— Зачем?
— Не знаю… — глухо сказал я. — Провокация.
— Смысл провокации?
А правда! Смысл-то в чём? Так и не дождавшись ответа, Гурген доцедил водку, отставил стакан.
— Смысла — нет! — жёстко подытожил он и оглянулся на прилавок явно в размышлении, не взять ли ещё.
— Тогда… что это?
Несколько секунд он молчал. Потом заговорил — задумчиво, приостанавливаясь чуть ли не на каждом слове:
— Скажи… ты там много глазных ошибок выловил? Пока читал…
— Где?
— Ну вот… про царя-мученика хотя бы…
— Вообще ни одной. Подписная же…
— Так может и 1992-й — тоже никакая не ошибка?
Я понял его не сразу. А когда понял, оторопел. Представляю, какое тогда у меня было лицо, если Гурген не выдержал и рассмеялся.
А в следующий миг возле столика воздвигся откуда ни возьмись нервный долговязый Лёша.
— Гурген! — выпалил он. — На четвёртой двести строк пропало!
— Как пропало?
— Так! Оттиск есть, а металла нет!
Что ж, бывает. Прошёл материал в печати, а бумажную гранку перечеркнуть и выбросить забыли. Оттиск есть — металла нет! Начинают искать, естественно, не находят, набирают по-новой. Так и возникает очередная дьявольщина, когда одна и та же заметка публикуется дважды.
— Лёха, не журись! — лихо, по-казачьи прикрикнул Гурген. — Что-нибудь смикитим, сгондобим!..
Встал, обернулся ко мне:
— Никуда не уходи. Жди здесь. Сейчас вернусь…
Ненормальных хватало во все времена. Хватало их и тогда: то линотипист на перекуре начнёт клясться и божиться, будто астрономы не далее как вчера обнаружили на Марсе копии египетских пирамид, то знакомая лаборантка НИИ сообщит по секрету, что усилием мысли вот уже несколько раз перемещалась в Атлантиду. И не знаешь, ей-богу, как себя с этими шибанутыми вести. Хуже всего, конечно, вышло с линотипистом. Взял я ему да и брякнул: ни в какую разумную жизнь на Марсе не поверю, пока там не обнаружат копию Мавзолея Ленина. С тех самых пор материалы «Средней Волги» он из вредности суёт в самый низ стопки и набирает в последнюю очередь.
Или взять того же Александра Николаевича. Сдвинулся ведь на своём всемирном масонском заговоре! В лифте на людей бросается…
Но вот от Гургена я, как хотите, такого никак не ожидал. Он что же, всерьёз полагает, будто патрон выскочил из будущего?
Кто угодно, только не Гурген!
Не было его довольно долго. Я весь извёлся, хотел уже встать и сам двинуться на поиски, когда он наконец соизволил вернуться. Сперва, как водится, устремился к прилавку, раздвинул очередь, каким-то образом обойдясь при этом без скандала (обаятелен, зараза!), и лишь потом направился ко мне. Поставил на стол стакан и блюдце с бутербродом. Сел.
— При себе держишь? — хмуро спросил я.
— Что?
— Н-ну… оттиск…
— Да нет. В сейфе.
А вот это разумно. Действительно, имелся у нас в секретариате древний облупленный сейф, хотя им по сути не пользовались. Пригодился, однако… И не сунется никто без ключа, и в случае обыска оправдание есть: бросили впопыхах, не глядя, заперли, потом замотались, забыли… Хилое, но оправдание.
Мог бы, кстати, и сам догадаться в сейф спрятать…
— Что делать думаешь?
Перед тем, как ответить, Гурген достал неспешно свой «лигерос», чиркнул спичкой — и поплыл над нашим столиком тонкий ядовитый дымок.
— А я уже не думаю. Я делаю.
— Что ты делаешь?!
— Вот… увольняюсь…
— А дальше?
— А дальше сколачиваю первичный капитал.
— Чего? — не поверил я.
— Первичный капитал, — невозмутимо повторил он.
— Какой капитал, Гурген? Какой тебе капитал при Советской власти?!
Он насмешливо разглядывал меня сквозь едкий кубинский дым.
— Так ведь в девяносто втором, — назидательно сообщил он, — её уже не будет…
— Кого?
— Советской власти…
— Т-ты… Ты в своём уме?
— Да уж не в чужом, как некоторые… — Он выпил, оттолкнул блюдце с бутербродом и уставился на меня в упор. — Дурак ты, Гера! Да это же всё равно, что заранее узнать результаты «Спортлото»!
Ай-яй-яй-яй… И я этого человека считал своим учителем!
А он подался ко мне через столик и зашептал:
— Провокация, говоришь? Он что, самоубийца — тот, который всё это затеял? Его ж не просто из Комитета погонят, его в психушку укатают до конца дней…
— А-а… если приказали ему?
— Значит, на пару с тем, кто приказал, укатают!
А звучит-то, между прочим, вполне убедительно… Да, но если не КГБ, то кто? Впрочем, поразмыслить на эту тему я не успел.
— Опять он!
Я оглянулся. Действительно, в дверях забегаловки снова переминался с ноги на ногу мой долговязый ставленник. Увидев, что его заметили, приблизился с виноватым видом.
— И что на этот раз? — процедил Гурген.
— Металл нашёлся.
— Так…
— Что с ним теперь делать?
— Тащи сюда…
Лёша моргал.
