космополиса: слова «décadence», «délicatesse», «nuances», «mise en scène» и «excellence» написаны в тексте Ницше по-французски. В письме к Мальвиде фон Майзенбуг, говоря о «Казусе Вагнера», он рекомендует читать свое произведение на французском: «его намного легче перевести на французский, чем на немецкий»[845], – добавляет он.
Согласно Ницше, Бодлер с его амбивалентностью входит в ряд великих парижских умов, романтиков второго поколения: даже больше, чем Делакруа или Берлиоз, он является «первым разумным приверженцем Вагнера», единственным, кто способен сравниться с проблемой, с «неврозом» Вагнера. Бодлер, «кто первым понял Делакруа, этот типический décadent, в ком опознало себя целое поколение артистов»[846], собирает в себе все противоречия, все сложности парижского интеллектуала середины XIX века, находящегося, по мнению Ницше, на самой грани грядущих метафизических потрясений. Этих скрытых родственных связей, которые сплетает философ под неспокойными небесами европейского упадка, не понять, если не принять во внимание, что все эти артисты принадлежат к новой, небывалой географии духа.
Так называемая школа европейского вкуса, столь дорогая Ницше, превосходно рассмотрена в работах видного германиста М. Монтинари, который стал основателем «Nietzsche Forschung» и совместно с Д. Колли был издателем полного комментированного собрания сочинений немецкого мыслителя. Речь идет о своего рода идеальном сообществе, каковое исследователь предлагает соотносить с понятием «Космополиса». В статье 1987 г., озаглавленной «Задачи ницшевских исследований сегодня: конфронтация Ницше с французской литературой XIX века»[847], Монтинари обозначает одну из этих задач и напоминает слова Ницше из письма к Петеру Гасту от 6 декабря 1885 г.:
Хорошенько поразмыслите о прекрасном концепте «Ниццы» (название греческого происхождения, указывающее на победу) – вот он «Космополис», если таковой есть в Европе. Мы здесь ближе к рафинированному французскому духу (рядом со мной новый том современной психологии Поля Бурже), хотя его никогда не бывает вдоволь[848].
После открытия «алкионского» мира французского побережья и Италии, погрузившись во французскую литературу своего времени через Поля Бурже, Ипполита Тэна и Фердинанда Брюнетьера, Ницше, став с этого момента апатридом, испытывает потребность сосредоточить свои новые рассуждения вокруг некоего значимого ядра, эмблематического места, на которое он нацеливается. Французское своеобразие подытожено в афоризме 254 из книги «По ту сторону добра и зла». Вместе с тем причастность Шопенгауэра и Гейне к «Франции пессимизма» свидетельствует о стремлении Ницше расширить понятие. Наследие, что отличает Францию от остальной Европы, в особенности от Германии, сводится для Ницше к трем свидетельствам французского благородства: речь идет, во-первых, о преданности французов форме, особой артистической страсти, обеспечившей уникальное рождение своеобразной «камерной музыки словесности»; во-вторых, имеется в виду аристократическая, моралистическая, плюралистическая культура классических авторов XVII–XVIII веков (Жан де Лабрюйер, Франсуа де Ларошфуко и, прежде всех прочих, Николя де Шамфор), которая непосредственно ведет к психологическим изыскам следующего столетия, захватывая Стендаля; наконец, в-третьих, Ницше думает об уникальном французском синтезе Севера и Юга, уберегающем европейскую культуру от нордических полутеней и немецкой традиции. Именно здесь открывается подлинная сторона космополита: уметь любить Юг в Севере и Север в Юге, горизонт, что предохраняет от всякой ура-патриотической спеси и всякой националистической пошлости.
Последняя авантюра мысли Ницше также оборачивается путешествием в Космополис, город Freigeistes, как он назвал его в стихотворении 1884 г.:
«O peuple des meilleurs tartufes
(по-французски в оригинале: «О, племя наилучших тартюфов),
Тебе я верен, как всегда!» –
Изрек он и на первом судне
Отправился в Космополис[849].
Стоит обратить внимание на то обстоятельство, что слово «Космополис» Ницше нашел в письмах Стендаля, который, любовно вспоминая о своих пяти или шести родинах, возвещал: «сейчас я происхожу из Космополиса». Характерно также, что в хорошо известных Ницше «Очерках современной психологии» Бурже настаивал на космополитизме Стендаля.
Не лишним будет напомнить, что этому опасному и амбивалентному граду сопричастны другие столицы духа: Венеция, чье имя означает для Ницше саму музыку, и Санкт-Петербург, который для него является прежде всего городом Достоевского.
