Возле него, рассевшись прямо на земле — калачиком ноги, — обедала бригада колхозников. Обедали торопливо: день выдался жаркий на славу, гребь сохла хорошо. Нас встретили шумными возгласами:
— Ай да Груня! Где это ты молодцов таких подцепила!
— Из воды, что ли, вытащила?
— Нет ли там еще?
И тут же усадили «за стол». Уплетая маслянистую, зернышко к зернышку, круто сваренную гречневую кашу, мы сразу приступили к делу — стали расспрашивать, не видали ли косцы наших товарищей.
— На плоту?
— Да… на плоту.
— Проплыли недавно. Трое или четверо.
— А сколько было с ними собак? — спросил я осторожно.
— Собак не заметили.
Мы с Мишей переглянулись.
— Они? Ясно?
— Они! Ну и пусть плывут на своем плоту — мы теперь нарочно торопиться не будем.
— Значит, грести нам вправду поможете? — лукаво щурясь, спросила Груня.
— Поможем! Двое за одного сработаем!
— Как? Как? — захохотали колхозники.
— Двое… ой!.. Каждый за двоих сработает. Нам сено грести не впервой.
— Да? И копнить умеете?
— Все умеем!
— Ну и ладно, — одобрительно сказал бригадир, вставая. — Вот вам урок: до вечера скопнить на пару двадцать копен. Груню прикрепляю подгребальщицей.
Сено пересохло, крошилось, мелкая труха сыпалась нам за воротники. Распаренные жарой и непривычной для нас работой, мы с Мишей носились вдоль валков, набирая кудлатые навильники и поглядывая, как соседи наши выкладывают копны. Всюду вдоль берега реки, куда только хватал глаз, тянулись бескрайние луга, и всюду кипела работа. Копны стояли красивые, ровненькие, как шашки на доске перед началом игры. Кой-где уже метали зароды, огромные, похожие на двухэтажные дома.
— Которую кладешь? — на ходу крикнул мне Миша.
— Кажется, пятую.
— Здорово! А я только четвертую.
Тогда я остановился и пересчитал свои копны. Собственно говоря, и считать было нечего: на моем участке топорщились две неуклюжие, кособокие копны, я заканчивал третью…
— Ничего не понимаю, — развел я руками. — Где же остальные?
Груня опять засмеялась и так посмотрела, что я почувствовал, как горячий пот ручейком побежал у меня по спине. А она, работая граблями, будто играя, затянула протяжную песню. Ее дружно подхватили, и песня понеслась над лугами широким разливом. Откликнулись даже те, что далеко от нас метали зарод. Запели и мы. Не зная слов песни, выводили ее несложный мотив. И сразу как-то легче, свободней задвигались руки.
И когда над рекой осталась только желтая полоса заката, а потом погасла и она и прохладная роса увлажнила колючую кошенину, мы подвели итоги: все-таки двадцать две копны! Даже Груня сделалась серьезной. Подошел бригадир, похвалил:
— Оставайтесь, ребята, еще на денек. Гребь докончим, поедем в село.
Но с запада черным клином ползет тяжелая туча, и всем становится ясно, что завтра грести не придется.
— Ну, не грести, так посидите с нами, коль дождь пойдет, — упрашивает и Груня. — Песни попоем. Вы нам что-нибудь интересное расскажите. Ну, куда вы плыть в ночь собираетесь? Да еще и без ужина.
Ах, русалка! Этак здесь можно надолго остаться. Но — вечерок, куда ни шло!
Вечер кончился почти на рассвете. Сначала ужинали, пели песни, потом хохотали, слушая забавные истории, что начал рассказывать бригадир. Нам, в свою очередь, пришлось выложить весь запас своих знаний в области текущей международной обстановки, которой всего более интересовались колхозники.
И все же ночевать мы не остались. Не напугала нас ни черная туча, ни предсказание, что дождь будет с ветром.
— Мы видывали и не это!..
— Ну, как хотите, — и колхозники всей гурьбой идут провожать нас на берег.
— А все-таки зря вы едете, — кутаясь в платок, на прощание говорит нам Груня.
Может быть, и зря. Но тут было одно обстоятельство. Когда гостеприимный балаган скрылся за поворотом, Миша, стаскивая ичиги, заявил:
— На мне сена — хватит козу накормить.
— У меня тоже.
И, причалив к берегу, мы с наслаждением полощемся в холодной воде, вымывая колючую труху изо всех закоулков.
— Сережа, а ты заметил, как на тебя посмотрела Груня, когда ты рассказывал про забастовку ирландских рабочих в Эдинбурге? И еще в бок свою подругу толкнула.
— Заметил, — сказал я хвастливо. — Я очень красиво говорил.
— Угу! Ты думаешь, она потому так и посмотрела?
— Конечно!
— Нет. Потому, что Эдинбург не в Ирландии, а в Шотландии. И Груня это лучше твоего знает.
— Я сказал: Эдинбург в Ирландии?!
— Да. Ты сказал.
— Ай!.. — испуганно вскрикнув, я погрузился в воду с головой.
ТРОЕ С СОБАКОЙ
К нашему удивлению, ночью дождь не пошел. Утром — тоже. Куда девалась вчерашняя грозная туча! Небо опять — чистый ультрамарин. Луга теперь чередуются с живописнейшим бором, — поочередно уступая друг другу берега. Бор направо — луга налево, бор налево — луга направо. И везде такое обилие красной смородины, что берега кажутся раскрашенными, а зубы от оскомины не сожмешь.
