…Я не дышал. Я вообще был не в детской, а там, между домами, где били невысокого молодого очкарика, который посмел указать нам, как вести себя с девушками. Он был неуверен в себе, сутулился и говорил «под нос». А еще этот подарок с бантиком. И банальные красные розы… Они тогда выбесили больше всего. Нас было трое. Один стоял на шухере. Второй бил по ногам. Я бил… Честно, я не знал, что он тогда умер. Мы решили, что он в отключке и, испугавшись, разбежались в разные стороны. Скорая приехала довольно быстро, уж не знаю, кто ее вызвал, хоть и находился неподалеку. После приезда помощи, я со спокойным сердцем пошел домой. Я же не знал… Да и что я мог тогда сделать? Бить себя в грудь кулаком и кричать: «это я!»? Или стоило пойти в полицию с чистосердечным? Покажите мне того человека, кто добровольно сядет в тюрьму. И все же… я… убил Джона. Осознание этого медленно, но верно, проникало в мой разум, заставляя его усвоить новую информацию: я убил человека. Не специально. Но человека нет. Как теперь с этим жить – было большим вопросом. Как сказать Джону, что это был я (и надо ли?) – ответа на этот вопрос у меня не было вовсе.
Украдкой взглянув (теперь уже по-другому) на солдата, я никак не узнавал в нем того ботаника. Передо мной был человек более резкий, порой грубоватый, имеющий свое «я» и умеющий справляться с трудностями. Определенно, год, проведенный в пластмассовой, горячо любимой Ричардом, игрушке, наложил на его характер свой отпечаток. «Перевоспитание» души в действии.
– Нелепая смерть, знаю, – продолжал солдат. – Но если бы я мог вернуть время назад, я бы поступил так же. Вы бы видели глаза той девушки!
– Ты – настоящий герой, Джон! – просто и без пафоса сказала Лия. – Жаль, что все так вышло.
– И мне… жаль, – промямлил я. Своей обобщенной фразой я пытался хоть как-то, хоть немного извиниться, пусть и косвенно. Возможно, солдат бы выслушал меня и все понял, хотя вряд ли. В любом случае, я был не готов с ним говорить. Я вообще был не готов узнать то, что узнал!
Ужаснее же всего, что в этой «промежуточной» жизни моя жертва – мой товарищ, с которым мы жили под одной крышей. А судьи-то наши были с юмором! Тяжелее наказания для меня и придумать было сложно! Но я это заслужил. Я – убийца…
* * *
Весь оставшийся день я старался молчать и не вступать в беседы, которые вели преимущественно Лия с Джоном. Сославшись на головную боль и последствия перемерзания на улице, я ушел глубоко в себя. Мне было крайне тяжело представить свое дальнейшее общение с солдатом. Меня грызла совесть, не спеша, с чувством, смакуя каждый кусочек моей души, добираясь до самых тайных ее уголков, и глубже, туда, где прятались все самые ужасные воспоминания и страхи. Меня ломало. Все мое сознание трещало по швам, грозя рухнуть, а разум предательски собирал чемоданы, спеша съехать вместе с моей крышей. Нет, я не мог позволить себе сойти с ума! Во-первых, потому что у меня была Лия. А во-вторых, потому что… не мог! Правда, не мог, из-за того, что мозги мои были плюшевые, а рехнуться не позволяли установки, данные небожителями нам перед «подселением», равно как не позволяли они и «умереть» до того, как душа усвоит урок.
Мне было плохо. Стыдно. Противно.
Почему мы тогда накинулись на того парнишку, Джона Рикса? Зачем били? Что произошло в тот день до встречи с ним? Очевидно же, что он попал «под горячую руку». Увы, память отказывалась сотрудничать. Чтоб тебе! Чтоб тебе! Чтоб тебе!
– А-а-а-а-а! – это было вслух, хотя я не отдавал себе в этом отчет.
– Том, что с тобой? Что-то случилось? – с нотками заботы в голосе спросил Джон.
«Случилось», – очень хотелось сказать, но вместо этого за меня ответило мое альтер-эго:
– Нет, все порядке. Просто задремал. Страшный сон…
– Бывает. Что на этот раз приснилось?
И снова вмешалось мое второе «я», спасая меня:
– Да, какая-то погоня, кто-то стрелял, а там потом зомби…
– Понятно, чушь всякая.
– Ага, – облегченно сказал я.
– Мы тут с Лией ставки делаем: кого из нас первым возьмет в игру Ричард, когда вернется – тебя или меня. Играешь?
– А на что играете?
– На желание. В полнолуние проигравший отдает долг.
– И кто на что ставит?
– Лия говорит, что меня. Я ставлю на тебя. Давай с нами! Будет весело!
– Хорошо. Ставлю на себя.
– Вот ты… Не мог меня поддержать! – притворно надула губы девочка.
– Да ладно тебе! Зато дней через пять повеселимся. Что б для тебя придумать..? – поддразнил ее Джон.
– Что бы ты ни придумал, моя месть будет страшной, – парировала зайка. – И тебе, – она посмотрела на меня, – тоже!
– А я-то при чем? Мальчик реально сейчас Джона меньше трогает, чем меня.
– Мое дело предупредить. Твое дело спрятаться.
Мгновение… и по комнате пронесся смех.
Меня немного отпустило. Все-таки, уходить в себя не стоило. Исправить я все равно уже ничего не мог. Да и осознание, что в той жизни я был не самым лучшим человеком, пришло уже давно. Настоящее – вот что было ценно! И в этом настоящем у меня было двое друзей, каких никогда не было «при жизни».
