Ну, не хотите на Чуну, поезжайте на Чулым или в низовья Енисея на рыболовные промыслы; или в Хакасию, знакомиться с ее древней культурой; или к минусинским садоводам-мичуринцам; или… Да посоветуйтесь сами с местными опытными краеведами и выберите, что вам понравится. Изучайте свой родной край. А на остров Колгуев не ездите. Не с вашим запасом знаний сейчас ехать туда. А когда-нибудь позже, может быть, и придется.
Ни деньгами, ни снаряжением мы вам не поможем. Это, простите, будет баловством. Вы молодые, здоровые ребята и попутешествовать — может быть, иногда и впроголодь и под дождем — вам будет только полезно. В преодолении препятствий закалитесь и духом и телом. Проявите больше собственной инициативы. Список нужной для вас литературы прилагаем.
Желаем успехов».
Вот тогда-то и собрался наш Комитет по делам шести, заседавший чуть не целые сутки и положивший начало путешествию по чунским порогам.
Прежде всего мы доложили о нашей переписке и наших замыслах на школьном комсомольском собрании. Пригласили учителей. Спорили долго, горячо и жестоко. И, разумеется, главным образом, о маршрутах — двинуться в летние походы пожелала вся школа. В конце концов, разбились на несколько отрядов. Кто в горы, кто в степи, кто на озера, кто в ближние села, кто на лесные разработки. Чунские пороги остались, конечно, за нами.
Поднялся опять вопрос о деньгах. Но теперь уже было ясно, что деньги мы сами должны заработать. Ни ледоколов, ни меховых спальных мешков, ни сложных гидрометрических приборов нам не потребуется, а на снаряжение для плавания по Чуне не так-то много надо и средств. Решили: в свободное время ремонтировать школьную мебель. Миша и Володя неплохо действовали пилой и рубанком, я — малярной кистью, а остальные заделались подмастерьями. Разницу между сметой расходов и нашим заработком пообещали пополнить родители.
Плохо было то, что из длинного списка литературы, рекомендованной редакцией спортивного журнала, нам удалось разыскать только две географические карты. Правда, во многих деталях эти карты не сходились между собой, однако обе они согласно утверждали, что город Нижнеудинск стоит на реке Уде, что далее, при впадении в Уду речки Чукши, Уда переименовывается в Чуну, затем сливается с рекой Оной (Бирюсой), еще раз переименовывается в реку Тасееву, под этим названием впадает в Ангару, Ангара впадает в Енисей, а Енисей… впрочем, практически неважно, куда потом девается Енисей — окончание нашего путешествия назначалось в городе Енисейске, в 84 километрах от впадения в Енисей Ангары.
Карты нам рассказали, что первая часть пути лежит в местности, хотя и редко, но все же населенной (через 50–80 километров жилье), что следующая часть проходит по пустоплесью — безлюдной, глухой тайге, и течение реки там преграждено тремя порогами, что последняя часть словно бы опять не из трудных и что всего проплыть нам придется около тысячи километров.
Сразу возникла задача: как осложнить наше путешествие, как сделать, чтобы больше было приключений, больше волнений и тревог. Путь должен стать веселым, но хлопотным и трудным.
Решили разделиться на две группы. Из Красноярска выезжаем все вместе. А затем я и Миша следуем по железной дороге до Нижнеудинска, покупаем лодку и начинаем оттуда свой водный путь. Остальные сходят ближе, в Тайшете, и напрямую, замыкая треугольник, пешком идут к деревне Костиной, что на реке Уде стоит примерно в 140 километрах ниже города Нижнеудинска. Пройти по гипотенузе треугольника им придется около 200 километров, значит, самое большее — четыре-пять дней пути. За это время мне с Мишей следовало в Нижнеудинске справить все дела и спуститься вниз. В Костиной — торжественная встреча, объединение и уточнение подробностей дальнейшего маршрута. Генеральная цель поездки: проверка географических карт.
Комитет по делам шести единодушно утвердил это решение.
НАЧАЛО ПУТИ
В последних числах июня мы тронулись в путь. Шумно и весело проехали все вместе до Тайшета, а там, высадив четверых «пешеходов», остались вдвоем. Стало сразу немножко грустно. Миша высказал сомнение:
— А не зря ли мы разделились?
— Ах, батюшки! (Я никогда и ни в чем не соглашался сразу.) Меньше чем на неделю расстались — и уже готово, испугался! Ах, ах!
— И вовсе я не испугался, — внушительно ответил Миша. — Ты мне не дал закончить мысль. Я хотел сказать: не зря ли мы разделились в Тайшете? Надо было лучше им ехать до Нижнеудинска, а нам с тобой сойти еще раньше, в Канске, и оттуда пройти пешком до Костиной.
— Тогда хорошо, что ты не закончил свою мысль, — пожал плечами я, — глупее этого придумать ничего нельзя. Из Канска идти пешком! Это же добрых триста километров. Еще вопрос, как наши ребята дойдут от Тайшета.
Желая сделать путешествие как можно более романтичным, мы соответственно этому готовили дорожные запасы. Совершенно отказались от таких предметов роскоши, как палатка, третья пара белья, ножницы, бинты, мыло, и ограничились лишь самым необходимым: соломенными шляпами, подзорной трубой, тремя биноклями, компасом, корицей, перцем и фотоаппаратом (увы! — как потом оказалось, без пластинок и кассет).
