Позволил мне увидеть разом
Дорогу, утренний туман,
Солдатика с противогазом.
Просвечивался каждый куст.
В трех километрах шел ребенок.
Был воздух невесом и пуст,
А взгляд внимателен и тонок.
Я видел зрением своим,
Усиленным десятикратно,
Ту часть Земли, где состоим
Приписанными безвозвратно.
Она была невелика
В кружке холодного металла,
И смерти черная рука
Еще стекла не закрывала.
1972
«Неужели так будет…»
Неужели так будет,
Что в назначенный час
Вой сирены разбудит
Перепуганных нас?
Нас, военных и штатских,
Не видавших войны,
Смерть окликнет по-братски
Безо всякой вины:
«Если жил на планете
Голубь ты голубой,
Значит, будешь в ответе
И пойдешь на убой.
С Богом или без Бога,
С чертом иль без души —
Всем одна вам дорога,
Смерти все хороши».
1972
«И все-таки, когда моя душа…»
И все-таки, когда моя душа,
Как говорят, покинет это тело,
Спасительной свободою дыша,
Она не будет знать предела.
Неправда, что всему один конец.
Душа моя — фонарик путеводный
Среди теней, которыми Творец
Не дорожит во тьме холодной.
Неотличим от прочих только тут,
Незримый свет храню я под секретом.
Но если все ослепнут и уйдут,
Кто уследит за этим светом?
1972
«В военном городке…»
В военном городке
Проходит смотр дождей.
Бетонный плац покрыт
Горошинами града.
А где-то вдалеке
От суетных страстей
Суровый Бог сидит
И с нас не сводит взгляда.
С невидимым врагом
Неслышимые мы
Ведем наш разговор
На радиочастотах,
Но спорят о другом
Далекие громы,
И слышен этот спор
На всех земных широтах.
Величествен раскат
Небесного огня.
Я бледен от стыда
Перед лицом Природы.
Прислушайся, мой брат,
И не убий меня
В день Страшного суда,
Постигшего народы.
1972
Романс о зайце
Был он пойман на пятой позиции,
Где лежал абсолютно без сил.
Наш майор, как сотрудник милиции,
Мигом за уши зайца схватил.
В маскировочной сети запутанный,
Что скрывала ракету от глаз,
Заяц был молодой и запуганный,
Чем-то очень похожий на нас.
С выражением дикого ужаса
Заяц криком отпугивал смерть,
А майор, багровея и тужася,
Постепенно распутывал сеть.
Он кричал, вероятно, о разуме,
Этот заяц, поднявший губу,
А майор равнодушными фразами
Предрекал ему злую судьбу.
Он взывал к человеческой жалости
Или к совести нашей взывал,
Но майор лишь бранил его шалости,
А ушей его не выпускал.
О мыслитель, вопящий о бренности!
О философ, застрявший в сети!
Жалки наши духовные ценности
И бессильны кого-то спасти.
1972
Полковник
Стареющий полковник не успел
Повоевать. Теперь уже недолго
До пенсии. Я славлю чувство долга,
Но мне обидно за его удел.
Вот вам деталь: когда он говорит,
Он раскрывает рот, как для приказа,
Но мирная обыденная фраза
Заметно портит общий колорит.
Всю жизнь он терпеливо ждал войны,
В то время как вокруг другие лица
Могли спокойно жить и веселиться,
Не ощущая перед ним вины.
Средь прочих я, писатель этих строк,
Мог ворошить свой дедовский рифмовник
Лишь потому, что где-то жил полковник,
Не спал, служил, был к подчиненным строг.
Теперь представьте: где-то в глубине
Америки, у черта на куличках,
Жил некто в соответствующих лычках,
Не спал, служил, готовился к войне.
Он тоже, к счастью, не успел убить,
И тоже будет вскорости уволен.
Не правда ли, наш мир немного болен?
Иначе это трудно объяснить.
1972
«Мужчины играют в войну…»
Мужчины играют в войну.
Один, побелевший от ярости,
Стреляет в другого без жалости,
Укрывшись от пуль за сосну.
Солдат девятнадцати лет,
Приученных службой к усердию,
Вовек не склонял к милосердию
Полит — извините! — просвет.
Чего же ты хочешь от них,
Твоих молодых современников?
Ужель превратить их в изменников
Посредством читания книг?
Ты сам опоясан ремнем,
Одет в гимнастерку с погонами,
И теми же замкнут законами,
И тем же сгораешь огнем.