Дождь пошел только к вечеру и без всякого предупреждения. Откуда-то враз набежали высокие кудрявые облака, белые, как хлопья пены. Быстро сцепились, слились воедино, потемнели и превратились в добротную тучу с достаточным запасом грома и молний. Мы еле-еле успели воздвигнуть свой походный балаган.
За ночь на землю вылилось столько воды, что илистые берега превратились в кисель. Нельзя ступить: ноги так и уходят в грязь почти по колено. Мы начали грузиться, и тут кисельные берега сыграли со мной злую шутку. Чтобы не лазить через весь багаж и не марать его грязными ногами, мы поставили лодку вдоль берега — благо, здесь сразу крутым откосом начиналась большая глубина. Я нес на плече большой тяжелый чемодан и, когда попробовал ступить в лодку, ноги у меня разъехались: одна прочно завязла в грязи, другая стала отходить вместе с лодкой. С минуту я шатался, как акробат, идущий без шеста по проволоке, а потом, когда лодка отошла дальше, мои ноги, как ножницы, раздвинулись совсем, я кувыркнулся и нырнул в воду вниз головой…
Надо отдать должное хозяйственному характеру Миши: он вытащил вначале чемодан, а потом стал оказывать помощь мне.
Это надолго испортило настроение. Мы молча закончили погрузку и молча поплыли, с презрением поглядывая на грязную оправу безукоризненно чистой реки. Так мы проплыли село Баер. Немного ниже его обнаружили на левом берегу мощные напластования торфа. Но вылезти и посмотреть, насколько далеко торфяное болото простирается в глубь «материка», у нас не набралось энтузиазма.
— Не вылезу никуда, пока берега не подсохнут, — мрачно ответил я на попытку Миши завязать геологоразведочный разговор.
А вылезти все же пришлось — захотелось обедать. Остановились в устье речки Таренды. И поразились: речка буквально кишела рыбой. Ельцы разгуливали целыми косяками, совсем не обращая внимания на нашу лодку. Мы размотали удочки, но легче оказалось поймать ельца, чем на лугу кобылку для наживки. Рыба клевала так, словно боялась быть не пойманной нами.
За обедом я обнаружил, что у моей бескурковки по неведомой причине не действует правая пружина. Я попытался разобрать замок, но старые, проржавевшие винты с разработанными головками не подчинялись отвертке, что была у меня на перочинном ноже. А с одним стволом двустволка — то же, что велосипед об одном колесе.
— Ничего, — философски заметил Миша, — все равно нам заезжать в Баянду, чую, что там наши ребята. Починим и ружье. Отвернуть винты сумеют и в кузнице.
В Баянде мы, прежде всего, увидели стоявший у берега плотик. Наконец-то! Не так радовалась щука, ухватив за хвост ускользающего от нее пескаря, как мы, подчаливая к этому плотику. А к нам уже, поддергивая штаны и рассыпая по пути друг другу подзатыльники, мчалась целая ватага ребятишек.
— Давно пришвартовалось это судно? — важно спросил я, указывая на плотик.
Ребята переглянулись.
— Третьеводнись, — и все согласно закивали головами.
— Так. А где остановились мореплаватели?
— У председателя…
— «У председателя»! У бабушки!..
— А я говорю: у председателя!..
— Ну, ладно, дети, — примирительно сказал им Миша. — В споре родится истина. Но чтобы она родилась быстрее, отведите нас сперва к председателю, а после — к бабушке.
— Что?! — возмутился я. — Нам идти? Нам идти первыми? Ни за что! Ребята, пойдите и скажите им, что здесь, на берегу, ожидает их высокое и грозное начальство. Пусть явятся немедленно.
И тем же маршем ребята устремились в гору.
— Вот это правильный тон, — внушительно объяснил я Мише. — Будь покоен, они начнут все сваливать на нас. И потому нам надо первыми перейти в наступление.
— А как ты думаешь, Сережа, — после небольшого молчания сказал Миша, — может быть, нам сразу не стоит задираться? Мы вернее сохраним свое достоинство, если встретим их миролюбиво. Допустим, котелок горячего чая…
— Правильно!.. Обожжет им сердце сильнее, чем гневная речь…
И мы принялись кипятить чай.
По реке плыли пушистые комья пены, значит, вода садилась. Ельцы плавились, и по воде разбегались несметные круги, будто шел частый и крупный дождь.
А все-таки как много мы уже проплыли!.. Как далеко остался от нас Нижнеудинск! Если бы не мешали горы и лес и можно было бы подняться и увидеть… Впрочем, нет, увидеть все равно было нельзя. Все же двести километров это не расстояньице, а расстояние!
Затявкала собака. Тонко и смешно, будто медные пятаки бросала на каменный пол. В окружении еще большей толпы ребятни к нам приближалось трое… совсем незнакомых людей.
Куда девалась наша самоуверенность! Теперь мы почувствовали себя в положении не щуки, а того мальчишки, который долго гнался за своим недругом, настиг его, наконец, на пороге его же дома, и в тот момент, когда хотел схватить его за волосы, дверь открылась, обидчик юркнул в нее, а на пороге появилась гневная мамаша…
— В чем, собственно, дело? Кто вы такие? — приблизившись к нам, спросил один из троих. Одеты они были подобно нам — смесь городского с деревенским — тоже, видимо, искатели приключений. А по возрасту разве немного старше нас, хотя, пытаясь придать себе солидность, и отрастили усики — по четыре волоска с каждой стороны.