На сеансах когнитивной терапии со мной перед Франсиной стоит задачка посложнее. Мой личный эквивалент унитазного яблока – создание среды, в которой не считать невозможно. Франсина раскладывает передо мной карты картинками вверх. Сооружает горки и пирамиды из монеток, пуговиц и спичек. Просит принести из дома счетные палочки, рассыпает их передо мной и заставляет складывать из них узоры. Бдительно проверяет, не притоптываю ли я ногой, не щелкаю ли языком, не двигаю ли губами, но, по правде говоря, мне этого совсем не хочется.
Франсина говорит, что я должна выбросить палочки, когда буду готова. Они с профессором вместе придумали это испытание – оно должно стать символом моего нового состояния, в котором я не считаю, ведь контролировать мои мысли гораздо сложнее, чем поведение микробофобов.
И вот однажды в среду, через несколько недель после начала лечения, я встаю из-за стола Франсины. Подхожу к корзине для бумаг в углу. И выбрасываю палочки. Вообще-то, можно было бы обставить это более торжественно. Например, устроить церемониальное сожжение или выбрасывать по одной палочке в день, что должно было означать ступени на пути к выздоровлению. Но теперь мне кажется глупым, что я так долго цеплялась за эту пластмассовую коробочку с деревянными палочками. Они были такие старые, коробка даже треснула с одной стороны. Палочки выцвели, краска на концах пооблупилась. Швырнув их в мусорную корзину, я иду домой смотреть телевизор.
Франсина с профессором говорят, что в конце концов мне придется отказаться от всего: от цифр, записанных на шкафах и ящиках комода, блокнотов и часов. Избавившись от всего этого, я докажу себе, что наконец-то поняла, какой вред мне приносили цифры. Они были источником моего несчастья. Тогда Франсина поможет мне найти работу на полдня.
Шеймус часто остается на ночь, и я очень рада. Он заслужил место в первой строчке моего списка. Он даже напоминает, чтобы я приняла лекарство. Как-то в выходные мы надеваем старую одежду (хотя по нему разницы не видно, ведь он вечно ходит в вытертых джинсах и рубашке поло), передвигаем мебель, накрываем всё тканью и закрашиваем цифры на стенах. Красим все стены в белый. Цвет выбирает Шеймус. Мне всё равно. Я не считаю движения кисти. Пока мы красим стены, два моих мозга разговаривают с Шеймусом.
Шеймус: Где твои палочки?
Первый мозг: Какие палочки?
Шеймус: Счетные. Они обычно лежат здесь, на столике у кровати.
Второй мозг: И правда, куда они подевались?
Первый мозг: Я их выбросила.
Шеймус: Что, правда? Выбросила? Ты же хранила их с восьми лет, кажется?
Второй мозг: С восьми с половиной.
Первый мозг: Или около того.
Шеймус: Зачем ты их выбросила?
Второй мозг: Правда, зачем?
Первый мозг: Франсина сказала. К тому же они мне больше не нужны.
Шеймус: Значит, это они тебя заставили? Не слишком ли жестоко?
Второй мозг: А то. Мы будем до конца жизни жалеть, что их потеряли.
Первый мозг: За всех не говори. Вперед и с песней – вот мой девиз. Пленных не берем.
Шеймус: Ты так стараешься, Грейс. Я понимаю, что тебе нелегко, особенно в первое время. Знаю, что ты устала и не можешь сосредоточиться, но надо быть терпеливой. Нам обоим. Знаешь что – когда твое лечение закончится, поедем в отпуск.
Второй мозг: В отпуск? Вот здорово!
Первый мозг: Потрясающе, просто потрясающе. И куда?
Шеймус: Куда захочешь. Будем просто валяться на пляже, если такова твоя воля. Или придумаем что-нибудь поинтереснее.
Первый мозг: Валяться на пляже! Валяться на пляже!
Второй мозг: Что-нибудь поинтереснее! Что-нибудь поинтереснее!
Первый мозг: Нам надо подумать.
Шеймус: Нам?
Первый мозг: Тебе. И мне.
Именно о такой жизни я мечтала. Хочу ездить в отпуск, быть с Шеймусом, вести нормальную жизнь. Меня не удручает отказ от бессмысленных вещей: чернила на стене, кусочки дерева. Я достигла невероятного прогресса и довольна обоими своими мозгами. Куда удобнее иметь два. Возможно, несколько недель назад, в самом начале курса лечения, я была несправедливо жестока по отношению к профессору, Франсине и микробофобам. Возможно, я даже слишком зло относилась к людям в целом, но теперь оба моих мозга и я прониклись более терпимой философией: живи и дай жить другим. Я даже научилась дольше разговаривать с мамой, и она меня совершенно не раздражает.
В воскресенье вечером она звонит мне, как обычно. Не уверена во сколько.
Мама: Как дела, дорогая?
Первый мозг: Ты ответь.
Второй мозг: Нет ты.
Первый мозг: Нормально, спасибо.
Мама: Джил сказала, у тебя появился приятель.
Первый мозг: Да. Он ирландец.
Мама: Это же замечательно, дорогая. Только вот… он же не из ИРА? Про них показывали в новостях. На вид такие милашки, но на самом деле ничего подобного. Он комик?
Первый мозг: Кто комик? О ком она говорит?
Второй мозг: О Шеймусе.
Первый мозг: Нет! Он не комик. И не из ИРА.
