Ночь провели в партизанском штабе. Рано утром дежурный партизан вывел нас из деревни на дорогу к селу Свистовичи. Началось наше путешествие в глубь партизанского края. Большую часть пути ехали густым лесом, хвойным или смешанным, по узкой, малонаезженной дороге. Вдалеке, то тут, то там слышались изредка выстрелы одиночные и короткими очередями. Это настораживало. Очень хотелось получить свежие сведения об обстановке, но навстречу никто не попадался. Так мы к полудню благополучно доехали до Свистовичей. Село выглядело довольно большим, неповрежденным войной. Встретившийся первым на улице старичок выразил удивление нашим появлением, а затем, убедившись в действительной нашей принадлежности к Советской армии, начал бойко задавать вопросы: кто мы, как идут дела на фронте, скоро ли прогоним немцев и т. п. Пришлось отвечать на некоторые вопросы, хотя времени для разговора особо небыло. Старик подтвердил, что сельсовет в селе действительно работает, и показал, как к нему проехать.
Не заметили мы на улице села обычного оживления, даже дети не играли возле домов. Особенность обстановки, вероятно, проявлялась в поведении людей. Сельсовет размещался на краю села в маленьком деревянном домике. Вблизи тянулась посадка хвойных деревьев. Рыкунин поставил лошадь во дворе и остался при ней, а я вошел в дом. В единственной комнате за столом сидела миловидная девушка лет семнадцати, как оказалось, секретарь сельсовета. Она, судя по внешним проявлениям, как и старик, была весьма удивлена появлением офицера Советской армии. Видимо, по этой причине в первый момент разговор между нами проходил с некоторым недоверием с ее стороны, но постепенно оживился. В течение получаса мы беседовали о жизни села, о партизанах, благодаря которым здесь продолжал действовать сельский совет. На вопрос о месте нахождения председателя сельсовета ответила, что он обещал быть во второй половине дня.
Внезапно открылась входная дверь. На пороге появился мужчина высокого роста, плотного телосложения. Небритый, с припухшим лицом, в возрасте 30–40 лет, одетый в поношенную военную шинель со знаками различия старшины. По его внешнему виду и иным признакам я понял, что этот человек не служит в Советской армии. Не снимая руки с дверной ручки и держа во второй руке винтовку, он устремил на меня настороженный, неприязненный взгляд. Затем пьяным голосом, обращаясь на «ты», поздоровался. Продолжая стоять в той же позе у двери, спросил у девушки: «Где председатель?» Она ответила, что председателя сегодня не будет.
Зло выругавшись, не прощаясь, «старшина» вышел на улицу. Его внезапное появление, грубость и невоспитанность прервали беседу. Собеседница была явно расстроена. Однако меня заинтересовала личность этого человека, так как старичок, встретивший нас при въезде в село, говорил, что военных с фронта в селе не бывает. Я поинтересовался, почему она на его вопрос о председателе ответила иначе, чем мне. «Приходивший человек, может, и был когда-то старшиной, а теперь он, вероятнее всего, бандит или немецкий пособник, – сказала девушка. – У него под командованием имеются еще несколько вооруженных людей. Они давно в ссоре с партизанами и не раз высказывали угрозы в адрес председателя сельсовета». Разговор как-то сошел на нет. По рекомендации девушки, в ожидании председателя, мы поехали пообедать и покормить лошадь. Быстро разыскали нужный дом, расположенный в полукилометре от сельсовета. Хозяина дома, бывшего председателя колхоза, а ныне партизана, в доме не оказалось. Хозяйка – женщина средних лет, встретила нас очень радушно, хорошо покормила, дала сена лошади. Они здесь еще жили неплохо.
Через час-полтора, только отъехав от гостеприимного дома, мы увидели бегущую нам навстречу и что-то кричащую нашу знакомую – секретаря сельсовета. Сблизившись с нами, взволнованная, плачущая, она сообщила, что тот самый старшина и с ним еще один вооруженный мужчина в форме солдата силой вывели председателя из сельсовета, грозились расстрелять, усадили в сани и увезли из села. Из дальнейшего расспроса выяснилось, что председатель пришел в сельсовет вскоре после нашего ухода на обед и решил нас дождаться. Бандиты, так девушка называла старшину и солдата, наблюдали за сельсоветом и взяли председателя в момент, когда им никто не мог помешать. Девушка плакала и с ожиданием смотрела на нас.
Мы были единственными, кто могли что-то предпринять. Шли минуты, мы оценивали обстановку, чтобы принять решение.
Прошло всего два часа, как мы приехали впервые в это село далеко за линию фронта. Нас предупреждали быть осторожными. Говорили, что встретим здесь партизан, но в действительности встретили бандитов, а партизан пока не видели. Окружающей местности не знаем. Где бандиты, сколько их, можно ли рассчитывать на помощь партизан, если решимся преследовать их, не попадем ли сами в западню? Такие мысли мгновенно возникли у меня и, очевидно, у Рыкунина, который выжидающе смотрел на меня. Руководствуясь здравым смыслом, следовало предоставить возможность местным партизанам разобраться самим в конфликте. Не окажемся ли мы сами в руках бандитов, а затем у немцев. Но партизан нет, а время идет.
