рела, сделали блиндаж.
Организация оборудования в инженерном отношении позиций артиллерийских и минометных подразделений была возложена на начальника артиллерии, то есть на меня. Все полковые орудия поставили на прямую наводку, 45-миллиметровые пушки – почти на линии передних окопов пехоты, чтобы поражать танки противника перед передним краем, 76-миллиметровые пушки заняли огневые позиции метров 400–600 в глубь обороны, левее железной дороги, с задачей не допустить прорыва танков противника по шоссе. Артиллеристы работали без помощи саперов. Ночами на огневых кипела работа, перед рассветом всё тщательно маскировалось. Расчеты отдыхали, только наблюдатели зорко следили за поведением противника. Орудиям прямой наводки запрещалось себя проявлять без крайней необходимости.
В конце марта, впервые с момента вступления в должность начальника артиллерии полка, я был вызван к командующему артиллерией дивизии полковнику Калягину С. Я. До этого он со мной разговаривал только по телефону в силу служебной необходимости. Было известно, что он рекомендовал на должность начарта полка кого-то из офицеров 891-го артполка, но П. К. Прохно отстаивал свое решение. Штаб дивизии находился километрах в пяти от нашего штаба по направлению к Дретуни, в сосновом лесу. Часов в шесть утра, как было приказано, я был уже у землянки Калягина. Оказалось, он ушел так рано по каким-то служебным делам. Ординарец пригласил войти в землянку. Небольшая, размером три на четыре метра, она была уже прибрана. В углу на топчане – заправленная аккуратно постель. На столике у небольшого оконца – телефонный аппарат. Освоившись, спросил, в связи с чем полковник так рано ушел по делам. «Он, бывает, совсем не ложится в постель, всю ночь у телефона, разговаривает то с артиллеристами, то с пехотой. Подремлет немного, сидя за столиком, а в шесть утра уже всегда на ногах», – ответил ординарец. Это действительно было так. По ночам, как только на участке дивизии где-то начинается сильная перестрелка, Калягин лично связывался с наблюдательными пунктами артиллерии, с дежурными пехотных частей, выяснял обстановку у первоисточников. Не раз глубокой ночью приглашал и меня к телефону, интересовался обстановкой на участке обороны полка. Помню и сейчас его характерный тонкий певучий голос, часа в два-три ночи произносящий примерно следующее: «Але, але, что там у вас за стрельба?.. Противник по вам бьет?.. А вы с Харитошкиным, наверное, спите. Вы тоже по нему бейте… методически… методически, не давайте ему покоя». Мы в ту пору по противнику били из артиллерии и минометов больше, чем он по нам. Ограничений в расходе боеприпасов практически не было.
В разговоре с ординарцем быстро прошло полчаса, пришел Калягин С. Я. Среднего роста, сухощавый, лет тридцати восьми, выражение лица строгое, пытливо-недоверчивое, одет в гимнастерку, брюки- галифе, сапоги, туго подтянут офицерским ремнем. Я представился, и началась беседа. Он подробно расспросил о состоянии артиллерийских и минометных подразделений полка, расположении огневых позиций и наблюдательных пунктов и видимости с них обороны противника, о взаимодействии с пехотой, о поведении противника перед участком размещения полка. Я понял, что это был экзамен, на все вопросы я отвечал обстоятельно и конкретно, так как повседневно занимался ими, был организатором или исполнителем этих дел, обходил и облазил весь передний край. Видимо, мои ответы понравились. В заключение беседы Калягин приказал обратить особое внимание на организацию надежной противотанковой обороны центра участка расположения полка от линии железной дороги и левее. На участке обороны дивизии это было главное танкоопасное направление, и озабоченность командования дивизии вполне была понятна. Уходя от Калягина по окончании беседы, я понял, что экзамен выдержан, иначе не давал бы он мне указаний.
Неоднократно бывал потом он на переднем крае, ходил по траншеям, беседовал с солдатами, проверял состояние их оружия, наличие патронов и гранат. Добирался во всяком деле до его сути, до деталей, до мелочей. Беспокойный за дело, ему вверенное, был человек, надежный командир, знающий. Прошел весь боевой путь дивизии от Велижа до Балтики и не избегал опасностей.
Батарею 120-миллиметровых минометов я продолжал считать «своей» и бывал в ней чаще, чем в иных подразделениях. Ее огневая позиция была оборудована примерно по центру обороны полка за небольшой, поросшей лесом, высоткой. Батарейцы – опытные воины – хорошо и быстро построили землянки для личного состава, окопы для минометов, укрытия для боеприпасов, замаскировали всё под цвет окружающей местности. Чушков П. Г. пристрелял ориентиры на переднем крае противника, подготовил данные для стрельбы по важным целям и на случай открытия заградительного огня перед нашим передним краем. Однако огня сэтой основной позиции почти не вели, берегли ее на серьезные боевые действия, например, на отражение наступления противника. Были на то причины. К 1944 году немцы научились по звуку отдельных выстрелов довольно точно определять координаты наших орудий и минометов. В самый ответственный момент они могли поразить батарею огнем своей артиллерии. Кроме того, впервые на нашем участке фронта для наблюдения и разведки, а также для корректирования огня артиллерии, немцы использовали аэростат наблюдения. Под Велижем нам надоедали «костыли» и «рамы», а здесь аэростат. Впервые он поднялся в районе станции Полота пятого апреля в ясный солнечный день. С высоты 400–500 метров мог просматривать позиции нашей артиллерии, даже прикрытые возвышенностями и лесом. Вероятно, и в ночное время велось с него наблюдение. По вспышкам выстрелов легко можно установить местонахождение стреляющих орудий. Приходилось все это учитывать. Несколько раз наша артиллерия и самолеты пытались его сбить, но он успевал приземлиться, а затем появлялся вновь. Только в конце мая он куда-то исчез.
