сказал: «Ну, пойдем, осмотрим!», и я за ним стал ходить вокруг машины по часовой стрелке слева направо. Он чего-то щупал, куда-то заглядывал, чего-то похлопывал ладонью и, наконец, подвел меня к дверце. Сказал: «Сначала я» и полез в кабину. Сел, пристегнул ремень и, посмотрев на меня, похлопал рукой по правому сиденью. Я понял, втиснулся в кабину, естественно, тюкнувшись обо что-то головой, и профессионально застегнул ремни. Он одобрительно кивнул, щелкнул двумя тумблерами и запросил «запуск».
КДП ответил: «Запуск разрешаю!» Потом дал погоду, ветер у земли и взлетный курс. Все, как обычно, ничего нового.
Валера «выдал квитанцию», крикнул в окошко «От винта!», показал технику палец и стал запускаться. Я пытался понять, что он делает, потом плюнул и стал ждать, что будет дальше. Двигатель загудел, набирая обороты, Валера показал технику два пальца и чего-то переключил на панели прямо передо мной. Загудело сильнее. Техник кивнул и полез в кабину через заднюю дверь.
Валера запросил «висение», что это значит, я не понял, но спросить не успел. Он сказал: «Ну, с богом!», и мы стали мягко подниматься вверх. Я даже не ощутил, как мы оторвались от земли. Зависли на высоте метров десять, и тут он сказал:
– Значит, так, Аркадич! Сейчас я отдам вам управление. Возьмете ручку. Ничего для вас необычного. От себя вперед, на себя назад. Вправо – вправо, влево – влево. Педали пока я буду контролировать сам. Главное, без резких движений. Все очень плавно, вот, смотрите, как… Возьмите ручку… Чувствуете, я почти ею не управляю… Так, я отпускаю, теперь сами!.. Не дергайте! Не дергайте!..
Что произошло дальше, я понять не успел. Меня сначала развернуло, отнесло куда-то вбок, потом вверх, потом опять вбок! Было ощущение, что эта штука возненавидела меня сразу и навсегда. Она брыкалась, бодалась, крутилась во все стороны, явно пытаясь освободиться от меня любым способом! Я боролся, как мог, совершенно не соображая, что делаю. Наконец, мокрый как мышь, я бросил ручку и поднял руки вверх!
Валера оказался золотым малым и очень терпеливым инструктором. Раз десять он сажал и поднимал машину, он отдавал мне управление, спокойно объясняя, что нужно делать. Ничего не помогало. Меня раскачивало под винтом, как сухой лист, до такой степени, что меня уже стало тошнить!
Наконец мы сели и выключились.
– Ничего! – сказал он, положив руку мне на плечо. – Сначала мало у кого получается. Привыкнете!
Шло время. Дела как-то сами собой заполняли все мое существование. Но проклятый вертолет не давал мне покоя. Он просто преследовал меня до такой степени, что я вдруг во время переговоров со спонсорами, репетиции или даже на программе как бы выключался на пару секунд и мысленно тянул на себя ручку управления, синхронно нажимая правую педаль.
Как-то само собой вышло, что вся наша группа – Давид Кеосаян, Соня Светлосанова, Миша Лифшиц и мы с Юркой – поступили в Калужское авиационное училище и два года летали туда на лекции и зачеты. Окончили и тут же записались на курсы повышения квалификации в учебно-тренировочный отряд «Быково» по курсу ЯК-40. Собственно, записал нас туда наш первый инструктор, светлой памяти, Дима Сухарев. Его отец, заслуженные летчик Союза, читал там лекции по самолетовождению.
Короче, поступили и сорок суток к восьми утра ездили в Быково. Это были вполне профессиональные курсы, так что мы сидели рядом с опытными пилотами гражданской авиации, которые здесь переучивались на иные типы летной техники. И преподавали нам все, что положено знать профессионалу: самолетовождение, штурманскую подготовку, аэродинамику, конструкции самолетов и двигатели, приборы, метео и даже специальный английский по учебнику «Небесный разговор» Джепессона.
Все было бы ничего, даже интересно, несмотря на вставание в шесть утра, но занятия продолжались до шестнадцати, и надо было еще по богом забытой Рязанке тащиться два-три часа до Москвы, по ее вечными пробками, чего делать не хотелось совершенно. А тут еще три раза в неделю надо было оставаться до шести на тренажере.
В результате на этот самый тренажер остался ходить только я.
