воподтек величиной с чайное блюдце. Ковыляя, кое-как я добрался до лодки и уселся делать массаж.
Мне ни с того ни с сего вспомнилась гоголевская «Ночь перед рождеством».
— Больно побил проклятый кузнец Вакула, — сказал я, растирая ушибленную ногу.
— Не кузнец, а «Тюменец», — поправил меня Миша.
— Ну, все равно: больно побил проклятый «Тюменец»!..
ГОРЯЧАЯ ВАННА
А километров через пять зашумел новый порог — «Ашимор». Его верхний залавок похож был на конус, обращенный острием вниз по течению. В то время как у берегов уже клокочет вода, середина реки еще остается гладкой. Зато вершина конуса — невообразимый хаос. Струи берегового течения, отбитые каменными грядами, направляются на середину и здесь сшибаются с главным потоком. Поэтому валы там вздымаются не поперек реки, а наискось. И это хорошо. Можно обойти первые гряды камней, держась на глубине, поближе к середине, а потом, когда влетишь в самую вершину конуса, перерезать валы поперек, то есть, направляясь уже к берегу. Тут надо работать веслами, не жалея сил, иначе будет плохо. Но только так ходят в порогах опытные лоцманы, как говорят, «под валом». Так сделали и мы. И это нам понравилось гораздо больше, чем канителиться с бечевой. Но ведь это был и по счету уже девятый порог, и пора было нам с ними подружиться.
Десять-пятнадцать минут — и шум «Ашимора» затих. Впереди открылась сияющая под солнцем гладь реки. Будто и не бывало никаких порогов. Опять к реке придвинулись горы, поросшие душистой пихтой, елью, сосной.
Два порога в один час! Эта мысль наполняла нас гордостью. Не то что раньше — один порог в два дня… Ради такой удачи стоило, как в сказке говорится, задать пир на весь мир. Уха из окуней, печенная в золе сорога, жареный рябчик с ягодным гарниром, вареники из щавеля, лапшевник с вареньем, кисель из красной смородины, черника в сметане и чаи из лепестков шиповника — вот краткое меню нашего торжественного обеда.
А к ночи собрался дождь и лил исправно до утра.
С утра… Впрочем, с утра опять пошел дождь и не переставал до самого вечера.
Мы совсем обленились. Лежим в балагане, разморенные сном, обильной едой и бездельем. Кружит голову густой вкусный запах черной смородины. Здесь ее непроходимые заросли.
Поздно вечером к нам подъехал в лодке председатель Выдринского сельсовета, возвращавшийся из служебной поездки домой. Промокший, иззябший, он долго сидел у костра, поворачиваясь к огню то одним, то другим боком. Пар клубами поднимался от его мокрой одежды. Он рассказал нам, что ездил проверять подготовку школ к началу занятий и что в деревнях Выдринского сельсовета давно уже нет ни одного неграмотного. Попутно он наговорил нам много интересного о географии здешних мест. Во-первых, мы узнали, что Балтурина носит второе имя Ондриной, Тахтомай — Филькиной, Неванка — Мохначей и Выдрина — Савиной, — по именам живших там когда-то эвенков, родоначальников этих сел. Во-вторых, узнали, что Выдрина стоит на левом берегу, а не на правом, как было это обозначено на наших путевых картах. И, в-третьих, — что речка Модышева никогда не сливалась с Джюкталью и впадает в Чуну не выше Выдриной, а в двух километрах ниже ее.
Хотя это и не наше собственное открытие, но радостно: сколько ошибок можно будет исправить на карте Сибири! Здорово? Здорово! Нет, не зря мы поплыли.
Всему, даже дождю, бывает конец. Мы покинули свою двухдневную стоянку и скоро оказались в Березовой.
На берегу стояла группа людей, видимо, поджидая нас. Удивленные таким вниманием, мы подчалили к берегу, вышли из лодки и обменялись приветствиями:
— Что это вас так много, товарищи, собралось?
— Да так — сено прибрали, воскресенье сегодня. А тут нам из Выдриной передали, что вы едете.
— Кто передал-то?
— Да вот мальчонка от председателя в лодке приплыл. Мы и вышли встречать, посмотреть на вас. У нас ведь проезжие редко бывают.
А потом, слово за словом — и беседа затянулась до глубоких сумерек.
Мимо нас проходили молодые колхозницы с ведрами, полными душистого парного молока. Они его несли на колхозный сепаратор — в «молоканку». Нам захотелось посмотреть ее.
— А ходите, ходите, побачьте, — с украинским выговором, улыбаясь, пригласила одна из колхозниц, — побачьте, яко гарно у нашем колгоспи обзаведение.
В «молоканке» прохладно. Беленые стены. Чисто с дресвой вымытый пол. Брызжет снопами огня большая лампа-молния. В углу жужжит сепаратор. Взбивая пушистую пену в ведре, широкой струей стекает из кривой трубки обезжиренное молоко — «обрат». Из другой трубки, чуть повыше, закручиваясь штопором, сбегают желтоватые сливки.
За дощатой переборкой гулко плещется жидкость в бочонке. Это из сливок сразу же сбивают масло.
Из полуприкрытой двери высовывается румяное девичье лицо и тотчас же в смущении прячется обратно.
— Между прочим, лучшая доярка, про нее и в области знают, в газете портрет напечатали. Думаем, и в союзном масштабе в грязь лицом не ударит, — объясняет нам председатель колхоза и манит девушку пальцем: — Варя, подь-ка сюда.
Но девушки уже нет как нет.
