– Без Мицуру как-то не по себе, – сказала она.
– Разве не легче, когда ничто на тебя не давит?
– Вовсе нет. Хожу по магазинам, чтобы отвлечься, на выставки, но все равно приходится возвращаться домой прежде, чем стемнеет. Уж лучше поехать куда-нибудь. Может, составишь мне компанию?
Итару от неожиданности поперхнулся и, хотя никто не мог их подслушать, спросил шепотом:
– Куда ты хочешь поехать, сестрица?
Мисудзу ничего не ответила, беззвучно засмеялась и принесла пиво из холодильника.
– Еще рано, но, может, выпьем?
Непохоже было, что она шутит; Итару потупился и, затаив дыхание, ждал, когда она разольет пиво. Между прочим, ни брат, ни Мисудзу почти не брали в рот спиртного. Пить пиво задолго до наступления вечера – с каких это пор? Было еще только начало четвертого часа, но оттого, что небо затянули серые облака, казалось, что уже наступили сумерки.
Выпили, не чокаясь. Мисудзу не умела пить. Она заглатывала пиво, словно по принуждению.
– Вчера я уже говорил тебе… – начал Итару, растягивая слова. – Я подумал, может, ты догадываешься, почему брат ушел из дома?
Точно ухватившись за его вопрос, Мисудзу выпалила:
– Поедешь со мной искать его?
– Ну если ты хочешь, – пробормотал он неуверенно.
В глазах Мисудзу мелькнуло что-то вроде мольбы, но тотчас взгляд сделался суровым и сосредоточенным, как будто она пыталась проникнуть в его сокровенные мысли. И тут же, сощурившись, рассмеялась.
– Ты ведь хотела бы, чтобы мой брат к тебе вернулся? – спросил Итару.
– Ну разумеется, – ответила Мисудзу. – Но не исключено, что Мицуру собрался за границу. Во всяком случае, он, кажется, прихватил с собой паспорт. Куда его понесло? Когда я чувствую себя брошенной, меня тоже, как и его, начинают одолевать всякие дурные мысли.
– Ты о чем?
– Ну, не знаю… Самоубийство, бегство… – прошептала она задумчиво.
– Что ты вздумала! Сестрица, так нельзя! Слишком рано судить о том, что у брата на уме.
– Боюсь, уже поздно.
Мисудзу многозначительно улыбнулась.
– Да нет же! – воскликнул Итару, но тотчас замялся и покраснел.
Он не раз был невольным свидетелем того, как мать умоляет брата: «Только не доводи до развода!», не иначе как Итару от нее заразился и теперь сам бесцеремонно вторгается в чужую жизнь… Чтобы круто сменить тему разговора, он спросил:
– Ты еще вчера по телефону сказала, что хочешь мне что-то показать. Что это?
На лицо Мисудзу набежала туча.
Таинственная дикарка
Мисудзу тяжело вздохнула, видимо на что-то решившись. Резко поднялась и направилась в спальню брата. Было слышно, как она методично выдвигает и задвигает ящики; внезапно все стихло, и вновь отчетливо донеслось ее дыхание, прозвучавшее точно игривое глиссандо, обольщающее его, Итару! Как завороженный, он открыл пошире дверь и заглянул внутрь.
Невестка задумчиво стояла перед письменным столом брата. На столе почему-то валялись ношеные черные колготки в сеточку. Рядом – толстая книга на русском языке. В книгу, открытую ровно посередине, была вложена фотокарточка. Взгляд Мисудзу рассеянно пробегал по обступающей фотокарточку кириллице.
– Сестра!
Точно не замечая его, Мисудзу продолжала стоять неподвижно. Он снова окликнул ее. Плечи вздрогнули, Мисудзу подняла понурую голову и скосила на него глаза.
– Подойди, взгляни.
Итару послушно протянул из-за ее спины руку и придвинул поближе вложенную между страниц фотографию. Вначале он подумал, что это обычный женский снимок. Но тотчас заметил нечто удивительное. Глаза у женщины были русалочьи. Говорят, что от пристального взгляда этих обитательниц морских глубин человек цепенеет, не в силах пошевелиться. Они смотрят не на кого-то одного, а на всех мужчин сразу. В зияющей пустоте их глаз язвящий яд. Страшно взглянуть в них, но и отвести взгляд невозможно. Глаза эти неизбежно приковывают к себе, и чувствуешь какое-то жуткое беспокойство, точно чем-то обделенный.
К счастью, Итару никогда не доводилось встречаться с подобными женщинами. Попадись такая, дешево не отделаешься. Доселе он вполне довольствовался заурядными обладательницами «милых мордашек». Взгляд у них расчетливый, настороженно пытливый, вроде бы дающий отпор, но и согласный на компромисс, словом, по их глазам было ясно, что они «всегда готовы столковаться». А во взгляде женщины на фотографии – ни малейшего намека на компромисс, и вряд ли с ней молено так просто столковаться…
– Какое-то непристойное лицо, – проговорил он. – Не сказать что красавица… Прямо-таки дикарка.
На снимке видны ее открытые плечи и ложбинка между грудей. Взлохмаченные черные волосы потно липнут к щекам и шее. Можно догадаться, что в момент съемки на ней ничего не было. Итару еще раз внимательно вгляделся в фотографию и почувствовал, как заколотилось сердце.
– Эта женщина – японка? Лицо как у уроженок Центральной Азии. Может, узбечка? Говорят, что Ян Гуйфэй[1] была родом оттуда.
