ли, некоторые задавали вопросы о судьбе домашнего скота, о том, как предполагается работать в колхозе, что и как будут получать за труд. Когда дошло до записи желающих в колхоз, то оказалось их очень мало и все люди неавторитетные, не очень трудолюбивые. Немного позднее на незаписавшихся в колхоз началось явное давление. Прежде всего пошли разговоры о кулаках и раскулачивании. Намекали на семьи, которые несколько лучше жили по сравнению с другими. Нам, например, ставили в укор владение большим и хорошим домом. Был не случаен и такой факт. Однажды летом к нам пришел милиционер из Каргополя. Он строго поговорил с мамой и потребовал выдать кожи, которые наш отец, как и все деревенские, выделывал из шкур своего же скота. Семья была большая, и покупать обувь в магазине не было возможности, да вряд ли она была в продаже.
Отец по делу был в соседней деревне, и милиционер решил его ждать. По сигналу мамы я побежал встретить отца и рассказал ему о визите милиционера. Не стал отец отрицать того, что было. В одном из хлевов в бочке готовились для дальнейшей обработки 5–6 шкур, отдал их милиционеру. Осталась семья на ближайший год без новой обуви.
Раскулачить в деревне никого не удалось, так как наемного труда никто не применял, все «богатство» создавалось своими руками.
Колхоз был создан, и в него вошли все хозяйства. Председателем избрали одного из уважаемых крестьян, хорошего хозяина. Коней со всей деревни свели в один двор. По одной корове оставили в хозяйстве, а остальных также свели в общий двор. Свезли в одно место сельхозинвентарь, семена. Назначили бухгалтера, кладовщика, бригадира. Четыре-пять человек оказались оторванными от сельхозработ, перешли в сферу управления.
Для деревни, где и мужиков-то всего три десятка, безработного начальства оказалось многовато, но и в других деревнях так поступали.
Нашей маме прикрепили для полного обслуживания – кормления, доения и ухода – восемь коров, собранных на двор Мариничевых, что через три дома от нас. Условия там имелись только для обслуживания двух-трех коров. Поэтому приготовить в нужном количестве теплое пойло не было возможности. Особенно трудно было ухаживать за коровами в зимнее время. Дров к коровнику своевременно не подвозили. Чтобы подогревать воду, разрешили распиливать на дрова гумно. Когда в выходные дни приходил из Каргополя домой, то частенько помогал пилить дрова и на салазках возил к коровнику. Первую колхозную зиму еще имелись дрова, ранее запасенные, но в последующие зимы гумна растаскивались также на отопление частных домов. Трудоспособные мужчины, в том числе и наш отец, были в обязательном порядке направлены на лесозаготовки вместе с лошадьми. Леспромхоз находился от нашей деревни километрах в сорока, и домой мужики до весны не появлялись. В такие зимы приходили мы вечером из Каргополя на выходной, а в доме было холодно, спать иногда забирались на русскую печь. С питанием тоже стало плохо. За работу в колхозе в «трудовую книжку» маме ставили палочки за каждый день работы, а реально за трудодень давали только зерно в пределах 1–1,5 килограмма. Через год пришлось продать корову, так как корма не давали, а если немного удавалось заготавливать, то привезти было не на чем.
Уходили мы с Василием в школу в Каргополь на пять дней со скудной нормой продуктов, которых часто до конца недели не хватало. Выручала нас иногда тетка Щура – сестра нашей мамы, она в городе работала учительницей, серьезная, душевная женщина, понимала наше положение и, когда приходили к ней на квартиру, всегда кормила, а иной раз и денег давала немного. Позднее тетя Шура – Александра Васильевна получила звание Заслуженного учителя РСФСР. В Каргополе в те годы жили также тетки Елена и Евдокия, но у них мы бывали реже.
Каргополь – город небольшой, но имеет более чем 500-летнюю историю. В летописях Российского государства упоминается, что в 1380 году на Куликовом поле под знамена Дмитрия Донского пришел из Каргополя князь Глеб с дружиной. Таким образом, каргопольцы, и в их числе, конечно, далекие предки рода Никоновых, участвовали в той исторической битве, где были разгромлены полчища татар. Каргопольский полк участвовал в обороне Севастополя в 1854–1855 годах и, конечно, наши земляки сражались за Россию во всех других войнах. Отец и другие деревенские мужики знали об этом и гордились.
Каргополь славился, да и теперь славится, своими белокаменными церквями. При населении от 2,5 до 6 тысяч человек в нем было до
40 церквей, отдельные из них выдающейся архитектуры и солидных размеров. Ко времени нашей учебы ряд церквей были разрушены до основания, с других сняты купола и внутреннее убранство, а помещения отданы под разного рода склады, мастерские и пр. Наше школьное общежитие тоже размещалось в здании бывшей церкви. Добротное это сооружение со стенами, толщиной более метра, красивейшими решетками на окнах и замысловатой фигурной лепкой по стенам.
