Порог ревел, заглушая слова, но мы и без слов поняли друг друга и не сделали ни одного ненужного движения, выгребаясь обратно к берегу. И все же, разворачиваясь, нам пришлось описать дугу и, следовательно, податься еще на несколько метров вперед, в самую чертомель…
Берег был совсем недалеко, а мы, казалось, не приближались к нему. Вокруг нас плясали пенистые гребни, сначала изредка, а потом все чаще захлестываясь в лодку. И с каждым разом лодка оседала все больше. Меньше становился запас в бортах, и вода теперь целыми ведрами вливалась во внутрь. Мы гребли изо всей силы и, вырываясь из последнего вала, услышали свистящий шум: вода лилась через борт сплошной струей. Это были какие-то доли секунды, но мы успели по инерции еще немного приблизиться к берегу и затонули в трех шагах от него. Кора вынырнула и, медленно кружась, поплыла. Ухватившись под водой за уключины, мы выдернули лодку на камни, а сами бросились с шестами ловить уплывающую кору.
На привале, который мы устроили немедленно, только переплыв на солнечный берег, выяснилось, что в результате нашего подводного рейса превратилось в тесто больше половины запасов муки, размокли спички, сухари и растворились сахар, соль и экспонаты, собранные на «разноцветной горке» у Хиванки. Остальные вещи и продукты требовали основательной просушки.
Растягивая на шесте мокрые рубахи, я ехидно спросил Мишу:
— Ну, как настроение? Фортель не хочешь выкинуть?
— Хочу.
— Какой же, например?
— Посадить тебя на горящие угли!
ХРАНИТЕЛЬ ОГНЯ
Да. А костер все-таки разжечь было нечем. Как мы ни мудрили над размокшими спичками — толку не получалось. Не то что немедленно зажечь — не было вообще никакой надежды вернуть их к жизни. Головки у всех спичек отвалились, и мы не знали, существует ли способ прилеплять их на прежнее место. И надо же было такой беде случиться именно в начале пустоплесья!
— Вот, понимаешь, все сразу, — сказал Миша, — и без огня и без пищи…
В ответ ему я проворчал, что пищи тайга и река нам дадут достаточно, а вот приправы к ней — соль, сахар — действительно ничем не заменишь. И без огня, пожалуй, никак не обойтись: не есть же сырую рыбу и дичь! Да и ночевать без огня холодно.
Еще раз перебрали все свои спасенные после кораблекрушения пожитки. Оказалось, что в мешочках, где хранились сахар и соль, есть некоторое количество грязноватой жижи: в одном случае сладкой, в другом — соленой. Мы сразу повеселели. При бережном расходовании хватит на несколько дней. А таежная грязь — чистая грязь!
Теперь оставалось объявить конкурс на костер, зажженный без помощи спичек.
— Есть средство! — воскликнул я. — Вывинтим из бинокля переднее стекло и превратим его в зажигательное.
— Да, но оно нам будет изменять ночью и в дождь, — возразил Миша, — то есть как раз тогда, когда огонь больше всего требуется.
— Там будет видно, — успокоил я Мишу, — а нам важно уже сейчас согреться, просушиться и приготовить ужин.
Вывинтив из бинокля стекло, я немедленно стал ловить солнечные лучи, наводя фокус на тоненькую ленточку бересты. Миша тесал щепки от смолистого пня, чтобы было чем поддержать зарождающийся огонь. Но — увы! — огонь не рождался. Береста корчилась, завивалась, а гореть никак не желала.
— Может, на другое на что навести, — стонал от нетерпения Миша, — может, настричь волос с твоей головы?
Нет. Береста здесь ни при чем. Виновато вечернее солнце. В его лучах уже нет необходимых нам калорий. Может быть, виновато стекло, которое не рассчитано на то, чтобы собирать последние крохи солнечного тепла. Так или иначе, а к ночам и дождливым дням теперь добавлялись еще и утро и вечер. Не зажигательное стекло для нас, а мы для зажигательного стекла! Отставить!
— Нашел! — закричал Миша. — Все очень просто. Я читал в одной книге. Выстрел из ружья в кучу сухих листьев!
Вот это уже находка. Ни утро, ни вечер, ни ночь помешать нам не смогут. Были бы только сухие листья. Дождь… Ну, некоторый запас сухих листьев всегда можно возить и с собой.
Не так легко удалось нам насбирать достаточную кучу сухих листьев. Лето было в самом разгаре, и все цвело, зеленело, не желая вянуть и сохнуть в угоду нам. Оставалось решить, с какого расстояния и под каким углом надо выстрелить.
— Очень близко нельзя. Газы не успеют вырваться, и может раздуть ствол ружья, — заявил Миша.
— А на далекое расстояние пламя не достанет, — сказал я.
Согласились на двадцать — двадцать пять сантиметров. Честь испробовать новый способ принадлежала его открывателю — Мише. Неуверенно он прицелился в ворох листьев и нажал спусковой крючок. Грянул выстрел. Как стая напуганных воробьев, порхнули во все стороны листья. На том месте, где лежали они, заряд дроби выбил глубокую ямку, но ни один листок не загорелся.
— Изобретатель! — сказал я презрительно. — Надо было стрелять холостым патроном. Все дело испортила дробь. Дай-ка я…
Опять соорудили кучу из листьев. Постарались сделать ее еще больше первой. Я высыпал из патрона дробь. Прицелился. Выстрелил. Результат тот же самый, только еще выше взвились на этот раз листья.