Мукой и хлебом нам следовало запастись в Нижнеудинске, масло и молоко покупать в четырнадцати селах, расположенных на длинном нашем пути, а мясо и рыбу надежно гарантировали восемь сетей, сто крючков, два ружья и двадцать килограммов дроби с соответствующим количеством пороха и пистонов.
Человеколюбия ради мы «пешеходов» отправили налегке и весь багаж взяли с собой.
Громыхая на стрелках, поезд проскользнул мимо закоптелого депо и подкатил к станции. Небольшое, окрашенное в серый цвет деревянное здание вокзала. Это и есть Нижнеудинск. Тот самый, где в годы гражданской войны, преследуемый Красной Армией, был пойман палач Сибири Колчак. Отсюда он был доставлен в Иркутск и там расстрелян.
Изнывая от июньской жары и тяжести поклажи, мы побрели в город мимо высокой песочной горки, похожей на подмытый морским прибоем большой остров, разделивший застроенные части пристанционного поселка на два широких пролива, и скоро добрались до заезжего дома.
Как и подобает знатным путешественникам, мы потребовали себе отдельный номер. Нам отвели комнату с шестью кроватями. Получилось немного накладно, но отступать было нельзя, дабы не уронить своего авторитета. Выспавшись (постарались использовать подушки со всех шести кроватей), мы пошли осматривать город.
Так вот она, красавица Уда, по которой нам предстоит проплыть многие сотни километров! Через реку перекинут чудный, прямо столичный, мост. Широкий, добротный, на крепких белых каменных быках.
Правый берег Уды высок и обрывист. Мало-помалу берег подмывается и обваливается, и кое-где углы домов уже почти повисли над обрывом.
В верхнем конце Нижнеудинск вплотную прижался к Вознесенской горе. Склон этой горы, обращенный к городу, очень крут и порос густым сосняком, а со стороны реки — это утес. В полдень, когда солнце обливает его прямыми лучами, он кажется еще более высоким и совершенно неприступным. Но тем не менее, как и на всяком утесе, трудно и здесь найти место, чтобы поставить — куда там фамилию! — даже свои инициалы.
Говорят, что железную дорогу намечено было вести не тем гиблым болотом, где стоит вокзал, а именно здесь, по высокому правому берегу, в обход Вознесенской горы. Но был в те поры городским головой человек, должно быть, без головы. Испугался, что дымом, мазутом железная дорога запоганит город, что вместе с благородным чиновничеством, дородным купечеством и сонным обывателем поселится здесь мастеровой народ, — и отказал в отводе участка под вокзальные постройки, под полотно железной дороги. Вот и прошла она по болоту.
Вознесенская гора так близко прижалась к реке, что пешком пройти здесь по берегу можно, а проехать на лошади — особенно в большую воду — нельзя. С юга подходит проселок, дорога идет прямо к горе и — стоп! — в виду самого города отгибается вправо и начинает томительный двенадцатикилометровый объезд под Мольтой — продолжением Вознесенской горы. Дорога под Мольтой напоминает размытое кладбище, не хватает только скелетов, а надгробных плит — плоских камней, упавших с вершины горы, — сколько угодно. В Мольте есть даже пещеры. Правда, они больше похожи на русские печи, чем на пещеры; и небольшие, и закопченные. Однако находятся любители ночевать в таких пещерах, согнувшись в три погибели на жестком и холодном камне. Все своды испещрены надписями. Об одной из пещер бытует предание: там в 70—80-х годах прошлого столетия жил знаменитый разбойник Паклин, который в таком страхе держал всю округу, что к нему на поклон ходил даже сам исправник. Теперь же в пещерах вместо разбойников обитают только маленькие серые змеи.
Вверх по течению Уды, километрах в ста двадцати от Нижнеудинска, есть настоящие пещеры, имеющие мировую известность. Сталактиты в них, как нам показывали на фотографиях, снятых много лет тому назад геологом Черским, — просто великолепны. Примечательно то, что в одном из залов температура, как свидетельствуют записи посетителей, неизменно и строго держится на нуле. На камне лежат: книга для записей, термометр, сосуд с водой и кусок льда. Вода не мерзнет, лед не тает.
В другом зале, как говорят, обнаружена груда истлевших скелетов зверей доисторической эпохи, вместе найдены кости и «едящих» и «едомых», и это дает право думать о разразившемся в те времена большом стихийном бедствии, спасаясь от которого звери нашли себе приют в пещере. Надо сказать, что вход в нее находится на очень крутом склоне горы и примерно метрах в двухстах над нынешним уровнем реки.
Все это было чрезвычайно интересным, и нам сразу же захотелось изменить маршрут: отправиться в пещеры вместо Енисейска. Но… узел был завязан, романтика вступила в действие, и где-то в это время шагала четверка «пешеходов», жаждущая встречи с нами в неведомой деревне Костиной.
Прежде всего нам нужно было приобрести достойное путешественников судно. Первые два дня хождения по городу нам не дали ничего, кроме мозолей на пятках. Лодок на берегу было много, но они не продавались. В деревообделочной мастерской артели «Обозостроитель» нам предложили на выбор прекрасный, окованный железом ходок с плетенным из белых прутьев кузовом, или уютную, как гнездышко птички, сибирскую кошеву с каким-то удивительным выгибом полозьев, позволяющим впряженной в нее лошади делать в час чуть ли не пятьдесят километров.