Разрушение церквей активно продолжалось в период нашей учебы. Нам, глупым ребятишкам, читали лекцию о вреде религии, а затем вели к одной из церквей, заставляли снимать иконы и прочее церковное убранство, ломать, рвать. Стыдно и горько вспоминать такое варварство, но оно проходило в то время повсеместно. Тяжкая вина лежит на высших правителях страны – Сталине и его соратниках. Не могло такое твориться без их указания. К счастью, уничтожить всего не смогли, лучшие церкви сохранились только без колоколов, их в те годы разбили, и металл увезли на переплавку. Иконы из громившихся церквей местные жители частично припрятали и сохранили. Ныне у оставшихся церквей выставлены доски с надписями: «Памятники архитектуры, охраняются законом». Одну из церквей во время войны разрешили передать верующим для совершения служений. Жители вернули туда спасенные иконы, и сегодня они украсили изнутри ее стены, сверкают серебром, золотом и удивительной росписью. Водились в наших краях настоящие мастера: строители, художники, золотых дел мастеровые, а также бескорыстные люди, жертвовавшие большие состоянияна общественные сооружения. Масса туристов – охотников до старины приезжают в Каргополь и восхищаются творениями наших предков.
Наша учеба в каргопольской ШКМ близилась к завершению. А в деревне тем временем дела шли все хуже и хуже. Поля обрабатывались плохо, урожаи снизились, хлеба не хватало, скота в личном пользовании становилось все меньше и меньше. Молодые мужики и парни начали покидать деревню насовсем или до лучших времен, а за ними потянулись и семьи. Наш двоюродный брат Николай уехал в Архангельск, там окончил курсы и стал работать шофером автолесовоза на лесозаводе. Через некоторое время отец Николая, наш дядя Алексей с семьей переехали жить в Няндому, устроились работать на железной дороге.
В нашей семье весной 1934 года полностью закончились продукты питания. Оставалась лишь вика в зернах. Мололи ее ручным жерновом и из такой муки пекли лепешки. Но и вика вскоре кончилась. Огород еще смогли засадить картошкой, капустой, брюквой, луком, но когда с него дождешься урожая? Есть каждый день хочется, до осени можно семь раз протянуть ноги.
Отец решил съездить «на разведку» в Архангельск. Из немногих оставшихся овец зарезал одну на дорожные расходы и в начале лета уехал. Дней через десять вернулся, привез несколько буханок черного хлеба, выменянного на мясо. Хлеб показался слаще пирогов, которые раньше выпекали почти ежедневно. На домашнем совете решили из деревни уезжать в Архангельск. Последние дни перед отъездом мрач- ная, гнетущая обстановка была в доме. Всё, что строилось и наживалось десятилетиями несколькими поколениями Никоновых, приходилось бросать просто так, бесхозно, бесплатно.
Одновременно с нами выехали еще несколько семей. Вслед за единственной подводой с пожитками до Няндомы шли пешком двое суток. Еще через день поездом в переполненном общем вагоне добрались до Архангельска. Моста через Северную Двину тогда не было. На пароходе «Москва» от вокзала переправились на правый берег к центру города. Заняли очередь за хлебом в коммерческом магазине. Только к обеду следующего дня подошла наша очередь. Давали по килограмму на человека. На всю семью купили две буханки белого хлеба и одну из них тут же у магазина разломали и съели.
Но как быть дальше? Денег не было даже на хлеб. Надо было срочно устраиваться на работу. Но таких, как мы, из деревень, понаехало в город немало. С помощью биржи труда отцу удалось вскоре устроиться грузчиком на исакогорский гипсовый завод. Работы была очень тяжелая, но выбирать не приходилось. Выше по Двине у села Орлецы добывали камень-алебастр, возили баржами до Исакогорки, обжигали, мололи, и получался гипс.
Жить нашу семью поселили в деревянный барак, где в большой комнате проживали еще несколько семей. После просторного деревенского дома на одну семью жить в такой скученности и неудобствах было тяжело. Кроме того, вскоре убедились, что на небольшую зарплату отца всю семью содержать невозможно. Мать с девочками Катей и Таней в конце лета уехали обратно в Заручевье, рассчитывая, что там подросли овощи и ячмень на нашем довольно большом огороде. В этот очень тяжелый период жизни нас поддержал морально и материально мамин брат Василий, проживавший на Экономии – районе Архангельска. Брат Василий проживал у него некоторое время на полном довольствии, пока удалось устроиться в школу речного ученичества в исакогорском затоне. До начала занятий в школе в продолжение двух-трех месяцев Василий работал погонщиком лошадей на выкатке бревен из реки к лесозаводу. Это была заметная помощь скудному семейному бюджету. Семье пролетария, какими мы фактически стали, в те годы жилось не лучше, чем крестьянам под давлением всту- пивших в колхоз. Отец пытался найти работу с лучшими заработками. Летом 1935 года он устроился рабочим на лесобиржу № 2, что в пригороде Маймаккса. Работа была очень тяжелая – обтесывал шпалы топором. Администрация выделила для семьи в деревянном бараке отдельную комнату. Мама с девочками уже окончательно переехали из деревни в город. Жить стало в материальном отношении лучше, зарабатывал отец своим тяжелым трудом для скромной жизни достаточно. Концы с концами уже сводить было можно. К тому же брат Василий осенью 1935 года окончил школуречного ученичества и был зачислен учеником капитана на небольшой пассажирский пароход пригородного сообщения, сам себя содержал. В навигацию 1937 года он уже работал в должности помощника капитана. Лет ему было в ту пору восемнадцать, да и ростом мал. Чтобы стоять в рубке и управлять пароходом, ему приходилось пользоваться специально сделанной подставкой под ноги. По этой причине пассажиры иногда выказывали беспокойство за свою безопасность.