Это был убедительный довод.
Однако на этот раз дикие звери подвели нас самым бессовестным образом. Или они убежали еще с вечера, или спасались в каком-то ином направлении, но в огонь мы ворвались очень скоро после нашего разговора, так и не встретив предварительно ни одного вестника надвигающегося лесного пожара.
Первый язычок пламени блеснул сквозь дым внизу, в ельнике, в долине Хойты. Я показал на него Мише:
— Там очень сыро, а горит.
Миша отмахнулся и, сразу остановившись, встревоженно прислушался.
— Что это гудит? Неужели ураган?
Гудело впереди нас и несколько правее. Но это не похоже было на ураган: слишком много врывалось в ровное гуденье еще каких-то мелких тресков и шорохов.
Мы простояли в замешательстве не более двух-трех минут, и за это короткое время лесной пожар на нас надвинулся со всех сторон. Маленький язычок пламени в долине Хойты моментально, словно из него выскочила стайка рыженьких белок, разбросался по вершинам соседних деревьев. И вот они уже запылали, как факелы. Мы глянули вперед. Но там тоже на нас стеной шел огонь. Казалось, горело все: и земля, и деревья, и небо. Багровый отсвет озарил наши лица. Правее трещали и рушились подгоревшие деревья.
— Бежим! — крикнул я. — Скорее, назад!
— Куда? — ухватил меня за руку Миша. — Давай направо, к болоту.
И это была величайшая наша ошибка. Нам следовало бежать к Хойте, пробираться сквозь верховой огонь. Влажные моховые кочки на берегу речки гореть не стали бы, и мы там оказались бы в полной безопасности. Мы побежали направо. Нам в спину дул горячий ветер, крупные искры падали на плечи, прожигая рубашки, кололи нам шеи, щеки, уши. Мы спотыкались о сучья и камни, перепрыгивали через бурелом и продирались сквозь мелкую чащу. А огонь все время преследовал нас по пятам. Наступая от Хойты, он расползался все шире по лесу. Была надежда, что он не успеет нас отсечь от болота, иначе нам придется бежать назад, до самых хойтинских ям. Никаких сил не хватит, чтобы проделать такой путь, — огонь двигался со скоростью бегущего человека.
Так состязались с пожаром мы очень долго, обливаясь потом, задыхаясь в горьком дыму. Давно пора бы быть болоту, а перед нами стоял заслоном все тот же ровный густой сосновый бор, и все так же за спиной гудело и бушевало пламя. Иногда над нашими головами проплывали огненные лодочки — это несло ветром горящие пучки хвои — они опускались на землю, и там сразу возникали новые очаги. Еще мгновение — и, перебежав по сухому лесному мусору к ближайшему дереву, пламя быстро взбиралось на его крону и сразу окутывало снизу доверху.
Огонь-таки сумел нас опередить. Теперь оставалось или бежать назад, или пробиваться к болоту сквозь пламя. Было ясно, что побеги назад — и он опять нас обгонит, так лучше же тогда — вперед, и только вперед!
За время плавания по Чуне мы научились быстро ко всему привыкать: привыкли к порогам, к ночевкам на открытом воздухе, к дождям, с сегодняшней ночи привыкли к дыму и теперь, оказавшись в огне, также быстро привыкли и к огню. Не так страшен и лесной пожар, нужна только сметка и способность не потерять головы (даже если на голове уже потеряны волосы). Очутившись в кольце огня, мы даже несколько успокоились — не требовалось уже так быстро бежать. Беги не беги — будет одно и то же. Мы шли теперь, правда, торопливо, все время зорко глядя по сторонам: в какой просвет можно нырнуть, чтобы не накрыло подгоревшим деревом и чтобы не забраться в густой молодняк или бурелом, которые моментально могут превратиться в пылающие костры и зажарить нас, как шашлыки.