По тем временам в УТО было два тренажера: древний ЯК-40 и современный АН-12 с потрясающей графикой, на которой отображались чуть ли ни все аэропорты мира.
Тренажер ЯК-40 представлял собой кабину самолета, стоящую в отдельном помещении перед натянутым полотном, на которое должна была проецироваться графика ландшафта. Ни фига там не проецировалось. Секунд двадцать – двадцать пять мутное черно-белое изображение показывало кусок пятиметровый рулежки и сразу за левым поворотом «старт». После «взлета» изображение исчезало через семь секунд и появлялось вновь за семь секунд до торца полосы. Так что весь «полет» проходил по приборам, к чему нужно было тоже привыкать.
В двух других комнатах располагалась КИП и автоматика управления с паутиной проводов и шаговыми пускателями, которые громогласно щелкали во время работы.
В первой комнате, прямо за стеной кабины, за специальным столиком сидели преподаватели. У них была прямая радиосвязь с кабиной и вместительный экран, на котором светящейся точкой дублировались все эволюции «самолета».
Я прямо заболел этим тренажером. Я вообще по натуре человек увлекающийся, и, как только мне что-то начинает нравиться, я просто забываю обо всем на свете.
А тут в настоящей кабине я чувствовал себя старым умудренным пилотом и готов был сидеть там, в отличие от других, по два-три часа. Инструктора меня любили, и это мое сумасшествие понимали очень хорошо и благодушно.
И я сидел в этом тренажере с удовольствием за всех.
В результате меня вызвал к себе начальник центра по фамилии Чирва.
– Вот что, Леонид Аркадьевич! Я все понимаю, но если твои товарищи хотя бы раз не пройдут тренажер, я им зачеты не выставлю! Ты можешь сидеть там хоть до посинения, но я учту только положенные по программе часы! Так им и передай! Все, свободен!
Я позвонил всем, и все с перепугу появились там даже раза два или три. Все, кроме Юрки.
Юрка был, как обычно, весь в делах. С утра до вечера он мотался по переговорам, телефон не отключался у него вообще, а по ночам он сидел в скайпе, общаясь то с Венгрией, то с Францией, то еще с кем-то очень нужным. Кроме того, еще и командировки, из которых он не вылезал неделями.
Тем не менее под угрозой исключения я все-таки вытащил его один раз на тренажер.
Лучше бы я этого не делал.
Он приехал, мы доложились как положено и пошли в кабину.
Он сел на командирское сиденье, я на правую чашку. Заранее я написал ему на бумажке, что должен делать командир сам, какие выдавать команды второму пилоту и что проверять перед запуском совместно.
Поначалу все шло как по маслу.
Юрка по бумажке доложил диспетчеру о готовности, получил «добро», и мы стали готовиться к запуску двигателя. Я справа, он слева повключали положенные перед запуском потребители, он по бумажке даже нашел и подключил систему опознавания «свой-чужой» и ухитрился запустить ВСУ. Я был в восторге.
Заработал двигатель. Юрка по моей выданной шепотом подсказке отключил ВСУ, запустил второй движок, громко по бумажке доложил о проделанной работе, сиречь о готовности к рулению и взлету.
Нам по громкой выдали задание, довольно, кстати, простое – полет по кругу без сопутствующих сложностей. Просто полет по кругу. И все.
Мы тронулись. Как мы проехали эти десять метров до «старта», ума не приложу, но доехали и встали.
Я пихнул Юрку в бок, он, как положено, прочитал инструкцию перед взлетом, и по команде мы взлетели.
Как я и говорил, графика с экрана исчезла тут же.
От растерянности он начал вытворять со штурвалом такое, что я едва успевал исправлять положение. «Самолет» мотало из стороны в сторону, и точка на экране в соседней комнате синхронно металась тоже. Я не знаю, о чем думали преподаватели, но я чуть не сошел с ума. Я, в отличие от него, был в реальном полете, и там за моей спиной сидели в салоне сорок пассажиров, и их надо было довезти до места без происшествий!
Как мы проскочили повороты, как выпустили шасси, я не помню, но на глиссаде я осознал, что дело плохо. Мы не попадали на полосу! Мы шли левее и выше! И в ту, именно ту в секунду, когда перед нами за пять секунд до касания показался торец полосы, у него зазвонил телефон.
И он как ни в чем не бывало встал и со словами: «Да, слушаю, кто это?» – вышел из кабины!
То есть у меня в полете ушел из кабины первый пилот. Вообще ушел. Из самолета! Перед посадкой!
