На старости лет у неё, как в анекдоте, было если не сорок, то десять кошек точно. И больше никого и ничего. Наверно, поэтому за спасение Кирилла она взялась с особым энтузиазмом. Но сам Кирилл спасаться не хотел. Он круглосуточно ныл, что как только он отсюда выйдет, то грабанёт тетушку, наскребёт тем самым на золотой укол и, наконец, сдохнет.
— Нахер с вичуганом жить? — сокрушался он. — Вот как ты живёшь всю жизнь, не понимаю? Не, я пока торчал, мне нормально было, ну, то есть я не думал о нем. Что есть этот вирус, что нет… Но трезвым это же просто невозможно…
— Что невозможно? — интересуюсь, хотя ответ предполагаю.
— Посмотри на меня. На кого я похож? Я смерти боюсь. Каждый день думаю про этот чертов СПИД…
— То есть как колоться ссаным баяном — так смерть не страшна, а когда от тебя требуется-то всего лишь по времени пить таблетки и трахаться в резинке — сразу смерть на горизонте виднеется? Так, что ли?.. — в своем обычном издевательском тоне спрашиваю я.
Представляю, как зашипела на меня бы сейчас Арина. Наркоманов она очень жалела и говорила, что правильно называть их «ПИНами» (потребителями инъекционных наркотиков). Это чтоб не обидеть.
— Ты просто толком и не жил трезвым. В детстве только. И на зоне. Я бы на твоём месте тоже не знал, как жить… Тут не в вирусе дело… — продолжаю я.
— И что мне делать? — спрашивает Кирилл и смотрит на меня, как щенок, которому прищемили хвост.
— А я откуда знаю?! К «Анонимным Наркоманам» сходи, тетка тебя всё тянет туда…
Кирилл энергично мотает головой:
— Не, у них там духовность всё какая-то. Верить во что-то надо. Херня это всё…
— Тогда ваши предложения, друзья, — иронически обращаюсь к остальным обитателям палаты. — Как будем спасать Кирюшу?..
Джавад нахмурил монобровь:
— Вот если б наркоманы, сука, знали, что их ждёт смертная казнь, сто раз бы подумали, прежде чем эту гадость пробовать, да… А так — делай что хочешь, себя убивай, другим продавай, ужас, да… Не хочу поэтому, чтоб мой сын рос тут. Жену свою, когда родит, отправлю в деревню на родину. Пусть там ребенок растёт, да…
Егор оторвался от очередной книжки:
— Свой ВИЧ надо принять. Могу только посоветовать почитать Эрве Гибера, например. Но, думаю, в случае Кирилла это не актуально…
Кирилл бьет кулаком по стене. Штукатурка слетает, обнажая холодный камень.
Мы встретились с Ариной в туберкулёзном лесу. Она обрезала дреды. Теперь у нее была короткая стрижка с выбритыми висками. Новая причёска заострила ёё скулы и сделала глаза большими и печальными. Или не причёска…
В тот день она прогуливала уроки. Рассказала, что ходила с мамой к Санпалычу.
— Я была уверена, что он её убедит в том, что ты не опасен. Ну, врачу-то надо доверять. Но нет. Как об стенку горох… А он ещё и обмолвился про твоих родителей…
— Да уж, удружил старик…
— Ему пришлось… Он рассказал, как ты заразился. Она думала, что ты половым путем, но ведь нет… Она заистерила ещё больше. Сказала, что у тебя генетика и всё такое.
— Она права, вообще-то, — ржу я. — Именно поэтому я никогда не буду ничего употреблять. Знаю, что сторчусь с первой дозы…
Она помолчала.
— Ладно, это всё неважно, — продолжала Арина. — Она залезла ко мне в телефон, прочитала нашу переписку, теперь знает и про тубик, и что я хожу сюда. Она меня отправляет в село к своей сестре за 400 км отсюда… Хочет оставить меня там на лето и одиннадцатый класс… Я, конечно, угрожаю ей самоубийством…
Новость почти уничтожила меня, но я надел оптимистичную маску.
— Беда в том, что если часто угрожать самоубийством, это перестает действовать, — с улыбкой сказал я. — Я тебе вот что скажу. Не сопротивляйся. Послушайся её. Пусть она успокоится. Скажи ей, что мы расстались. А когда меня выпишут, я тебя заберу, и тут уж она поймет, что разлучить нас невозможно.
— Ах ты дипломат хренов!.. Как меня всё это достало. Мне всего-то надо, чтобы я могла быть с тобой. Что за чёртовы хитрости, выдумки, что за жизнь…
— Вот такая плюс-жизнь, — я прижимаю её к себе. — Вирус, сука… Всё живое хочет убить.
Она отрицательно покачала головой и ответила с горечью:
— Нет, вирус здесь ни при чём. Это всё люди…
Егор не рассказывал, как заразился. Да это, в общем, и не важно. Нет разницы, как ты получил вирус, главное — как ты с ним живешь.
Он смаковал своё одиночество. Это присуще многим интеллектуалам. Умникам. Я тоже ведь такой, хоть и не очень умный. Но я отчуждён с детства. Отчуждён и отчуждаем. Если б я не родился с ВИЧ, а приобрёл его, как большинство, думаю, я бы, наоборот, старался прибиться к людям. Я бы убеждал себя: надо жить прежней, нормальной, жизнью. Предполагаю, у меня бы получилось. Но, увы, я ни дня не жил, как все.
Егор получил «плюс» в анализе на ВИЧ девять лет назад и не пил терапию, дойдя до терминальной стадии. Это было почти немыслимо, но его вытащили с четырёх клеток. Вам неведомо, но норма — пятьсот и больше. Пятьсот. Когда ему вылечат окончательно туберкулёз и поднимут иммунный статус, он поедет домой. Сможет жить и работать, как все. Врачи — всё-таки полубоги.