Мама: Просто такое впечатление, что нынче каждый второй комик на телевидении родом из Ирландии. И как только им всем удается получить визу, разве не удивительно? Представь, насколько смешнее были бы их шутки, если б мы могли разобрать, что они говорят! Сплошная каша во рту, зато как смешно! Умора эти ирландцы. Ну, кроме тех, что в ИРА. Те совсем не смешные. Почему у нас нет русских комиков, как думаешь?
Теперь, когда мама начала говорить разумные вещи, с ней гораздо легче общаться. Может, она тоже принимает лекарства? Если да, то это просто здорово. Сразу после того, как она вешает трубку, звонит Джил. Теперь и она раздражает меня намного меньше. Может, она научилась расслабляться? Должно быть, от детей постоянный стресс.
Джил: Привет, Грейс. Как самочувствие?
Первый мозг: Хорошо.
Второй мозг: Нормально.
Джил: Я тебе звоню насчет лоскутного одеяла.
Второй мозг: Насчет чего?!
Первый мозг: Я понял, понял! Дай я с ней поговорю.
Джил: Грейс? Грейс, ты слушаешь?
Первый мозг: Да. Слушаю. Я знаю про лоскутное одеяло.
Джил: Откуда ты можешь знать? Мне самой только сегодня сказали.
Первый мозг: Только сегодня? Да люди их веками делали! Видишь ли, берутся такие маленькие кусочки ткани, которые остались, например, после пошива платья, и вместо того чтобы выбрасывать…
Джил: Грейс, я тебя умоляю. Это очень смешно, но у меня миллион дел и… я насчет лотереи.
Второй мозг: Я знаю, знаю! Дай я скажу. Ты уже ответил про одеяло.
Первый мозг: Ты несправедливый и злой. Я же сказал – сам с ней разберусь. Может, присядем? У меня ноги устали. Ну так… что за лотерея?
Джил: Ты купила лотерейные билеты, когда ходила на концерт. В прошлом месяце.
Первый мозг: Билеты?
Второй мозг: Концерт?
Первый мозг: Не помню никакого конверта в прошлом месяце.
Джил: Концерт, а не конверт! Концерт, когда Хилари играла на скрипке! А мы с Гарри были в Китае. Ты была там, и вы с Шеймусом… О боже! Вы выиграли первый приз: лоскутное одеяло. Ты его хочешь?
Второй мозг: Скажи «да»! Скажи «да»! Хочу одеяло! Хочу одеяло!!
Первый мозг: Да. Спасибо.
Джил: Отлично. Завезу по дороге на урок пилатеса[14].
Я потрясена: не знала, что Джил учится управлять самолетом! Но она же такая занятая, и у нее так замечательно получается воспитывать своих чудесных деток – значит, в свободное время можно позволить себе заниматься чем угодно. Она всегда была такой хорошей сестрой.
Мало того, на следующий день она заезжает ко мне и дарит замечательное одеяло, сшитое из множества чудесных маленьких кусочков материала! Вручную! А у меня даже не день рождения.
Единственная проблема в том, что с тех пор, как я начала принимать лекарства – теперь уже точно не скажу, как давно это длится, – мы с Шеймусом перестали заниматься сексом. По крайней мере, так часто. Да что уж там – совсем. Не то чтобы мне не хочется… просто я не в настроении. Но он замечательный, просто чудесный. Он держит меня за руку и говорит, что понимает: мол, всё дело в том, что у меня гормоны перепутались. Первый мозг чувствует облегчение, но Второй очень недоволен. Странно, ведь это он во всем виноват. Когда Шеймус прикасается ко мне, Второму мозгу требуется время, чтобы сообщить Первому, что это произошло. Например, когда Шеймус кладет руку на мою левую грудь, Второй мозг это чувствует. И говорит Первому мозгу: «Он положил руку на нашу левую грудь». Первый мозг отвечает: «Правда? Ты уверен?» «Почти на сто процентов», – говорит Второй. «Отлично! – продолжает Первый мозг. – Мне нравится, когда он так делает». И вот они начинают болтать, и возникает пауза. Это очень напряженно. И есть еще одна маленькая проблема. Я больше не кончаю.
Раньше я была настоящим спецом по оргазмам. С момента полового созревания всё происходило быстро и как надо, потому что мать в любой момент могла войти в комнату без стука. Теперь же у меня такое ощущение, будто я никак не могу подобраться к дальней горе. Я вижу ее очень отчетливо – деревья, каньоны и снежную шапку на вершине, но, как бы быстро я ни шла, гора всё равно остается вдалеке. Я иду быстрее, а она всё дальше, перехожу на бег, но она так и не приближается. А потом мне просто становится скучно, и я останавливаюсь. И съедаю шоколадное печенье. К счастью, Шеймус не против. Ни капельки. Мы с ним теперь даже спать в разное время ложимся. Обычно по вечерам он допоздна смотрит телевизор, и я не слышу, когда он приходит.
Эта моя маленькая трудность была бы идеальной темой для обсуждения в группе, но мне почему-то не хватает духу ее поднять. Всё дело в микробофобах. Мне их так жалко. Бедняжки, им совсем не нравится секс. Для них это отвратительное занятие, и чем чаще я слышу об этом, тем больше мне кажется, что в их словах есть смысл. Сами посудите, как это абсурдно: засовывать одну штуку в другую… А звуки, которые при этом возникают? И тому подобное.