Что же до Вагнера и Бодлера, то они принадлежат Парижу: французский романтизм, по мнению Ницше, «настолько вагнерианский», что в своем упадке может даже не разглядеть слабости и женственности немецкого музыканта, маскирующего собственный декаданс. В одном из последних своих писем, датированном 24 ноября 1888 г., Ницше рассказывает о том, что из Санкт-Петербурга ему приходят «письма искреннего восхищения»[850]. Он читает по-французски «Записки из подполья», «Записки из Мертвого дома», «Униженные и оскорбленные», «Бесы»; по-немецки – «Белые ночи»: в этом чтении он познает другую сторону Космополиса, более тревожную, более глубокую. В Санкт-Петербурге, пишет он в «Казусе Вагнера», не упоминая, правда, имени Достоевского, «угадывают такие вещи, каких не угадают даже в Париже»[851].
Итак, если принять во внимание саму семантическую неустойчивость понятий декаданса и его столицы Космополиса, то амбивалентное родство, которое Ницше усматривает между Вагнером, По, Бодлером и Достоевским, кажется не таким уж сомнительным. В патетическом фрагменте, относящемся к октябрю 1888 г. и названном «Ради жизни согласно разуму», Ницше подвергает критике напрасную растрату сексуальной энергии и возбуждения, характерную для артистов: для него это симптом декаданса; вместе с тем он признает высшую соблазнительность такого артистического идеала. Так или иначе, но философ-антихрист все сводит к религии: «А главное – некая доля католицизма в идеале является в художнике почти достоверным свидетельством его самопрезрения, “болота”: таков случай Бодлера во Франции, случай Эдгара Аллана По в Америке, случай Вагнера в Германии»[852]. С такими проявлениями чувственности, пишет Ницше, «рекомендуется осторожность».
Что же такое Космополис декаданса?
Зимой 1883/1884 гг. Ницше, оказавшись впервые в Ницце, ушел с головой в современную французскую литературу. В черновых заметках и опубликованных работах запечатлены многочисленные следы этих занятий. Философ читает Теофиля Готье, Гюстава Флобера, братьев Гонкур, Бодлера, Мопассана, Мериме, следуя в целом критическим установкам Сен-Бёва, Тэна и Ренана. Бодлер более других побуждает его к размышлениям о декадансе, восходящим, напомним, к «Очеркам современной психологии» Бурже, вышедшим в свет в 1883 г. Согласно Бурже, европейские культуры и общества поражены естественным и неизбежным недугом, который отравляет всякое проявление жизненного начала и погружает чувствительные умы в мрачнейшую taedium vitae: «Повальное отвращение перед лицом недостатков этого мира проникло в сердца славян, германцев и латинян. У первых оно проявляется в нигилизме, у вторых – в пессимизме, а у нас – в отшельничестве и странных неврозах»[853]. Критик выдвигает несколько положений сравнительной психологии европейских народов, столкнувшихся с отрицанием «всех усилий всех предыдущих веков». В этой прискорбной панораме русский нигилизм в духе Тургенева является, в глазах Бурже, элементом жесточайшего насилия, в котором переплетаются два различных национальных порыва, при этом оба направлены на разрушение. Он продолжает: «Кажется, что из наполовину азиатской крови в головы славян поднимается какой-то смертный туман, который толкает их к разрушению, будто к некоей священной оргии»[854].
Бодлер, в свою очередь, оказывается самым острым сознанием этой всеобщей болезни. Он – «совершенный образец» парижского пессимизма, который отдаляет его от традиционного скептицизма французского духа. Тем не менее он не чужд «goût du néant» («тяги к ничто»), присущей славянской душе, которая смешивается у него с необычными критическими способностями, призванными к микроскопическому анализу: «Тот же самый нигилизм, – пишет Бурже, – ведет к аналитическому либертинажу Бодлера»[855]. Разрывающийся между пессимизмом и нигилизмом Бодлер действительно стал, согласно Бурже, человеком и теоретиком декаданса, познающим следы старения европейской цивилизации и общества. Самые заметные знаки этого старения – искусственность, болезнь, нервическую галлюцинацию – поэт перевел в сферу искусства, провозглашая в нем таинство и истому конца мира. Что касается стиля, то поэт «Цветов Зла» обобщает свои высказывания в одном удачном определении, которое, будучи проблематичным в отношении самого Бодлера, прекрасно передает, по мысли Бурже, распад понятия стиля как такового и программы символистской литературы:
Социальный организм следует тому же самому закону. Его упадок начинается с того момента, когда индивидуальная жизнь преувеличивается под влиянием всего благоприобретенного и наследственности. Тот же самый закон управляет развитием и упадком такого организма, каковым является язык. Стиль декаданса являет собой такой стиль, где единство книги распадается, уступая место независимой странице, где страница распадается, уступая место независимой фразе, а фраза уступает место независимому слову