Необходимость ведения огня 120-миллиметровой батареей была почти ежедневной. Ввели практику стрельбы с временных – кочевых – позиций.
На удалении с полкилометра вправо и влево от основной позиции оборудовали огневые позиции для двух минометов, укрытия для расчетов и боеприпасов, провели телефонную связь. На одной из этих позиций всегда находились минометы в готовности для ведения огня. Этим достигались боеготовность батареи на основной позиции, сохранение жизни солдат и офицеров. Они все это поняли и не жалели сил при проведении кочевых выездов. Ни один вражеский снаряд не разорвался на основной позиции.
Основной наблюдательный пункт батареи был оборудован метрах в шестистах от немецкого переднего края. Подкопали насыпь железной дороги, сделали небольшой блиндаж, накрытый двумя рядами шпал, с амбразурой в сторону противника. Обзор был отличный, но подход к наблюдательному пункту просматривался противником, да и само сооружение несколько выделялось над линией железной дороги.
На полоцком направлении в районе станции Полота наступил период позиционной войны, похожий на велижский. Почти ежедневно на том или ином участке в полосе обороны дивизии происходили артиллерийские перестрелки, поиски разведчиков, а иногда и крупные бои. 29 апреля на участке обороны 1117-го СП мы провели разведку боем с целью выяснить систему огня противника на переднем крае и группировку его артиллерии в районе Полоты. Вероятно, в тот период «прощупывалась» оборона немцев на многих участках фронта в целях подготовки крупного наступления. Задолго до начала боя пришел я на наблюдательный пункт минометной батареи. П. К. Прохно также высказывал намерение руководить боем с этого наблюдательного пункта, но в маленьком блиндаже не было возможности разместить всех сопровождающих.
В 6 часов 50 минут утра два дивизиона 891-го АП, 1320-й легкий артполк, приданный временно нашей дивизии, наша 120-миллиметровая минометная батарея, 76-миллиметровая полковая батарея, две мин- роты произвели десятиминутный мощный артналет на оборону противника в деревне Мачулище. Стрелковая рота, не встречая серьезного сопротивления со стороны противника, ворвалась в его траншеи, овладела Мачулищем. Противник сосредоточил по занятому нами участку немецких траншей огонь семи артиллерийских батарей калибра от 75-мм до 210-мм и нескольких минометных батарей. Выпустил до трех тысяч снарядов. По ходам сообщений подошли в Мачулище немецкие подкрепления. Нашим пехотинцам пришлось отойти. Бой продолжался до полудня. Пленных взять не удалось. По силе их артогня можно было сделать вывод о наличии нарубеже Полоты хорошо организованной прочной обороны.
В этот бой нам с Чушковым П. Г. и наблюдателям-телефонистам пришлось побыть в роли мишени для крупнокалиберного артиллерийского орудия. Огонь вело одиночное орудие с промежутками между выстрелами в две-три минуты. Воронки от разрывов имели диаметр около трех метров и такую же глубину. Насыпь железной дороги содрогалась, как от взрывов бомб. Осыпались стенки нашего маленького блиндажа. Угрожающе шевелились шпалы перекрытия. Бой в Мачулище уже прекратился, а тяжелые снаряды продолжали рваться с перелетами и недолетами. Последние выстрелы мы слышали, они совпадали по направлению с линией железной дороги. Пришли к выводу, что такое мощное орудие не является полевым, а смонтировано на железнодорожной платформе.
К вечеру пошли на огневую позицию батареи, поблагодарили солдат за четкое выполнение их обязанностей при ведении огня в период артподготовки и прикрытия отхода пехоты из Мачулище. Старший на огневой лейтенант Мурычев сообщил, что после окончания нашей артподготовки немцы произвели сильный артналет по кочевой позиции, но там наших никого не было. Через день-два, проходя возле той позиции, насчитал десятки воронок от разрывов снарядов. Если бы они пришлись по основной позиции – потери были бы неизбежны.
Чувства удовлетворения исходом прошедшего боя я не имел и у других однополчан не заметил, так как пленных не взяли и из Мачулище пришлось отойти. Повезло следующим днем. Разведгруппа 1119-го СП захватила восемь пленных из 173-го пехотного полка 87-й пехотной дивизии противника.