— Робеет, — смеется председатель, — незнакомых увидела. Она еще отродясь никуда из Березовой не выезжала. Собираемся ее на совещание в Иркутск послать. Пусть посмотрит на большой город. Самая скромница на селе. А вот нынче голыми руками теленка у волков отбила. Приотстал бычок от стада — а время было к вечеру, — волчица с двумя волчатами и давай его крутить. Рвать не рвет, а по кустам гоняет, должно, щенят своих обучать вздумала. Варя и случись тут, с вениками из лесу шла. Как закричит на волчицу да вениками замашет и — прямо к ней. И что бы вы думали? На что волк — зверь азартный, а тут сробела волчица, в кусты, к реке — и… след простыл. Щенята тоже за ней ходу. Молодчага эта Варя, право, молодчага.
Когда мы вышли на улицу, над головами пестрело звездное небо. Таежной тропинкой протянулся Млечный Путь. Из-под яра тянуло свежим холодком воды, за рекой убедительно-настойчиво гукал филин-мохнач.
Глубокой ночью мы пристали к высокому берегу, поросшему вековым бором, и, не разгружая лодки, улеглись прямо в кустах у реки.
Всю ночь нас беспокоил сильный грибной запах, доносившийся из лесу. Проснувшись на рассвете, Миша решительно заявил:
— Больше не могу. Хочу грибов.
И мы отправились в бор. С первых же шагов нам стали попадаться молоденькие обабочки, а дальше, в глубь бора, — белые грибы. Да, настоящие белые грибы, боровики, толстоногие, коренастые, те самые, о которых в детской сказочке говорится: «Царь лесной, боровик…» И растут они здесь в таком невиданном изобилии, что мы очень быстро набрали целое ведро.
Рыба у нас вышла вся, и мы думаем добраться до речки Дешимы.
Поставить там сети и, кстати, хорошенько просушиться, так как от постоянной сырости у нас начали плесневеть продукты и даже запасное белье. День обещает быть хорошим, и мы плывем, распевая песни.
По обеим сторонам теперь непрерывной цепью тянутся зеленые и стройные горы, местами стоят, как сложенные из тесаных камней, утесы. Луга встречаются очень редко, глухомань такая же, как на волоке Неванка — Выдрина.
Вдруг мое внимание привлек какой-то желтый зверь, копошащийся на берегу в распадке среди камней.
— Козел!..
Тотчас мы пристали к берегу, я схватил ружье, зарядил жаканом и пополз, плотно прижимаясь к усыпанной острыми камнями земле. Задыхаясь от охватившего меня охотничьего азарта, я достиг распадка и, озираясь, стал медленно приподниматься. Вот он! Вовсе близко… но мешают кусты. Я взвел курок и двинулся в обход, держа ружье наготове. Внезапно мой «козел» взмахнул крыльями и поднялся в воздух, оказавшись огромных размеров ястребом. Обескураженный, я вернулся к лодке. Однако нельзя сказать, что я ползал по камням совсем безрезультатно — на брюках у правого колена я продрал большую дыру.
Дешима. Справа — весь в ярких цветах лужок с островком березника посередине, слева раскудлатился бор. У самой реки — густые тальники, а дальше вздыбился горбатый хребет. Черный пихтач, ельник.
Вода в Чуне высокая, и течение Дешимы в устье «подперто», она стоит неподвижно. В бору белых грибов больше, чем в тальниках комаров.
Денек выдался на славу, яркий, солнечный, и мы разбросали по всему берегу свой провиант и багаж для просушки.
Вечером, поставив в Дешиме сети, я взял ружье и бесцельно пошел вдоль берега. Вдруг, прямо в лесу, закрякала утка. Что за диво? Я пошел на голос.
Бор раздвинулся, в глубокой лощине блеснула вода. Лесное озеро! Пиками торчат камыши, лохмотьями плавает зеленая тина и широкими кругами на воде отмечено то место, где сидела утка. По берегу озера рос такой густой таволожник, что, несмотря на все предосторожности, кусты под ногами трещали, заглушая даже голос кряквы.
Утка улетела. Я остановился на холме, разглядывая озеро. Оно казалось очень длинным, уходило в глубь бора и там терялось в чаще. Я стоял неподвижно, но треск — более легкий — продолжался. Трещало озеро… Опять загадка! Оказалось, что густыми черными косяками вдоль берега, шевеля тростники, гуляли огромные караси. Была пора их вечерней кормежки, и караси щипали траву, щелкая, как гуси.
Вот бы здесь порыбачить!
А на реке за ночь в сети нам почти ничего не попало. Один набитый печенкой налим. Все дело испортила вода, резко упавшая в Чуне. От этого в Дешиме образовалось течение, оно натянуло сети и прижало их ко дну.
Вот тебе и Дешима! Ну, что же? Надо плыть вперед, на штурм очередных — обозначенных на карте — петропавловских порогов. О них в Березовой нам опять наговорили всяческих страстей.
Порог «Ханяндин» мы услышали, еще за несколько километров не доезжая до него. Своеобразный шум порога запоминается очень быстро. Его не смешаешь ни с чем. И определить его хочется как-то коротко, в одном слове. Этим словом у нас стало «роет». Им мы встречали каждый порог, едва начинал доноситься его тысячеголосый шум.
На первый взгляд через «Ханяндин» можно было спуститься на бечеве — оба берега отлогие, покрытые лесом. Но все же хотелось предварительно его проверить. Причалив у изголовья порога, я отправился на разведку, а Миша остался «обжигать» на костре пироги с налимьей печенкой.