Почему меня тут же не хватил кондратий, я не знаю. Я не знаю, как я посадил машину, но еще минут десять я сидел неподвижно, мокрый от пота с головы до пят, и хватал ртом воздух, как рыба в сетях. И из меня медленно выходил липкий страх от только что миновавшей катастрофы.
Нет, зачеты в результате поставили всем, и все мы получили сертификацию «пилотов коммерческой авиации третьего класса, с правом работать по найму вторым пилотом на самолете ЯК-40.
И я год возил чартеры, и все было бы хорошо, но у меня по-прежнему из головы не шел МИ-2.
Чего со мной только ни делали! Меня сажал на табуретку с одной ножкой и заставляли останавливать раскачанный на нитке шарик. Меня крутили на самолетном кресле до одурения, меня качали на качелях. Мне подарили ручку от МИ-2, и я сидел по ночам и крутил ее в разные стороны. Ничего не помогало. Он не желал меня слушаться. Я все слышал, я все понимал и ничего не мог поделать. Я злился страшно, но от этого становилось еще хуже.
И я решил плюнуть! В конце концов, на что оно мне надо, мало в жизни удовольствий? Да гори он синим пламенем!
Но бог, видимо, решил иначе.
Был юбилей «Норникеля». Концерт шел часов шесть или семь.
В 10 утра отделение для ночной смены, потом, без перерыва, то же для первой смены, потом для второй, потом для третьей. И так далее. Потом второе отделение для каждой смены. Тех из артистов, кто уже отвыступал, по порядку увозили на площадку и далее вертолетом на озера. Я все это вел. К концу я мало соображал, кого уже объявил, а кто еще и не выходил.
Финалили весь этот марафон Левушка Лещенко и коллектив Кубанского хора.
Потом нас рассадили по машинам, кубанцев в автобус, нас с Лещенко в «Волгу», и мы поехали.
На площадке бухтел с характерным присвистом готовый к вылету МИ-8.
Всех распределили по очереди, и мы строем полезли в кабину.
Я даже не успел занять свое место, как подошел техник и сказал, что меня зовет командир.
Я вошел в кабину. Причем меня туда пропустил молодой парень в летном комбинезоне, как я потом узнал, второй пилот.
Ну, я вошел и встал в дверях, вопросительно глядя на командира. Постоял, постоял, сказал: «Здрасте!» и опять замолк, не зная, что еще сказать.
Он кивнул, показывая мне на правое сиденье.
Я сел.
Меж тем личность он бы примечательная. Прямо глаз не оторвать.
Такой дед лет шестидесяти, с вырезанным, как из мореного дуба, лицом и седой шевелюрой. Сухонькая, чуть сгорбленная фигура его едва занимала полкресла. Но веяло от него каким-то могучим спокойствие и уверенностью. Напоминал он какого-то персонажа из эпического фильма. Я прямо засмотрелся.
Он раскурил трубку и спросил:
– А ты, Аркадич, собственно, куда собрался?
– На рыбалку. Нас на рыбалку пригласили.
– Нет, я про сейчас спрашиваю, вы куда направились? Вам что в салоне надо?
– Не понимаю! – оторопел я от этого вопроса. – Я, собственно, на свое место, а что?
– Ваше место здесь, нет?
– То есть как это? Почему?
– Как почему? Я читал, ты летчик! А раз летчик, твое место здесь! Я что, тебя еще возить должен? Раз ты летчик, вот и вези меня до своей рыбалки! Я тебе таксистом не нанимался!
– Да что вы! – я даже привстал в кресле. – Я не умею! Я на самолете могу. На ЯК-40, на «элке»-410. Немного могу на Л-39, а на этом нет, что вы! Нет!
– Пробовал?
– Пробовал.
– Не выходит?
– Ни фига не выходит!
– Это бывает… – он пыхнул трубкой, помолчал и сказал: – Слушай, что скажу, и запомни… Значит, так. Ты – одинокий человек. У тебя вообще никого в жизни нет!..
– Почему это? У меня жена, дети…
– Меня слушай! Ты – одинокий человек!..
До меня вдруг дошло: дед-то не в себе, наверное! Возраст все-таки. Во дела! А с ним лететь!
Он же невозмутимо продолжал, глядя прямо перед собой, не вынимая изо рта трубку.
– Никого у тебя нет на всем белом свете, кроме твоей любимой канарейки!..
Я вжался в кресло. Точно, у него что-то с головой! И кто его сюда допустил! При чем тут канарейка? Какая канарейка? Надо, что ли, врача позвать, может, у него приступ начинается! Во влип!