«Куда они увезли председателя?» – спросил я девушку, пытаясь уточнить маршрут. Она назвала ближайшую деревню и рукой показала направление. На размышления больше времени не было. Быстро погнали свою, уже изрядно уставшую лошадку в указанном направлении. Какого-то конкретного плана освобождения председателя пока не было, да и быть не могло. «Будем действовать по обстоятельствам», – сказал я Рыкунину. При выезде из села нас окликнул мужчина, одетый в светло-коричневый дубленый полушубок. Он бежал прямо к нам по глубокому снегу, держа в одной руке карабин, а второй энергично подавал знак остановиться. Мы поняли, что это подкрепление нам, и придержали лошадь. Он сходу завалился в сани, сказал, что является комиссаром здешнего партизанского отряда, находится на излечении после ранения. Лет ему было около тридцати пяти, роста ниже среднего, шатен. Нам стало повеселее. Только узнав о случившемся с председателем, он поспешил на выручку.
Комиссар рассказал, что осенью 1941 года, когда фронт продвинулся на восток, на территории сельсовета появилась группа вооруженных людей, выдававшая себя за военнослужащих Советской армии, попавших в окружение. В первое время трудно было разобраться в истинной причине появления этих людей, да и некому было выяснять. Вскоре население заметило, что эти «военнослужащие» занимаются грабежами, пьянствуют, избегают сближения с местными советскими активистами. Когда на территории сельсовета организовался партизанский отряд, они в него не вступили, наоборот, начали конфликтовать с партизанами. На председателя сельсовета, первого организатора и командира партизанского отряда, они были особенно озлоблены, так как он всячески пресекал их деятельность. Комиссар, как и девушка- секретарь сельсовета, называл их бандитами. Насильственный захват ими председателя и открытое высказывание угрозы его убить окончательно раскрыли их враждебную сущность. Немцы практиковали засылку таких групп в районы действия партизан. Ситуация несколько прояснилась. Председатель был схвачен по заданию немцев, иначе зачем его увозить, расправиться с ним проще было бы в сельсовете. «Быстрее, быстрее», – требую я от Рыкунина, но лошадка наша и так уже выбивается из сил – в пути с раннего утра.
Километрах в трех от Свистовичей мы въехали в небольшую деревушку. Жители сообщили, что бандиты в их деревне захватили еще одного советского активиста – бывшего работника Демидовского райисполкома и поехали в следующуюдеревню, что в трех километрах далее. Спешим к указанному селу. Вскоре въезжаем туда; единственная улица этого населенного пункта под прямым углом поворачивала налево. Проезжаем угловой дом и видим впереди, метрах в семидесяти на дороге стоят конные санки, а в них два человека в черных пальто. Около них стоит человек с винтовкой. «Они!» – радостно вскрикнул комиссар. Человек возле санок что-то выкрикнул, лег на снег и направил на нас винтовку. «Стой!.. Стрелять буду!» – донеслось до нас. Из дома выбежали еще два вооруженных человека. Один из них также занял положение для стрельбы. А третьего я сразу же узнал: это был тот самый старшина, их главарь. Размахивая пистолетом, он разразился грубой бранью в наш адрес. Предчувствуя возможное возникновение перестрелки, мы припрятали свои сани за дом. Рыкунин занял позициюдля стрельбы у левого угла дома, комиссар – у правого. Я подготовил свой пистолет к стрельбе, вогнал патрон в патронник, положил за борт шинели и вышел из-за угла дома на переговоры с бандитами. Несколько минут продолжалась словесная перепалка. Они всячески ругались, оскорбляли нас, но не стреляли. Что-то их удерживало от перестрелки. Я понял это и предложил главарю бандитов подойти к нам для переговоров. После очередной порции ругани бандит к нам идти отказался. «Иди сам сюда, если хочешь», – крикнул он. Зимний день близился к концу. Наступление темноты было для нас нежелательно. Решил сам пойти на переговоры, иного выхода не было. Рыкунин и комиссар держали вооруженных людей на прицеле. Когда я подошел, главарь несколько поутих и предложил вести разговор в доме. Входить в дом – это еще одна неизвестность. Большой деревянный дом из двух половин-комнат, разделенных коридором. Входим в правую, что окнами на дорогу. Просторная чистая комната, тепло, но хозяев нет. В углу иконы, рядом стол. Бандит сел за него, справа на скамью положил пистолет. Я сел напротив. Между нами угол стола. Он достал из кармана гимнастерки удостоверение личности военного образца на имя старшины медсанбата, без фотокарточки, передал мне. Я внимательно его рассматривал, а он рассказывал, как летом 1941 года их воинская часть оказалась в окружении, как плохо к ним относится председатель сельсовета и местные партизаны. Для меня было главным в разговоре с ним добиться согласия освободить председателя и его товарища. Рассказ бандита мог быть заранее придуманной легендой, но приходилось делать вид, что верю ему.