2. В Городецкой операции 1943 г. с нашей стороны участвовали войска 11-й гвардейской армии, 4-й ударной армии, 43-й армии при поддержке 1-го и 5-го танковых корпусов (СВЭ, том 2, стр. 613).
По госпиталям
Во второй половине декабря 1943 года мне не пришлось участвовать в боях. Рано утром 10 декабря с обожженными кистями рук я пришел на огневую позицию. Предложил Ефиму Бабию исполнять обязанности командира батареи, попрощался с солдатами.
Через полчаса в медчасти полка мне оказали первую помощь и немедленно направили в медсанбат. Началось мое непредвиденное путешествие по медицинским учреждениям. Их система была умно организована с учетом особенностей военного времени.
Медсанбат дивизии располагался километрах в десяти от линии фронта. В лесу, на поляне и между деревьями были установлены большие брезентовые двухслойные палатки. В одной из них размещалось приемное отделение, во второй – хирургическое, в третьей – процедурная, еще в нескольких палатках лежали раненые. Где-то поодаль работал движок, вырабатывал электроэнергию для освещения. Небольшие железные печи постоянно топились, и в палатках было довольно тепло. В нашей палатке на сплошных нарах находилось до двадцати человек с тяжелыми и легкими ранениями.
С ожогом был один я. Обгорелую дочерна, как уголь, кожу с пальцев рук и некоторые ногти, удалили. Каждые последующие два дня образовывавшиеся на месте ожогов корочки новой ткани удаляли, так как под ними возникали гнойные процессы. При этом боль чувствовалась нестерпимая. Перевязывать пораженные места было нельзя, нa кисти рук одевали предохранительные сетки вроде боксерских перчаток. Делать руками, естественно, ничего не мог. Кормили соседи-раненые. Каждый день из батареи кто-либо приезжали навещать, в их числе девушки-телефонистки. Посмелее из них была Софа Ветчинкина. Она знала много интересных и смешных анекдотов, веселила ими всех раненых. Один раз поздно вечером приезжал Григорий Кравченко. В ходе беседы намекнул о вероятности скорого наступления всей дивизией.
Примерно числа 17 декабря из медсанбата начали активно отправлять выздоравливающих в части, а серьезно раненых – в госпитали. Все заговорили, что освобождают места для поступления большого количества раненых, значит, предстоят наступательные бои.
Поздно вечером меня одели и посадили в кабину автомашины, в крытом кузове которой уже были раненые. Поехали в тыл по хорошо накатанной дороге с притушенными фарами. Навстречу шли в большом количестве автомашины с грузами для фронта. Смотрел я на этот встречный поток транспорта и думал – какую громадную массу материальных ценностей пожирает война только на нашем участке фронта. Много всего нужно для армии: и продовольствие, и обмундирование, и оружие с боеприпасами, и медикаменты. Всем этим страна нас обеспечивала постоянно. Нелегко это давалось. Через три-четыре часа прибыли в село, где находился армейский эвакогоспиталь. Несмотря на ночное время все было в готовности для приема раненых. Первая процедура – санитарная обработка, обмывочный пункт. Заменили нижнее белье, обработали в дезокамере верхнюю одежду. Затем нас расселили по домам, специально оборудованным для проживания раненых. Мое место оказалось на втором этаже сплошных двухъярусных нар, устроенных вдоль стен дома. На каждого – соломенный матрац, чистое постельное белье, подушка, одеяло. Не помню, какое там было лечение, но состояние мое не улучшилось, да и пробыл там мало.
На третий или четвертый день пребывания в эвакогоспитале в наш дом, к моему удивлению, внесли Кравченко Григория. По обоюдной просьбе разместили нас рядом. У него было осколочное ранение в левый бок, состояние тяжелое. Расспросами тревожить особенно было нельзя, но все же кое о чем переговорили.
Григория ранило 19 декабря, когда после артподготовки наша пехота пошла в атаку на оборону противника в деревне Павлюченки. Он находился вблизи полкового наблюдательного пункта. Вышел из траншеи для того чтобы организовать перемещение вперед орудий прямой наводки для поддержки пехоты при занятии ею Павлюченков. Ожидались контратаки противника с танками. Немцы сильно обстреливали район наблюдательного пункта. Осколком одного из снарядов он и был ранен. Находившиеся на наблюдательном посту фельдшер Павеличева Екатерина Ивановна, уроженка города Кинешмы Ивановской области, и командир санвзвода Голубев, несмотря на сильный обстрел, оказали ему квалифицированную медицинскую помощь и организовали эвакуацию в медсанбат.
Через сутки после прибытия Григория меня определили к эвакуации в тыловой госпиталь. Попрощались, прослезились, встретиться в жизни нам более не пришлось.
Железнодорожные «летучки» для перевозки раненых состояли из теплушек – товарных вагонов, оборудованных нарами и железной печкой. Привезли в Смоленск. У места разгрузки уже ждали несколько больших автобусов, специально оборудованных для перевозки раненых.