Мисудзу вырвала у него фотокарточку, сунула лицом вниз между страниц и захлопнула книгу. Заметила, что его проняло? Придав лицу серьезность, Итару вновь повернулся к невестке.
– Он думал, мне и в голову не придет открыть книгу по русской мистической философии, – сказала она, – вот и спрятал в нее эту сучку!
– Не могу поверить, что у брата такая знакомая.
– Не знаю, кто она ему – просто знакомая или любовница, пусть даже абсолютно посторонняя женщина; раз снимал Мицуру, сомнительно, чтобы он не имел к ней никакого отношения.
– С чего ты взяла, что снимал он?
Уголки глаз невестки задрожали. Плотно сжатые тонкие губы приоткрылись кривым овалом:
– Женская интуиция.
– Может быть, снимал кто-то другой и потом дал брату.
– Это еще надо доказать.
– Положим, что так. Но скорее всего, она работает в ночном клубе. Возможно, его затащил туда какой-нибудь беспутный приятель. Лично я не могу вообразить, чтобы брат якшался с подобной женщиной. Ведь он довольно-таки труслив. Из тех, кто не только досконально простукает мост, прежде чем на него ступить, но и будет стучать до тех пор, пока мост не обрушится. Куда ему совладать с женщиной, позирующей голой, да еще с таким убийственным взглядом! Сразу бросится наутек.
Наверно, тон его показался Мисудзу слишком легкомысленным; она вновь плотно сжала губы – на них едва приметно играла ирония. Выпрямившись, она повернулась лицом к письменному столу, и когда скашивала глаза на стоящего по левую руку Итару, поднималась ее правая бровь, когда же глядела направо, взметалась левая. Брови ее словно бы пытались сдержать друг друга.
– Откуда у тебя такая уверенность? Впрочем, ты так усердно рассматривал фотографию… Разве можно судить о женщине только по снимку?
– Нет, конечно. Но…
– Ты сказал, такие лица у узбечек? Значит, Мицуру соблазнила узбечка? Но ведь из твоих слов получается – он должен был броситься от нее наутек?
Итару опустил глаза и почесал затылок.
– Даже если мужчина хочет убежать, женщина ему не позволит, – продолжала она. – Разве не на этом зиждется брак? Вот, попытался от меня улизнуть, да не тут-то было! Теперь он как преступник, объявленный в розыск. А эти черные сетчатые колготы, они-то как здесь оказались?
– Сдаюсь, – пробормотал Итару, краем глаза наблюдая за невесткой.
Она подцепила кончиком шариковой ручки колготы и швырнула их на пол.
– Мерзко воняют. Наверняка она их напяливала.
Итару и сам знал, что у невестки подобных вещиц не водится. Она любила черное, но всегда надевала брюки или длинные юбки. Ей претили платья, открывающие грудь на всеобщее обозрение. В выборе одежды она бессознательно стремилась подчеркнуть свой интеллект. Худощавое тело, запахнутое в черное, наводит на мысль об аскетизме. Женщина на фотографии – образ. прямо противоположный. Невестка это заметила. В ее душе вскипал едкий отвар, настоянный на ревности и отвращении, комплексе неполноценности и чувстве превосходства.
Разумная монахиня против таинственной дикарки.
Итару подобрал с полу колготки, которые, по-видимому, надевала таинственная дикарка.
– Надо же додуматься! – сказал он, чтобы прервать тягостную паузу, и развернул колготы.
В нос ударило смешанным ароматом духов и запаха тела. В этом запахе еще сохранялась влажная теплота. Вдобавок ко всему на колготках, ровно посередине, зияла дыра размером с кулак.
– О чем только думает женщина, напяливая на себя колготы с дыркой?
На его глупый вопрос невестка только пожала плечами, выскочила из комнаты и побежала в ванную. Поняв, что шутка не получилась, Итару растерялся. Он надеялся подстегнуть в ней самолюбие, но, напротив, только ее расстроил. В любом случае надо просить прощения. Он направился вслед за ней.
Мисудзу с покрасневшими глазами гневно смотрела в зеркало на Итару, который застыл у нее за спиной, точно подобострастный слуга, ожидающий приказаний. Вероятно, она ополоснула лицо, чтобы он не увидел ее заплаканной. Щеки, по которым еще текла вода, были мертвенно-бледными. Итару, заметив, что все еще сжимает в руке колготки, торопливо затолкал их в карман.
– Я их выброшу. Для занятий философией они, кажется, ни к чему.
– Итару!.. – сказала Мисудзу сдавленным голосом, заглядывая ему в глаза. – У меня к тебе просьба.
– Какая?
Он во что бы то ни стало хотел продемонстрировать ей свою преданность. В душе он был согласен на все.
– Поедешь со мной в Осаку?
– Хочешь найти моего брата?
– Разумеется. Но не только.
– У тебя там есть еще какое-то дело?
– Если поедешь со мной, узнаешь.
– Что это может быть?
Прозрачно-бледные щеки Мисудзу покрылись легким румянцем. Ее скорбный, потускневший, косящий взгляд точно поглаживал Итару но небритым щекам.
– Пожалуйста, сейчас не спрашивай.
– Как скажешь. Так когда в Осаку?
– Может, завтра?
– Так скоро?
– Нет сил больше ждать. Я уже на пределе. Извини, что я такая взбалмошная. Ну, иди сюда, выпей пива. Ты голоден?