На ходу я крикнул Мише:
— Лосенок!
Миша не понял и резко затормозил веслами. Этого оказалось достаточным, чтобы самка проскочила между лодкой и берегом. Минуту спустя она стояла уже на камнях, потом отряхнулась и, не оглядываясь, широким махом пошла в гору. Лосенок от нее отстал. Лодка преграждала ему путь, и он поплыл вниз по течению. Мы легко шли с ним наравне, постепенно отгоняя его все дальше от берега.
Так, пройдя несколько километров, мы вернули лосенка к левому берегу, с которого он вместе с матерью поплыл вначале. Лосенок очень устал. Не требовалось с нашей стороны больших усилий, чтобы заставить его плыть туда, куда мы хотели.
— Стреляй! — в азарте крикнул Миша.
— Зачем? Поймаем живым…
И вот мы оказались совсем вблизи берега.
— Выскочит и уйдет… — ерзая на сиденье, без конца повторял Миша.
— Ничего… Я его сейчас… А ну, нажми…
Лосенок коснулся ногами дна, но в тот же миг и лодка приблизилась вплотную к нему. Не сознавая, что делаю, я ухватил лосенка за шею. Он рванулся и вытащил меня из лодки. Но я не выпустил его, несмотря на то, что лосенок в воде оказался очень скользким. Так, в обнимку, мы с ним и побежали на берег. Точнее, побежал только лосенок, а я плыл сбоку, не будучи в состоянии встать ногами на дно.
Все это произошло очень быстро, гораздо быстрее, чем можно рассказать. В тот момент я даже не понимал, куда меня тащит лосенок: в реку или на сушу. Перед глазами мелькали деревья, вода, небо… Наконец я понял, что мы с лосенком — на сухом берегу и врезались с размаху в густой куст тонкого тальника. Запутавшись в нем, лосенок споткнулся, упал на передние ноги, а я повалился ему на спину, и вот он оказался в моей власти.
Откуда-то сразу появился Миша. Он схватил лосенка за задние ножки, дернул, и лосенок лег пластом на землю. Я слышал, как тонко и часто стучит его сердце, как он испуганно дышит, иногда замирая от страха, — и не знал, что же дальше делать с ним… Погладил рукой по еще мокрой, рыжей шерстке, потеребил тонкие, упругие уши, оглянулся на Мишу. Тот тоже в недоумении рассматривал лосенка.
— Связать его, что ли? — нерешительно спросил я.
— Резать не надо, — сурово сказал Миша.
— Да я не резать. Не связанного не унесем.
— А куда его нести?
— В лодку!
— Зачем?
Действительно, зачем?
И мы опять принялись гладить и ласкать лосенка. Он теперь лежал, уже не сопротивляясь, безвольно вытянув тонкие ножки, а глаза, черные, как угли, смотрели жалобно-жалобно…
— Давай отпустим? — сказал я Мише.
— Отпустим, — согласился он.
Мы отошли в сторону. Лосенок быстро вскочил на ноги, прыгнул раз, другой, и остановился. Повернул к нам голову, словно к чему-то прислушиваясь, — мы замерли, не шевелясь, — и тихонько пошел в гору. Рыжая спина его долго мелькала среди кустов ольховника.
— Как ты думаешь, Сережа, — спросил меня Миша, когда мы с ним снова уселись в лодку и оттолкнулись от берега, — лосенок найдет свою мать?
— Конечно, найдет. Да она и сама его обязательно разыщет.
— Как она его найдет? — с сомнением оказал Миша. — Если бы они оба остались на одном берегу, а теперь — между ними река. На воде следы теряются. Зря мы гонялись за лосенком. Это все ты.
— И ты — тоже.
— Я бы один не погнался.
— И я бы один не погнался.
Сердито засопев, мы прекратили бесцельную перепалку.
Так, в молчании, мы выгреблись на середину реки. Вдруг Миша бросил весла.
— Гляди! — воскликнул он.
Я повернулся. Позади нас, поперек реки, пересекая ее от правого берега к левому, быстро двигался уже знакомый нам продолговатый черный предмет.
— А! Я тебе говорил! — торжествующе сказал я.
— Нет, это я тебе говорил! — не задерживаясь, ответил Миша.
Мы разом схватились за весла и запели веселую песню.
ПОДВОДНАЯ ЛОДКА
Уже вечерело, а Малеевой все не было.
Горы расступились, отодвинулись влево, справа потянулись луга. Мы — на середине не очень широкой здесь реки. По берегу идут с граблями две девушки.
— Здравствуйте! — кричу я им с лодки.
— Здорово, здорово! — откликаются с берега.
— Далеко до Малеевой?
— Я те дам — далеко.
— А что?
— Ишь ты, будто сам не знаешь?
— Откуда же мне знать, если я здесь первый раз?
— Первый? Откуда же это ты?
— Из Нижнеудинска.
— Из какого Нижнеудинска? Ишь, взял: из Нижнеудинска! Не ври ты, хотя не ври, — стыдит меня одна особенно задорная девушка. — Не ври, я ведь тебя знаю.
— Да откуда же вы меня знаете?
— А вот знаю. Только как тебя звать забыла.
— Сергей, — подсказываю я.
— А вот и не Сергей, ты опять врешь, косматый. Ты ведь из Кадареи.
— Ну, коли узнала, — делать нечего, сознаюсь. Только все-таки скажите: скоро ли Малеева?
— Вот прилип, ну прилип! — в восторге хохочет девушка. — Жалко, не на берегу я с тобой разговариваю.