– Ни ты без нее, ни она без тебя жить не может! Любовь у вас…
Все! Точно с дедом плохо! Лещенко надо предупредить и мотать отсюда, пока не поздно, к чертовой матери!
– Теперь смотри! – негромко продолжал он. – Возьми ее в руку! Возьми, я сказал!
Я, чтобы его не раздражать, сделал вид, что «взял». Все время думая, как бы отсюда смыться!
– Не так! Что кулак сжал? Ты так возьми, чтобы она от удовольствия, как обычно, головку тебе на пальцы положила и глаза закрыла от счастья!
Я от страха покрылся гусиной кожей! Кто-то из нас явно сходил с ума.
– Теперь смотри! Сжал – удавил! Разжал – улетела. Держи, как я сказал! Запомнил? Вот так и ручку будешь держать! Все, пошли!
Мы зависли на мгновенье и, прибавляя обороты, чуть наклонившись, пошли вперед, набирая высоту.
Я сидел, как зачарованный, с этой канарейкой в руке, переваривая, что он сказал.
Набрали пятьсот метров, прошли минут пятнадцать, и он вдруг сказал:
– Сейчас отдам управление! Возьми ручку! Возьми-возьми! Теперь помни, что я тебе сказал про канарейку! Готов? Отдал!..
Я рефлекторно сказал: «Взял!» и влип в сиденье, осторожно держа ручку, как эту канарейку! Я вообще ни о чем не думал! Я боялся ее выпустить! Я боялся сделать ей больно! Я вообще больше ничего не видел и не чувствовал вокруг, кроме этой канарейки!
– Ну, вот, – сказал дед, – а ты говорил: не могу! Летишь же! 37 минут сам летишь! Ну все, теперь я, садиться будем! Отдай управление! Отдай, говорю!
Я отдал, не понимая вообще ничего!
Рыбалки не было. То есть для меня не было! Мы высадили всех и летали еще с час. То есть я летал! Сам! Сам летал! Довольный дед сидел рядом и курил трубку.
На обратном пути он опять отдал мне управление в горизонте, и я млел, управляя вертолетом.
Тут в кабину пришел Левушка Лещенко. Механик уступил ему место, и он сел между нами на откидной стульчик!
Он был страшно доволен рыбалкой, наловили они много и столько же выпили, оттого он был весел и многословен. Как человек обаятельный и невероятно располагающий к себе, он тут же покорешился с Дедом, рассказал ему пару анекдотов, спел «Все, что в жизни есть у меня» и тут вдруг обратил внимание, что дед сидит, сложа на груди руки.
Лева на секунду замер, потом спросил:
– А кто вертолет ведет?
– Автопилот!
– А где он?
– А вон сидит! – и дед мотнул головой в мою сторону.
Лева недоверчиво посмотрел на меня, потом на деда, потом опять на меня!
– Вы вот что, Лев Валерианович, – сказал дед, делая вид, что хочет встать. – Вы меня пропустите, пойду гляну, как там в салоне!
– Нет-нет! – несколько громче, чем надо, сказал Лещенко. – Я с вами! Я тут с ним один не останусь!
И тут я впервые увидел, как дед прямо-таки расцвел в лучезарной улыбке.
С этой минуты и до самой Москвы я был как бы в анабиозе.
Я ни с кем не разговаривал, я не отвечал на вопросы. Мне предлагали выпить – я пил, не ощущая вкуса. Я жил с канарейкой. Я держал ее в кулаке, и мне, и ей было невероятно тепло и уютно.
Дома жена спросила, как слетали, я ничего не ответил и пошел спать, боясь расплескать неожиданно приобретенное счастье.
Я заснул, твердя про себя только одно: ручку, как канарейку, и правой ноги при взлете.
Проснулся я от крика. Ничего со сна не понимая, привстал и не обнаружил рядом жену.
– Ты что, обалдел? – сказала она, сидя на полу. – Ты что пинаешься?
Я слишком сильно дал во сне правой ноги при взлете! И выпихнул ее вон.
Но канарейку, что характерно, из руки не выпустил!
С тех пор я летаю, и много, я работаю с газовиками по трассе на МИ-2, в моей жизни появился легендарный пилот Николай Гаврилов, человек-легенда, вертолетчик от Бога, который показал, как управлять МИ-8, и Коля Мочанский, и чемпион мира по высшему пилотажу Гарри Геворков.
Меня приняли в вертолетчики.
А больше мне ничего не надо!