Видя, что шутка так и не будет понята, Гурген Бейбутович вздохнул, погасил сигарету в блюдце и поднялся из-за стола.
— Ладно, пошли, — бросил он мне. — А то он так, глядишь, и линотип в пивнушку притаранит…
И оказались мы снова в секретариате. Художник ушёл, можно уже было не шептаться.
— Ну что? — промолвил Гурген, извлекая из кармана ключ от сейфа. — Целиком ознакомиться не желаешь?
— Нет, — хрипло сказал я.
— Что так?
А так! Совсем страшновато стало.
— Слушай… Гурген… — Каждое слово давалось мне с трудом. — Забирай эту хрень из сейфа… делай с ней что хочешь… а я ничего не видел и ничего не читал… И мы с тобой об этом не говорили… Уразумел?
Он глядел на меня с глубочайшим пониманием. Выслушав, кивнул.
— Чего уж тут разуметь! Но и ты, Гер, запомни, что ты сейчас такое сказал. Ты ничего не видел и ничего не читал. И мы с тобой об этом не говорили… Твои слова?
— Мои.
— Запомнил?
— Запомнил.
— Ну и ладненько! — Гурген улыбнулся ободряюще. — Буду уходить — заберу. Ключ оставлю в ящике стола.
Глава 6. ВСЁ УСТАКАНИЛОСЬ
Придя на следующий день в Дом Печати, я первым делом поднялся в секретариат за обещанным ключом от сейфа, однако до цели так и не добрался, погребённый оползнем новостей.
Главная и ошеломительная новость звучала так: Лёша остаётся выпускающим, поскольку на должность замответсека сыскался другой кандидат. Когда мне сказали, кто именно, я поначалу решил, что меня дурят. Вы не поверите, но это был тот самый журналист, кому я врал по телефону, будто на строкоотливной машине шкворень вылетел.
Как такое могло случиться? Да запросто!
Достиг он высокого поста заведующего отделом партийной жизни и возрос в собственных глазах. Самоуважение у него стало, как у товарища Победоносикова, титаническое. Капризничать начал, кобениться. Обиделся однажды на что-то, пошёл на принцип, подал заявление по собственному желанию, свято уверенный, что никто его, незаменимого, не отпустит. А редактор возьми да и подмахни бумажку.
Опомнился, ужаснулся, написал новое заявление: прошу-де принять на прежнее место. Ан место-то уже и занято! Другого успели назначить.
И что делать? Вакантное кресло всего одно — в секретариате.
— Александр Николаевич! — вскричал я, ворвавшись в кабинет ответственного секретаря. — Вы кого берёте? Ведь он же…
Тот сморщился, как от зубной боли (кстати, зубы у него болели постоянно):
— Да знаю, знаю… Н-ну… Поможешь на первых порах… подучишь…
Стало быть, дело решённое. Согласованное.
На третьем этаже тоже поначалу не поверили — знали, о ком речь. Ни один дежурный по номеру не развлекал нас так, как это удавалось Степану Степановичу (нынешнему преемнику Гургена Бейбутовича). Весь наборный сбегался посмотреть на его пометки:
«Перебрать маленьким чёрненьким».
«Тем же кеглем, но крупнее».
«Чем-нибудь покудрявее».
И никем не превзойдённое, даже им самим:
«Поставить клише на ребро!»
Не спрашивайте, что это значило. Сам не знаю…
Словом, до сейфа я добрался лишь в обеденный перерыв. Нутро железного шкафа было пусто.
Что за сволочная штука память! То, что нужно, она прячет бог знает куда, а то, что позарез необходимо забыть, так и выпячивает напоказ!
Месяца два я пребывал в нервном напряжении, вздрагивал, ждал чего-то страшного. Потом малость отпустило. Во-первых, уволившийся Гурген исчез из виду и перестал мелькать перед глазами. А с глаз долой — из сердца вон.
Во-вторых, бояться стало некогда. Новый замответсек и впрямь оказался стихийным бедствием. В цехе его иначе как Чудо-в-перьях не звали. Мало того, что не смыслил ни в чём ни бельмеса, — ещё и норовил поучать. Правда со мной у него этот номер не прошёл.
— Ты почему всё время берёшь вину на себя? — шипел он. — Ты понимаешь, что бросаешь тень на секретариат?
— Да хоть на плетень! — нагло отвечал я ему.
И вообще не слишком с ним церемонился.
В-третьих, отвлекли события общесоюзного масштаба. Таинственный Горбачёв оказался весьма неожиданным правителем: вздумал бороться с пьянством, проказник.
Вызывает меня наше Чудо-в-перьях и чуть ли не приказывает:
— Садись пиши заявление на приём.
— Куда?
— В общество борьбы за трезвость.
— Не буду.
— Почему?
— Я непьющий.
— И что?
— А у вас там одни алкаши.
— Всё равно ведь заставят!
— Не заставят.
И впрямь не заставили. Поступили мудрее: внесли тайком в списки и тайком же вычитали взносы у меня из зарплаты. Но это выяснится, жутко молвить, лишь в следующем тысячелетии.
Нет, кое-какие последствия Указ о борьбе с алкоголизмом для меня всё же имел: чтобы не чувствовать себя окончательным идиотом, я собрал волю в кулак, сходил в ту самую забегаловку неподалёку и принял первые за пять лет пятьдесят граммов водки. Кайфа — никакого. Только вот голова потом с отвычки раскалывалась.