— Почему ты столько лет сидел без терапии? — спрашиваю.
— С того момента, как я узнал, страшно стало жить… Я прекрасно понимал: надо лечиться, само не рассосётся, но не предпринимал никаких шагов, пока не осознал, что уже конец… Я не мог и себе-то признаться в том, что болен, уж что говорить о других. Ужасный страх. Ужасный. Я понял, что много читал книг о смерти, но ничего из них для себя не вынес, раз так боюсь.
— Ну, хоть маме-то мог сказать? Мама у тебя хорошая? Поняла бы, наверное, поддержала?..
— Что ты, мне жаль её. Кто-то из великих сказал, мол, правду надо сообщать, будто надеваешь другому пальто, а не швыряя в лицо, как мокрое полотенце. Но правда о ВИЧ у близкого всегда будет мокрым полотенцем. Понимаешь? Я скорее умру, чем расскажу про свой ВИЧ. Вокруг меня никто не знает. Никто… Знала только одна девушка…
— Ну, девушка — это уже неплохо…
— Я написал диссертацию на тему онтологии человеческой телесности. Пытался и вируса коснуться, в частности. Но научрук эту главу зарубил. Сказал, что я притягиваю за уши то, что не имеет отношения к теме. Тогда я отказался от защиты диссертации. Плюнул на них всех. Но никто мне не мог запретить говорить на лекциях то, что считаю нужным. Там я мог разгуляться. Фуко, тот же Гибер… Так вот, о девушке. Была одна студентка у меня, она догадалась, что я болен. Её так интересовало, как я с этим живу… Она разделила мою боль. У нас завязались отношения. По-своему это было чудесно. Представляешь, она хотела, чтобы я ее заразил!..
— Бывают же дуры… И ты заразил?
— Нет… Но и недолго мы вместе были. Я знал, что у меня мало времени, жаль было тратить время на эту возню… Я всё думал, что делать со своей болезнью, ну, в смысле, как её использовать. С диссертацией не вышло. Хотел снимать свои дни на камеру, ну, как Эрве Гибер… Но это вторично. Книжку написать? Художественная литература — это не моё. Сейчас вот рисую карандашом… Но кому это надо?..
— Ты её так любишь — свою болезнь, — заметил я.
— Есть такое, — с некоторой даже нежностью ответил Егор. — У меня, кроме неё, никого и ничего не осталось. Каждую минуту прислушиваюсь к себе. Что у меня нового?.. Где-то пятнышко, или лимфоузел вылез, или тошнота на лекарства… Но это и любовь, и ненависть. Я готов все виды терапии на себе испытать! Вакцину, если изобретут…
— Романтизируй ВИЧ как хочешь, но надо понять одно: здорово мы попали… — сказал я. — Я не могу подчиниться болезни. Надо как-то умудряться жить с ней, но при этом ей противостоять.
— Тоже романтизируешь, — отозвался Егор.
Конечно, он был прав.
На нашем этаже стоял полуживой телевизор. Показывал отвратно, но звук был громкий. Из коридора в тишину палаты то и дело врывались «Битва экстрасенсов», «Дом 2» и канал «РЕН ТВ». Последний болящие особенно любили за сладкий его елей: ВИЧ не существует, рак излечивается содой, а туберкулёз — медвежьим салом.
Обильно пытались нас полить и религиозными сиропами. Самыми разнообразными. Пока я лежал, к нам в отделение успели наведаться полуофициальная православная делегация, воодушевлённая неопротестантская компашка и странная парочка в венках и с бубнами (эти обещали научить нас «дышать пятками», утверждали, что такое дыхание — ключ к здоровью).
Кирилл, ничуть не отвлекаясь от планшета, спрашивал каждого проповедника: нахера мы, вичушники, вам сдались?! Собственно, такой же вопрос был и у меня. Несмотря на разность своих воззрений, отвечали они примерно одинаково: там, наверху, вас любят и хотят, чтобы через болезнь вы пришли к Богу. Причем все утверждали, что у них в общинах есть ВИЧ-положительные, которые чуть ли не исцелились.
— То есть, — сказал я (уж не помню, кто в тот раз был моим оппонентом). — Вы предлагаете нам сделку? Будь хорошим или даже не так: стань одним из нас — и на земле полегчает, и на небе рай, верно?
Разумеется, тут же поджимают губы. Типа не это имели в виду. Ну а что, как не это? Что вообще такое их жизнь, тех, кто подчиняет себя массе обрядовых запятых, если не сделка?..
Я так жить не хочу. Да и если бы хотел, не смог.
В те больничные дни, несмотря на бесстыдно расцветающую за окнами весну, я был еще более пессимистичен, чем обычно. Казалось, что вновь настали мои безысходные тринадцать лет с гнетущим одиночеством, невыносимой бабушкой и каждодневным страхом смерти. Как отвлечься? Листая ленту инстаграма, конечно… Ведь в инстаграме у всех всегда всё хорошо. Может, и у меня так будет?.. У нас с ней…
Однажды утром инстаграм подсунул мне фото детских ножек в розовых пинетках с подходящими к этому случаю тэгами. Это Ася родила. Здоровую и пухлую девочку, которой дали столь же пухлое имя — Соломия.
Ася и Назар — звёзды в нашей группе поддержки для ВИЧ-положительных. Оба давно с плюсом. Познакомились пару лет назад, на одном из собраний. Оба в прошлом употребляли. Последние годы Назар работает в программе реабилитации для нарк