Переехали Днепр по льду, мост еще не восстановили, а затем доставили на окраину города к пятиэтажному, красного кирпича дому. Здесь и был госпиталь. Далеко занесло, размышлял я, а спустя несколько дней эвакуировали еще дальше, в Калинин. Это был уже настоящий тыл. В госпитале находилось на излечении несколько сот раненых с длительными сроками лечения. В нашей палате лежало четырнадцать человек. У каждого – отдельная кровать, хорошая постель, перовая подушка, чистое постельное белье – как в хорошей больнице в мирное время. Отношение медицинского и всего обслуживающего персонала к нам внимательное, доброе. Начал постепенно поправляться, нарастала новая кожа, а затем и ногти. Появился интерес к окружающим. В палате только офицеры, больше пехотные. У каждого своя судьба, свои планы на будущее, но было и для всех единое желание – выздороветь и быстрее победоносно закончить эту жестокую войну. Двух человек по завершении лечения обещали перевести на инвалидность и уволить из армии, но у них особой радости это известие не вызвало.
У одного – пожилого капитана, семья находилась на оккупированной территории, и ехать инвалиду после госпиталя было не к кому. Второй – молодой лейтенант, после завершения лечения оставался малопригодным к трудовой деятельности, было над чем задуматься. Скольких людей испортила война! В госпитале это чувствовалось особенно. Раненые, которым было уже полегче, после обхода врачей играли в карты, рассказывали были-небылицы, обсуждали положение на фронтах войны. С большим уважением говорили о наших выдающихся полководцах, особенно о Г. К. Жукове, К. К. Рокоссовском, И. С. Коневе. О чем только не говорилось, о чем не мечталось. Некоторые из выздоравливающих умудрялись уходить в город, не без содействия кое-кого из медперсонала. Это считалось серьезным нарушением, но администрация таких случаев вроде бы не замечала. Знали, что нарушителям порядка через несколько дней идти на фронт, и всё прощали.
Те, кто уже давно находился в госпитале, получали письма от родных. Радовались, рассказывали о содержании. Тяжело жилось людям в городах и в сельской местности, и трудно было скрыть это от фронтовиков в письмах к ним.
Под мою диктовку сосед по палате, лейтенант, родом из города Шуя, Ивановской области, написал письмо моим родным в город Северодвинск Архангельской области. Вскоре получил ответ, написанный отцом Матвеем Васильевичем. Он простой рабочий на заводе. Мать – Анна Васильевна – до войны была домашней хозяйкой. В начале войны пришлось устраиваться на работу, чтобы получать рабочую карточку на хлеб. В семье были еще двое детей – девочки, Таня восьми лет и Катя тринадцати лет. Я и старший брат Василий находились в армии. Отец писал об их жизни в конце 1943 года – начале 1944 года. Работать приходилось по 12 часов в сутки, но на это он не жаловался. Плохо было с питанием. То, что выдавалось по карточкам, было недостаточным для жизни. Купить что-либо из продуктов было трудно, да и цены были недоступные для рабочего человека. Однако черный рынок все же существовал, была категория людей, которая имела возможность продавать продукты и наживалась на этом. На деньги, которые я переводил им, мою зарплату, можно было купить восемь буханок хлеба черного. На четырех человек на тридцать дней этого, конечно, очень мало. Однако отец и мать благодарили меня, писали, что это их здорово выручает. В деревне, вблизи города Каргополя, семья имела большой двухэтажный дом, где последние годы жила одна старая наша тетка Анисья. Во время войны помогали ей соседи, и она кое-чем была им полезна. В войну плохо стало жить тетке Анисье, померла. Поехал отец в деревню, похоронил Анисью, продал дом за бесценок. О брате Василии писали, что он жив и здоров, служит рядовым солдатом, а где – им не известно.
В следующем письме родители писали, что дочь Катерину приняли работать на завод, будет получать рабочую карточку. Так жила рабочая семья в те годы. Сообщали мне во втором письме и о двоюродных братьях Никоновых – Николае и Иване. Оба были на фронте. Николай на Карельском Перешейке, а Иван – на Западном фронте старший лейтенант, сапер. Николай был постарше нас, женат. Жена и двое малых детей в 1942 году в Ленинграде померли от голода. Много горя принесла война нашей семье. Было за что предъявить счет фашистским захватчикам.
От медицинского персонала госпиталя приходилось слышать, что и в Калинине в то время жилось не легче. Одному молодому военврачу, чтобы он не очень обижался на свое бытие, рассказал о его сверстнике-враче, моем однополчанине Игоре Покровском, как его батальонный медпункт ежедневно бывает под артобстрелом, а он сам почти ежедневно по ходам сообщений и траншеям посещает стрелковые роты, где выше бруствера головы нельзя поднять. Самую тяжесть на войне медицина принимала на себя в лице своих представителей в ротах, батальонах, стрелковых полках. Они находились и работали там, где шли бои. Под обстрелами и бомбежками оказывали раненым первую помощь, независимо от их должностей и званий, для всех одинаково находились и лекарства, и перевязочный материал.