— Но я же сам читал! — воскликнул Миша.
— Но мы же сами стреляли! — воскликнул я.
Видимо, была в этом отличном способе какая-то не разгаданная нами тайна.
Пришлось подумать еще. Не может же быть, чтобы человек, даже два человека! — и не сумели добыть огня.
— Надо припомнить, что еще мы читали по этому вопросу, — сказал Миша.
— Вспомнил, — медленно сказал я. — Мне попадалась однажды такая фраза: «… он его ударил так, что искры из глаз посыпались…»
— Нет, не годится, — покачал головой Миша. — Помню, я тоже читал эту фразу, но там не было сказано, что после этого «он загорелся…».
— Вообще-то, верно, — согласился я, — искры мы с тобой добывали не раз, а вот огня не получалось.
— И тем не менее огонь будет, — настойчиво сказал Миша. — Еще раз: нашел! Конечно, это несколько примитивный способ. Но наши деды…
Все было понятно: огниво, кремень и трут. Огнивом мог служить обух любого ножа, кремень легко было отыскать на берегу реки, но — трут… Это нарост, «губа» на дереве. В верхней части этой «губы» находится мягкая и в то же время упругая, мелковолокнистая коричневая масса, похожая на разрыхленную замшу. Припомнилось, что трут предварительно вываривается в воде с золой, потом просушивается…
— А мы попробуем так, — сказал Миша.
Найти «губу» было недолго. Почти на каждой сухостойной лиственнице красовались такие огромные наросты, что только-только впору унести одному человеку.
Но, видимо, не зря наши деды вываривали трут в золе. Сколько мы ни кресали искры на сырой трут, он не загорался. Меняли кремни, меняли ножи, довели мастерство ударов до совершенства, когда искры из-под огнива вылетают такими пучками, как из фейерверочных бенгальских свечей — и все бесполезно. Чтобы зажечь трут, нужно его предварительно выварить в золе, чтобы выварить трут в золе, нужно предварительно зажечь огонь. Получалось, как в задаче — «что вперед явилось на свет: курица или яйцо?»
— Остается последнее средство, — упавшим голосом сказал я. — Но это значит отступить окончательно в глубь веков, к первобытному человеку.
— Давай отступим, — сказал Миша, — нас здесь никто не видит, а мне очень хочется горячего чая.
— Надо потереть один кусок дерева о другой, и вспыхнет пламя…
— Правильно!..
Мы быстренько взялись за дело, теперь уже не рассуждая, приемлем ли наш новый способ в дождь и ночью… Нам нужен был огонь сейчас!.. На сухой валежине мы стесали верхнюю ее часть, сделав гладкой и плоской, подобно столешнице, затем заготовили доску, не толстую и не длинную, но очень широкую — чтобы не обжечь руки, когда вспыхнет пламя, — и я первым начал подвиг наших праотцев. Поставив доску узкой кромкой на плоскую поверхность валежины, я быстро задвигал ею взад и вперед. Доска ерзала у меня то вправо, то влево, то втыкалась в какую-нибудь зазубринку острым передним углом.
— Ну, как? — беспрестанно спрашивал Миша.
— Следи за моими лопатками, — отвечал я, — кажется, сейчас они загорятся.
Пот лил с меня в три ручья, и мне действительно казалось, что вот-вот я сам вспыхну. Наконец, я выдохся. Но доска все же нагрелась до такой степени, что держать ее голой рукой было нельзя. Продолжать взялся Миша. Не дав остыть доске, он заработал еще прилежнее моего. Запахло паленым!.. Ура! Я побежал к реке с котелком. Вернулся… И что же? Повесив, как плети, руки, Миша сидел на валежине, отбросив от себя пожелтевшую, начавшую уже обугливаться доску.
— Куда ты ушел? — печально упрекнул он меня. — Ну, сил моих больше не стало. Из рук доска выпала. Чудаки эти первобытные, каким варварским способом огонь добывали, не могли спичек придумать… Давай начинать сначала.
— Постой! — сказал я. — А первобытные были не такие варвары, как мы с тобой. Вспомнил, я читал: они, во-первых, использовали заостренные палки, а во-вторых, брали разные породы деревьев: твердую и мягкую!
Теперь сделали так: вырубили в лиственничной валежине узкий треугольный желобок, нашли тонкую сухую осинку, вытесали из нее кол, заостренный с одного конца, и… не прошло и двадцати минут, как кол в желобке задымился, а потом вспыхнул самым настоящим долгожданным пламенем.
— Ну, знаешь, Сережа, — сказал Миша, когда мы, плотно поужинав, вытянулись у ярко пылающего костра, — все же таким способом каждый раз я добывать огонь не согласен. Коли мы превратились сейчас в первобытных, надо вспомнить и еще один их отличный обычай.
— Какой?
— Хранить огонь.
Предложение было разумным. Огонь можно было возить и с собой. В котелок насыпать слой золы, затем горящих углей, прикрыть опять, только так, чтобы они не «задохнулись»… Да, это было лучше, чем в муках, заостренной палкой добывать огонь.
— Ну, и кто же из нас будет хранителем огня? — спросил я, согласившись с предложением Миши.
— Справедливости ради, следует установить очередь, — сказал Миша. — По суткам каждому. Могу начать я.