– Эй, ребят, кажется, Ричард бежит!
Топ-топ-топ-топ-топ…
* * *
– И-и-и-го-го! – кричал Ричард, скача на мне, как на лошади, по комнате.
Из того места, где он сидел, при каждом приземлении на пол, все мои призрачные, но оттого не менее чувствуемые мной внутренние органы, в ужасе расползались в разные стороны: часть пряталась в жалобно хрустящую грудную клетку, а часть – в таз, так же издающий, не значащие ничего хорошего, звуки.
– Хъэ-хъэ-хъэ… – это больше напоминало предсмертный хрип загнанной лошади, нежели звук просто резко выбиваемого из легких воздуха.
Лия проиграла спор, но до полнолуния было еще несколько дней, поэтому сейчас она не казалась очень расстроенной. Напротив, как бы она не пыталась смотреть на меня с сочувствием, в ее глазах искрились смешинки. Джон тоже хихикал, подбадривая меня фразами типа: «Держись, Том», «Еще немного, Том», «Оу, а вот так, наверно, больно?», «Ого, а так точно больно», «Ой, что это был за хруст? Позвоночник, наверно?». В любой другой ситуации я бы его стукнул, но скачки выбивали из меня все мысли, даже о мести.
Наконец, намотав несколько кругов по комнате, а также испрыгав всю кровать, Ричард решил, что лошадь из меня так себе. Он просто встал и, оставив меня лежать «мордой в пол» (точнее, в подушку), пошел играть в другие игрушки, попутно ткнув пальцем зайке в живот.
– «Я тебя люблю»… У меня там скоро дырка будет! Неужели нельзя понежнее?! – нахмурилась Лия.
– Ты сяс кому гофофис о нефности?
– Уж точно не тебе, скакун ты наш арабский! – сказал солдат.
– Я мифка!
– Ага, миска!
– Попфофу беф афкафблений!
– Кости хоть целы? – немного смягчился Джон.
– Аха. Тофько ф фифоте кафа.
– Спешу тебя огорчить, друг: каша у тебя не только в животе, но и во рту.
– Джон, ну хватит над ним издеваться! Пусть отдышится хотя бы, – вступилась за меня девочка.
– Фпафибо!
– Да я еще и не начинал издеваться! Заметь, я даже поинтересовался о его самочувствии.
– Сам-то как думаешь, каково ему?
– Не знаю. Падать – падал. Руки, ноги, даже голову ломал. Но лошадью не подрабатывал.
– Дафе не фнаю фто лутце.
– Ми-и-и-ишка! – думаю, не надо объяснять, что значило для меня это слово.
Мальчишка в прыжке приземлился на кровать, накрыв меня своим телом. Мгновением позже я оказался уже на нем:
– Ура, воздух!
– Ах, ты дерешься?
– Я? И не думал!
– На! На тебе! Получай!
Ричард дрался со мной, фантазируя, что я на него нападаю. Ощутимо прилетело в челюсть, и сразу же был применен болевой захват с вывихом руки, после чего несколько ударов ногами в живот показались детской забавой, коей эта игра, к слову, и являлась. Для ребенка, но не для меня. Бил он со всей силы, а если учесть, что весил малыш в несколько раз больше меня и ростом был почти в два раза выше, это было все равно, что выпустить на ринг полутораметрового паренька сорока килограмм против дядьки ростом два-тридцать и весом килограмм сто шестьдесят. Ах, да, забыл! У паренька при этом должны быть связаны руки и ноги, так, на всякий случай, чтоб не зашиб ненароком противостоящую ему гору.
В тот момент, когда Ричард пытался оторвать мне голову, наступая при этом на ногу, в комнату вошла Джессика. Точнее, сначала появился ее большой животик, а потом уже она вся.
– Сынок! Ну что ты делаешь? Мишке же больно! – сказала она, присаживаясь на краешек кровати и бережно перекладывая меня себе за спину.
– Он на меня нападает, мам!
– Но это не значит, что нужно порвать его. Ты что, не слышишь, что нитки уже трещат? Я его зашивать не буду. Выкинем – и все.
– Как «выкинем»? Э-эй! Вы чего?! Джона, значит, двадцать раз клеили, а меня один раз зашить сложно? – меня распирало от возмущения.
– Но он же еще не порвался.
– Пока нет. Но если будешь так играть, обязательно порвется. Разве можно так с игрушками, малыш? Помнишь, что я тебе говорила?
– Э-э-эммм… – задумался мальчик.
– Что тебе бы совсем не понравилось, если бы ты был мишкой, а с тобой бы так играли, – подсказала мама.
– Ну, да, – согласился Ричард.
– Мам, а когда родится братик, он у меня все игрушки заберет?
– Ну что ты! Мы ему другие купим.
– А можно я буду в его игрушки играть?
– Он родится совсем маленьким. Его первыми игрушками будут погремушки. Тебе будет неинтересно с ними. А потом, когда он подрастет, вы сможете играть вместе.
– А скоро он родится?
– Скоро, малыш. Совсем скоро, – мама обняла Ричарда и улыбнулась. – Но пообещай мне, что ты больше не будешь бить мишку!
– Великая женщина!
– Обещаю.
– Точно?
– Точно.
– Ну, вот и хорошо. Я зашла тебе сказать, что завтра мы едем в гости к бабушке с дедушкой.
– Ура-а-а-а!
– Там будет Энн. Вы сможете поиграть в снегу и слепить снеговика.