— А что?
— А то!
— Ну, что?
— Ничего!
— Так не скажете, сколько до Малеевой?
— Скажу! Я вот тебе скажу, как сама в Кадарею приеду.
— Приезжайте…
Но вот и Малеева. В ней пусто, нет никого. Все на покосе. Разгар сенокоса следует вместе с нами к северу.
Потом Чунояр. Село на высоком крутом берегу, на «яру» — ярко-желтом сыпучем песке. Центр кооперации охотничьего района.
И, наконец, Хая. Семнадцать дворов. Последняя деревушка перед пустоплесьем, где на целых триста километров не встретишь жилья.
Уныло выглядела Хая в этот день. Над щербатыми зубцами гор нависли хмурые низкие тучи. Река казалась застывшим свинцом — серая, холодная. Даль затянута мглой.
Здесь недавно прошел дождь. Спуски к реке блестели, замытые натеками желтой глины. Позади деревни, на западном склоне крутого распадка, топорщились острые пеньки вырубленного жердняка. Устало брехали собаки.
В деревне избы стояли пустые, с распахнутыми настежь дверями. У завалинок, в грязи, барахтались грузные, жирные свиньи.
Мы прошлись по деревне, вернулись обратно. Присели на бревно и несколько минут с волнением вглядывались вдаль, в узкую щель между хребтами, где исчезла серая лента реки и начиналось таинственное пустоплесье. Хотелось на прощанье поговорить с человеком, но никто не появлялся. Тогда мы сошли к лодке, окинули взглядом еще раз такие милые драничатые крыши домов и оттолкнулись от берега…
Сразу ниже Хаи еще изредка попадаются лужайки, а потом горы сдвигаются вплотную, обступают кругом — горизонт взмывает почти к зениту. Тайга глухая, вековечная, принимает нас в свои объятия. Впереди — триста километров безлюдья…
— Сережа, вспомни подходящую случаю цитату, — торжественно говорит Миша.
Я задумался. Серые утесы громоздились по обоим берегам. На скалах лепились суковатые сосны. Часто корни извивались прямо поверх голой скалы. Течение стремительно тащило нашу лодку. Плеса были короткие, повороты крутые, и от этого казалось, что свободному движению реки конец — дальше она уходит под землю.
«На полпути земного бытия, утратив след, вошел я в лес дремучий…» — произнес я первую строку из Дантова «Ада».
Миша кивнул головой и добавил:
— «Кто б ни были входящие сюда, оставьте всякую надежду навсегда».
Впрочем, мистическое настроение быстро исчезло. Стоило выглянуть солнцу, и ничего страшного на пустоплесье не оказалось. Красота же окружающего нас пейзажа была изумительная. Уж на что мы пресытились природой — и, казалось, приведи нас в Сухуми или Гагру, мы бы только спросили: «А где тут дров нарубить на ночь?» — но и то иногда замечали такие красивые места, что только взмахивали руками, не находя слов для выражения восторга.
Первая ночевка на пустоплесье прошла благополучно, если не считать маленького курьеза: впотьмах не доглядели, что спать устроились на муравейнике. Первое время дрыгали ногами, воображая, что это беспокоит «мокрец» — мелкая, как пыль, мошка, — но потом, когда по телу поползли явно крупные «звери», обжигая нас, как крапивой, мы вскочили. Несметные полчища муравьев деловито суетились на нашей постели. Пришлось отряхиваться и перебираться на новое место.
На следующий день прошли первый порог пустоплесья «Аракан». Он находится примерно в сорока километрах от Хаи.
Спустились через залавок — единственный в пороге — очень быстро и легко. Приткнулись на отдых в узком затончике, не более четырех-пяти метров шириной. Дальше, за стрежнем, начинались вздыбленные валы, такие же кудрявые, как и во всех порогах.
— Ну, вот тебе и «Аракан», — сказал Миша, почесывая босую пятку о камень, — не порог, а крендель с маком. Что-то скучно становится. Какой бы нам фортель выкинуть?
— Можно влезть на тот вон утес и прыгнуть с него вниз головой, — посоветовал я, — или переплыть «Аракан» на пузырях из подштанников.
— Нет, это не то, — возразил Миша. — Хочется какое-то сильное ощущение получить, но без риска для жизни. Что ты думаешь о сильном ощущении?
— Я давно уже испытываю сильное ощущение.
— Да? Какое?
— Голода.
— Опять! — покачал головой Миша. — Из тебя никогда не выйдет капитана Кука.
— Конечно. Кука съели дикари, а я сейчас сам могу съесть хоть тысячу дикарей, только бы попались.
— Ладно. Поехали, голодное существо.
Он смотал бечеву, бросил в лодку, прыгнул сам вслед за ней и взялся за лопастные весла. Я попросил его направить корму поближе к берегу. Миша взмахнул веслами, но… просчитался. Лодка вышла из затончика, носом воткнулась в струю и моментально пошла на отур (то есть стала носом повертываться вниз).
На отуре лодку всегда вытаскивает к середине. Побагровев от натуги, Миша стремился ее вытолкнуть кормой обратно к берегу, но безуспешно. Течение оказалось сильнее.
Стряхнув минутное оцепенение, я бросился на выручку. Первый шаг в воде был мне по колено, второй — еще выше, с третьим я погрузился до пояса. Но тут же успел вцепиться руками в ускользавшую лодку. Подтянулся и, ввалившись, моментально ухватился за кормовое весло.