– А я тоже ночью ел?
– Да, по нескольку раз за ночь.
– И ты грела для меня суп и котлеты?
– Нет, малыш, что ты! Маленькие детки пьют только молочко.
– И все? – удивлению Ричарда не было предела.
– И все. Суп и котлеты будут, когда Алекс подрастет.
– Значит, он не съест мою шоколадку, которую мне тетя Луиза дала?
– Не съест, – усмехнулась Джесс.
Голубой комочек начал возиться, а спустя мгновение комнату наполнил звук плача младенца, такой высокий и пронзительный.
– Ну, ну, ну… Ну, что такое?
– Может, он обиделся, что я не хочу делиться с ним шоколадкой? – наивно поинтересовался Ричард.
– Нет, сынок, он, наверно, просто устал.
Старший брат спрыгнул с кровати, схватил меня за лапу и поднес к сморщенной мордашке Алекса. Ухватив мою шерсть крошечной ручкой, он вдруг открыл глаза, потянул меня к себе и замолчал.
– Я дарю его тебе, братик, – гордо сказал мальчик.
– Малыш, боюсь, таким маленьким еще рано играть в плюшевые игрушки. Пусть он пока останется в твоей комнате, хорошо? А когда Алекс подрастет, ты подаришь ему зайку.
– Ладно, – в его голосе было полно разочарования.
Джессика попыталась забрать меня у младенца, но его кулачок никак не хотел разжиматься. Наконец, высвободив мою, слегка поредевшую, шерстку из его ручки, она усадила меня на край кровати.
В ту же секунду Алекс разразился плачем, и никакие песенки, уговоры и покачивания не давали результата, пока Джесс не сдалась, решив повторить трюк, проделанный ранее старшим сыном.
Как только моя лапа коснулась нежной кожи Алекса, малыш тут же замолчал и крепко ухватил меня за ухо.
– Похоже, зайчик ему понравился, – констатировала мама. – Так, все, Ричард, закрывай глазки и отдыхай. Я дверь закрою, чтобы малыш не разбудил тебя ночью. Добрых тебе снов.
– Добрых снов, мамочка. И тебе, Алекс.
Джесс встала, выключила свет в детской и вышла, прикрыв за собой дверь. Алекс все так же крепко сжимал мое ухо, отчего оно начинало гореть.
– …Представляешь, у нас тут любовь с первого взгляда, – сказала женщина мужу, указав на меня, когда наша троица переступила порог спальни.
– Но нельзя же…
– А без нее он плачет.
– Вот именно без нее? Может, ему просто нужно что-то дать в руки?
– Проверим?
Мама отобрала меня у сына и сунула ему в ручонку пушистое полотенце. Раздался крик… Погремушку – крик. Уголок одеяльца – крик. Соску – крик. Силиконовый грызунок – крик. Что бы она ни давала Алексу, итог был один, пока не настала моя очередь. Эксперимент был завершен. Не могу сказать, что меня это хоть немного радовало. Перспектива жить «двадцать четыре на семь» рядом с крошечным человеком была так себе затеей. Но мое мнение тут не учитывалось.
Тут же, на семейном совете было решено искупать меня, продезинфицировать, обдать паром и вернуть малышу. Но весь этот комплекс мероприятий, в котором последний пункт почему-то напоминал мне инквизиторскую пытку, и от мысли о котором все волосы на моем теле вставали дыбом, был отложен до следующего утра.
В ближайшие часы меня ждала очень интересная, с точки зрения опыта, ночь, проведенная в сознательном возрасте «по ту сторону баррикад», то есть в детской кроватке. Рядом с Алексом.
* * *
– Если я когда-нибудь решусь родить ребенка, напомните мне об этой ночи! – постанывая от недосыпа, буркнула я.
Я себе не завидовала. Но еще больше я не завидовала маме Алекса. Потому что мне удавалось подремать эти двадцать минут, пока Джесс кормила сына, а ей – нет. И так каждые два часа! Плюс на протяжении всей ночи он терял соску, и маме приходилось вставать, чтобы найти ее в полумраке, а затем найти крохотный ротик, куда ее надо было вставить. Про всякие естественные нужды я вообще молчу. Подгузники были великоваты для человека возрастом несколько дней, поэтому они то и дело протекали и малыш оказывался в мокрой холодной луже или и того хуже… И снова Джессика поднималась, доставала его из кроватки, переодевала, перестилала пеленку и укладывала его спать.
Успевала ли она сама провалиться в сон, я не знаю, но думаю, что засыпала Джесс еще в полете до подушки, иначе ни одна новоиспеченная мать в таком темпе не выжила бы.
А еще меня поражала ее чуткость. Малейший шорох или кряхтение – и она уже нависает над сыном. Даже я, находясь с Алексом в одной кроватке, не успевала понять, в чем дело, а материнский инстинкт уже срабатывал, подбрасывая Джессику на ноги, и, скорее всего, на автопилоте вел к люльке.
Я ни разу в своей жизни не видела, как ухаживают за младенцами и не знала каких сил это стоит. Теперь любая женщина с ребенком автоматически в моих глазах будет приравниваться к герою. И если раньше меня раздражали все эти мамаши, сидящие в кафе за чашкой кофе, в то время, как их дети размазывают мороженое по полу, то отныне я буду точно знать: мама просто устала. Если она не выпьет кофе и не перезагрузится, то просто умрет. Здесь и сейчас.
Эта ночь стала для меня открытием.
