горстку пепла, что от меня останется, склеят, придадут форму солдатика – и в бой. Разве Билл сможет устоять против этого «папочка, ну сделай, а?».
– А это больно, когда нога отрывается? – вмешалась Лиетта.
– А ты как думаешь?
– Не знаю.
– Ты когда-нибудь ломала кости?
– Не-е-ет.
– Хм… А что было для тебя самым нестерпимым, по шкале боли «десять из десяти»?
– Ну-у-у… Наверно, когда ломала наращенный ноготь вместе со своим. Я тогда чуть не описалась.
– Я не представляю как это, ну да ладно, сойдет. А теперь сравни размеры ногтя и ноги. Примерно понятно?
– Ага, – откуда-то из дебрей мыслительного процесса ответила зайка. Нет, она точно блондинка!
– Умственный нокаут, – констатировал я, давясь смехом. – Один, два, три, четыре…
Джон расхохотался вслед за мной. Лиетта нас не слышала от слова совсем, иначе шли бы мы с Джоном по известному маршруту в обнимку. Дабы не ругаться, в последнее время она так и говорила: «Дорогу вы знаете».
– Дорогу вы знаете! – донеслось до нас от вернувшейся в реальность зайки, и новый взрыв хохота разнесся по комнате, зацепив взрывной волной даже нашу стервочку.
– О, ребят, я тут анекдот вспомнил. Прибегает однажды к ЛОРу мужик…, – переводя дыхание, протараторил Джон.
– У меня уши в трубочку скручиваются от ваших анекдотов, – пожаловалась Лия.
– Оно и видно, вон, одно уже начало, – хохотнул солдат. – Итак, прибегает однажды к ЛОРу мужик и говорит…
…Ричарда не было часа два, и все это время мы смеялись до коликов в животе. Уже потом я понял, что это не к добру, но нам было так хорошо и уютно, что никто и не думал прекращать, пока меня не схватил внезапно появившийся мальчишка и не поволок к выходу.
– А можно сегодня без стирки, – взмолился я, чем напоследок знатно повеселил друзей.
Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пол, дверь, крыльцо, мама, тротуар, пешеходный переход… парк.
Понеслось.
* * *
К моему удивлению, мы быстро миновали детскую площадку, и даже не остановились около проката велосипедов. Внутри я начинал искать пятый угол, опасаясь за свою целость и сохранность.
Довольно скоро мы пришли в отдельную часть парка, к аттракционам, и я выдохнул. Что может быть безобиднее детских развлечений? И что вообще там может случиться плохого, по крайней мере, с плюшевым медведем?
Ричард потянул маму за руку к лотку со сладкой ватой. Огромное розовое облачко на палочке впорхнуло в детскую ручку, проехав по моему лицу. Какой запах! Я совсем не помню вкуса ваты, но знаю, что это очень сладко!
Доев, мальчик выкинул палочку в мусорный бак, огляделся и указал пальчиком в сторону:
– Мамочка, можно вон туда? – я проследил за его пальцем, что указывал на карусель, где подвешенные на цепях сиденья при кружении разлетались в стороны и вверх.
– Можно, – улыбнулась Джессика, и, взяв сына за руку, а меня – подмышку, направилась за входным билетом.
Аттракцион был небольшой, раза в два меньше такого же для взрослых, но малышу хватило и этого. Покачиваясь после двух минут кружения, он, счастливый, вышел к маме, и молча указал в сторону горок.
– Пойдем.
Мы переходили от одной вертушки до другой крутышки, от одного паровозика до другой машинки, пока я окончательно не сбился в количестве посещенных Ричардом аттракционов. На парочке ему даже разрешили проехаться со мной, отчего я, сам того не ожидая, впал в детство. Мне хотелось раскинуть руки в стороны, болтать ногами и визжать от восторга, так же, как делал это малыш и другие дети.
А еще мы ели мороженое! Я – воображаемое, мальчик с мамой – настоящее. У меня было эскимо, политое толстым слоем мягкого шоколада и щедро присыпанное орехами с вафельной крошкой. У моего даже было одно огромное преимущество – оно не кончалось. Как и был один еще более огромный недостаток – оно было ненастоящим.
Посвятив развлечениям всю вторую половину дня и изрядно подустав (хотя это касалось только Джесс), наша троица засобиралась домой. Напоследок мама разрешила прокатиться Ричарду на еще одной карусели, той, где разные животные неспешно едут по кругу. Оплатив входной билет, мама, держа сына в одной руке, а меня в другой, шагнула на крутящуюся платформу. Меня усадили на слона, а мальчику приглянулся огромный светло-коричневый лев. Проехав так несколько кругов, малыш попросился пересесть на лошадку. Потом на зебру. Затем на осла, на оленя, и, наконец, на жирафа. Половину его пересадок я не видел, лишь слышал его голос, так как они ушли за поворот. А потому не сразу понял, что продолжаю кататься уже без них.
– Меня забыли. За-ши-бись! – утвердительно сказал я сам себе. – Эй, постойте, а она что, не останавливается?