1972
«Кукушка с утра завела…»
Кукушка с утра завела
В лесу звуковые повторы.
Работы, заботы, дела,
Мечты, суеты, разговоры.
А ну, погадай мне! Ку-ку…
Мой срок отсчитай мне, сестрица.
И жить дальше так не могу,
И некогда остановиться.
Ку-ку… Жил да был индивид.
Ку-ку… Делал, вроде бы, дело.
Ку-ку?.. Может быть, делал вид?
Ку-ку да ку-ку! Надоело…
1972
«Вот ведь какая петрушка!..»
Вот ведь какая петрушка!
Накуковала кукушка,
Наговорила тоска,
Лампа дрожит у виска.
Вот ведь какая задача!
Так ничего и не знача,
Прожил один гражданин.
Впрочем, он был не один.
Разве была она пыткой,
Жизнь его? Нет, лишь попыткой,
Чтоб оправдаться с трудом
Перед неясным судом.
Он был подопытной мошкой,
Занятый вечной зубрежкой
С тихим восторгом лица
Под микроскопом Творца.
1972
«Давайте говорить о главном…»
Давайте говорить о главном.
Нет времени на пустяки.
Родившись с именем державным,
Мы от величья далеки.
Мы, покорители пространства,
Забыли, что на бытии
Лежит печать непостоянства,
И хладны Стиксовы струи.
Казалось бы, наш дерзкий разум
Почти с Божественным сравним,
И повинуются приказам
И твердь, и топь, и огнь, и дым.
Но мы, вращаясь в высших сферах,
Как бы в приемной божества,
По-прежнему живем в пещерах
И катакомбах естества.
Темны пустые переходы,
И звук шагов пугает нас.
И дальний светлячок свободы
Уж поколеблен и угас.
1972
«Какая там птичка щебечет, звеня?..»
Какая там птичка щебечет, звеня?
Какая там травка в цвету?
Названья Природы темны для меня,
Признаюсь к большому стыду.
Другие породы, другие цветы
Заучены издавна мной.
Они на земле оставляют следы
Колесами, дымом, броней.
Простите, растения, бедность мою!
Вы, птицы, простите мой слух!
Я сам ведь неназванный песни пою,
А значит, я брат вам и друг.
1972
Запись в дневнике
Вчера мой сверстник в форме капитана,
Вернувшийся на днях из Казахстана,
Где расположен Энский полигон,
(Не дай мне, Боже, выболтать секрета!)
Рассказывал, как действует ракета,
Причем, весьма был этим увлечен.
Он говорил, не в силах скрыть азарта,
Что зрелище ракеты после старта
Божественно и полно красоты.
Земля дрожит, трава на ней дымится,
Горит… Тебе такое, мол, не снится!
(Он незаметно перешел на «ты».)
И странно — я, певец разоруженья,
Не смог унять душевного движенья,
Представив этот грохот и полет.
Так что же сердце заставляет биться?
Неужто жажда крови и убийства,
Что в глубине души моей живет?
Скорее, здесь мальчишеское что-то:
К оружию пристрастье и охота
Зайти, как в детстве, в ярмарочный тир…
Я сверстника разглядывал, тупея.
Запомнились зачем-то портупея
И новенький, с иголочки мундир.
1972
«Комариный писк…»
Комариный писк,
Медленный, летучий.
Светел лунный диск.
Ветер гонит тучи.
В сероватой мгле
Четкий контур ставен.
Будто на земле
Я один оставлен.
Будто эта ночь
Долгая, как повесть,
Мне должна помочь
Умереть на совесть.
Завершить дела,
Погасить светильник…
На краю стола
Тикает будильник.
1972
«Эта белая ночь так тиха…»
Эта белая ночь так тиха,
Что прохожих шаги под балконом,
Как ударные стопы стиха,
Во дворах отдаются со звоном.
Эта белая ночь так пуста,
Что словами ее не заполнить,
Но пространство пустого листа
Приглашает все это запомнить.
Эта белая ночь так черна,
Так длинна и так тянется сладко,
Что душа, ее свойствам верна,
Растворяется в ней без остатка.
1972
Восточный мотив
Обращаюсь к звезде:
Неужели мы так одиноки?
Нет нам братьев нигде,
Так зачем ты горишь на востоке?
И зачем ты нас дразнишь
подобием жизни и света?
Нет мучительней казни,