Прости меня, мамочка, за мои слова о том, что ты меня не любишь, когда ты куда-то меня не пускала или не хотела покупать очередное «я хочу это!». Теперь я понимаю, что ты меня очень любила. И это не могло выражаться в деньгах, как мне казалось. Это выражалось вытиранием сопливого носа, зашиванием порванного платья, покупкой туфель не на десятисантиметровой шпильке, а на маленьком каблучке, чтобы я в свои двенадцать лет не испортила себе ноги… Да даже вот в такой же соске, которую нужно было дать раз пятнадцать за ночь, при этом отказавшись от сна.
А я, повзрослев, ни разу не сказала, что люблю ее… Она, конечно, знала это. Но нужно было говорить ей о своей любви каждый день, чтобы хоть как-то выразить свою благодарность за то, что она для меня сделала в этой жизни. То есть… в той… жизни.
Я расплакалась. Давно не позволяя себе такой слабости, я просто перестала сдерживать все, что накопилось в моей душе, и плотину прорвало…
Я плакала о том, что больше никогда не увижу родителей и сестру, хоть мы с ней и жили, как кошка с собакой. Я плакала о Томе, с которым эта жизнь казалась чуточку ярче. Я плакала о том, что так бездарно и нелепо прожила те пару десятков лет, пока по глупости не выпила таблетки, которые вовсе не были таблетками… Я плакала от невозможности уснуть, от невозможности двигаться и отчего-то еще, наверно, от безысходности. Я плакала обо всем! Решив, что это будет последний раз, когда я позволяю себе плакать.
Лиетта Уильямс должна быть сильной девочкой, и она ей будет! Но только не сейчас. «Сейчас» я была такой же, как игрушка, в которой я пребывала: маленьким, одиноким зайчиком, покорно принимающим все, что ему уготовила судьба.
* * *
…Сам процесс купания мне понравился. Вода была теплой, а мыло ароматным. Кажется, так пах Том, когда его «стирали» после лужи и поездки к океану.
Про отжим я лучше промолчу. Все равно те, кто не был в теле игрушки, не поймет всей гаммы ощущений, а кто был – предпочтет не вспоминать.
Сушка около батареи отопления напомнила мне поездку на Карибские острова – так же жарко и никуда не спрячешься от обжигающего кожу раскаленного воздуха.
Перед этой процедурой из меня извлекли устройство, признающееся всем направо и налево в любви. Не могу сказать, что это было больно. Джесс аккуратно распорола несколько стежков на моей спине и вытащила через образовавшееся отверстие небольшую коробочку. Вам когда-нибудь снимали хирургические швы? Разрезание ниток было чем-то сродни этому: неприятно-тянущее чувство, но ничего более. Когда же меня зашивали, это напоминало… хм… Наверно, так бьют татуировки. Не знаю, не пробовала, но слышала, что «надо потерпеть». И я терпела, стиснув зубы. Все закончилось достаточно скоро, за что я была благодарна Джессике.
После того, как мое плюшевое тело просохло, меня ждало самое страшное… Когда за мной пришли, я готова была найти в комнате пятый угол и забиться туда, притворившись плинтусом.
Меня поднесли к отпаривателю и нажали кнопку «вкл». Я зажмурилась…
Скажем так: это было тепленько. Очень-ОЧень-ОЧЕнь-ОЧЕНь-ОЧЕНЬ тепленько… Но быстро.
…Лишь оказавшись рядом с Алексом, я смогла выдохнуть: все осталось позади. Ребенок лежал на боку и пускал слюнку на пеленку. Я изучала его: крошечное личико, на котором вырисовывались еле заметные бровки, носик пипочкой, губки бантиком, припухшие глазки, малюсенькие кулачки, один из которых лежал под щечкой… Все такое миниатюрное. Но это был человек, личность!
В какой-то момент «личность» улыбнулась во сне и я поняла: все, что я пережила (пусть и не по своей воле) для того, чтобы быть рядом с ним, определенно того стоило.
ГЛАВА 14
Время тянулось, как жвачка, прилипшая к мостовой в раскаленный полдень. Но в какой-то момент пришло понимание, что прошел уже почти год с того самого момента, как в нашем доме появился новый член семьи.
Многое изменилось, но еще большее осталось прежним. Джесс круглосуточно находилась с младшим сыном, Билл ездил на работу, Ричард все так же играл в свои игрушки, давая им передохнуть только ночью и в часы пребывания в детском саду. Мы часто бывали в его комнате, особенно, когда Алекс научился сидеть.
Пару месяцев назад я, к своему удивлению, услышала недовольное бормотание, доносящееся из ящика с игрушками. «Новенькая» возмущалась неудобным положением своего тела, причем так емко, что мне в ту же минуту стало понятно: там находится душа ну очень склочной, скандальной бабенки, вечно недовольной жизнью. Через пару недель мне удалось узнать, в какую же из игрушек ее подселили. И мне сразу же вспомнился мой сон с Доктором, где лишь один персонаж заботило «как она пойдет домой в таком образе». Это была лошадь. Снаружи. А внутри – препротивнейшая дамочка. Я бы сказала, кобыла.
У меня хватило ума не показывать ей своего присутствия в этом доме. По моему мнению, общение с такой личностью не только не приблизило бы меня к «исправлению», но и могло обернуться довольно ощутимым откатом «в начало». Поэтому я любезно предоставила ей шанс перебеситься в «одиночной камере».