Карусель кружилась без остановки, другие дети заходили с родителями на медленно крутящийся круг с разными зверями, катались, смеялись, косились в мою сторону, но никто так и не решился убрать меня оттуда. В среднем однообразное катание по кругу длилось у всех минут пять, у меня же счет пошел на десятки. Голова шла кругом, ладони вспотели, а в глазах то и дело темнело. Как выяснилось, у моего плюшевого мозга был один существенный недостаток – он не мог отправить тело в обморок. Подозреваю, это оттого, что умереть я не мог, как бы ни пытался. Ну, действительно, что может быть страшного в детском аттракционе, на который допускаются дети с года… Для детей может и ничего, а вот безопасность брошенных плюшевых медведей оставляет желать лучшего!
Когда солнце уже зацепилось краем за горизонт, а в парке включилась подсветка, я понял, что катаюсь уже больше часа. Такого приступа тошноты я не испытывал ни в одной жизни! Перед глазами все плыло, любые попытки сфокусировать взгляд были заведомо обречены на провал, несуществующий желудок застрял в несуществующем горле и очень просился наружу, вся кровь отхлынула куда-то в район пяток, а от легкой вечерней прохлады начинало знобить.
– Как можно было забыть целого медведя?! Это вам не чупа-чупс на лавочке!
Спустя, по моим ощущениям, три вечности, эта страшно-люто-дико-безумно-меганенавистная карусель начала останавливаться. Я балансировал на грани между глубоким обмороком и обычным сентябрьским вечером. Мысли путались, цепляясь друг за друга и катаясь клубочком в моей голове, а вестибулярный аппарат приказал долго жить.
Прошла минута, две, три… На площадке появился парень, видимо тот, который отвечал за аттракцион. Он внимательно осматривал каждое посадочное место, пока не наткнулся на меня.
– О, заяц!
– Где ты зайца-то увидел, баран?! – еле шевеля языком, отозвался я.
– Билетик-то Ваш где?
– А Ваш?
– Так-с, пройдемте-ка со мной до выяснения обстоятельств, – паренек взял меня на руки и понес к своему «домику» на входе на карусель.
Едва он открыл дверь, как за его спиной раздался очень знакомый голос:
– Молодой человек! Погодите! – мой взгляд все еще отказывался фокусироваться, но в лице, плавающем туда-сюда, я узнал мистера Динкерманна.
– А?
– Откуда у Вас эта игрушка? По-моему, я знаю ее владельца, – тон его голоса был добрым и учтивым.
– Да вот, забыли, – пожав плечами, ответил парень. – Может, заберете его? Он мне тут совершенно ни к чему.
– Заберу. Спасибо Вам!
– И Вам спасибо, что избавили меня от участи открывать «бюро находок».
– Ну, здравствуй, старый знакомый, – дедушка бережно, словно ребенка, взял меня на руки, и, еще раз улыбнувшись работнику парка, зашагал прочь. Он тяжело опирался на трость, которой в прошлый раз у него не было, но лицо его по-прежнему выражало спокойствие и умиротворение.
– Вот и свиделись снова, – сказал он мне. – И снова ты попал в передрягу, приятель. Видно, судьба моя такая – выручать тебя. Знать, ради этого и живу до сих пор, – его смех подействовал на меня, как успокоительное. Я знал, что теперь мне ничего не угрожает, и что руки, прижимающие меня к стариковской груди, – сейчас самое надежное место на Земле. – Значит, Ричард сегодня катался на аттракционах и забыл тебя. Ну, надо же, какая досада! Наверно, переживает. Но тебя я сегодня к нему не понесу, поздно уже. Сегодня ты будешь моим гостем, если, конечно, не против.
Я взглянул на луну, притаившуюся между кронами деревьев и обреченно вздохнул. Полнолуние.
– Знаешь, мы с Элизабет тоже катались на каруселях. Особенно любили колесо обозрения. Город, как на ладони! Наверно, сейчас он выглядит совсем не так, как во времена нашей молодости, но рядом с моей женой все всегда становилось прекрасным. Жаль, что ты ее не знал, – мистер Динкерманн перехватил меня поудобнее. – Однажды она здорово подвернула ногу, когда выходила из кабинки, и я нес ее на руках до самого дома. Тогда я совершенно не считал, что делаю что-то «героическое», но завистливые взгляды проходящих мимо женщин говорили об обратном. Я и сейчас считаю, что носить свою женщину на руках должен каждый мужчина. Потому как, если ее не носить, она сама залезет на руки, без твоего желания. А иногда и без твоего участия. В первом случае, глядя в эти блестящие от радости глаза, ты почувствуешь себя дураком, жалея, что не делал этого раньше. А во втором – почувствуешь зуд за своими ушами, в том месте, где будут резаться рога, – дедушка усмехнулся. – Женщины – они как кошки, всегда тянутся туда, где есть тепло и ласка. Ты хоть раз встречал кошку, которой уютно в сырости и холоде? Вот и я нет. Мы, дорогой мой друг, пришли в этот мир, благодаря женщине, поэтому должны и жить в нем, благо даря женщине. Только они, поверь мне, только они, – он потряс крючковатым пальцем в воздухе, сжимая остальными четырьмя трость, – умеют одним лишь взглядом обогреть, приласкать, излечить и подарить силы, когда все твои запасы иссякли. Попомни мои слова, приятель, авось пригодятся в жизни.
За этим философским разговором мы неспешно добрались до соседнего с «моим» дома. Ключ жалобно скрипнул в замочной скважине, дверь отворилась, и я с удивлением обнаружил, что попал в прошлое.