Бывало, конечно, что, несмотря на все предосторожности, откуда-то сверху на нас внезапно низвергались ленты огня, окаймленные черным смоляным дымом, и тогда мы, прикрывая лица руками, припадали к земле и ждали, когда ветер снова взметнет верховое пламя. Страшно только оно. То, что горит на земле, опасности не представляет. Низовой огонь можно обойти и даже просто затоптать ногами.
В полуистлевших рубашках, с подпаленными волосами, мы, наконец, вырвались в сырой ельник. Огонь побегал, побегал возле него, а дальше за нами не пошел. Можно было теперь присесть, вытереть влажным мягким мохом черные, как у трубочистов, лица и разобраться в обстановке. Темно-красным пятном сквозь дым проглядывало солнце, и можно было по нему определить направление к Чуне и к Хойте, но странное дело — если верить солнцу — получалось, что, убегая от огня, мы вместе с тем не убегали от Хойты, как мы считали, а приближались к ней.
Все это не вязалось со здравым смыслом. Ведь ясно было в свое время, что лесной пожар отрезал нас от Хойты. Каким образом теперь перед нами открылся свободный путь? Тут явно что-то было не так. Как ни раскидывали мы умом, выходило одно: нельзя верить солнцу, солнце ошибалось. И мы не пошли дальше в глубь ельника, а двинулись вдоль его кромки, сторонясь огня, по-прежнему свирепствующего в бору.
Часа через три утомительной ходьбы по рыхлому и вязкому мху перед нами открылась широкая поляна, вся сплошь затянутая плотным синим дымом. Но даже сквозь дым узнать ее было нетрудно. Мы вышли снова к хойтинским ямам…
ТАЛЬЯН
Надо было поверить солнцу. Теперь мы разобрались: ветер повернул и погнал огонь не поперек нашего пути, к болоту, как было вначале, а прямо навстречу нам, захватив нас в полукольцо. Изогнувшись этаким крючком, он нас и гнал вдоль Хойты обратно. А мы воображали, что бежим к болоту! Но как бы там ни было, а мы сыграли в «гусек»; с какого поля двинулись наши фишки, на это же поле и вернулись.
Совершив такую пробежку, мы нагуляли изрядный аппетит. А поесть было нечего. Запасы сухарей мы прикончили еще на ночевке. Пришлось опять заняться ловлей гольянов и варить из них уху. Хорошо еще, что гольяны клевали так же исправно, как и вчера, а мы, потеряв ориентировку в лесу, не растеряли вместе с ней своих рыболовных снарядов.
— Отлично! — сказал Миша, облизывая ложку, настолько вкусна оказалась эта последняя капелька ухи. — Прекрасная рыба — гольяны.
— Черные хариусы, — поправил я его.
— Да. Черные хариусы. Жаль, что в Чуне они не водятся. Не знаю, как я теперь жить буду без них.
— Ты можешь поселиться здесь, на хойтинских ямах. Я тебе оставлю мои удочки, — великодушно предложил я.
Но Миша пошел на попятную.
После обеда мы взялись опять обсуждать положение. Тайга горела по-прежнему, и пожар растекался все шире. Пойти ельником, прижимаясь даже к самому берегу Хойты, было опасно. Речка речкой, пусть себе возле нее и мох сырой, но это значило полезть головой в пекло. Дорога сухим бором вообще исключалась, там было хуже, чем в пекле. Оставался один путь: по болоту.
Мы разулись — кожа на наших пятках в воде размокала меньше, чем кожа на ичигах — и пошли. Если бы не горький дым, особенно плотно стлавшийся над болотом, это наше путешествие было бы самым приятным. Мягкая осока на кочках, теплая вода между кочками, под водою слегка пружинящий торф. Идешь — и ноги сами бегут вперед. Захочешь сесть отдохнуть, любая кочка — как мягкое кресло, разве что только без спинки. Правда, встречались и кочки-качалки, сядешь на нее, а она — подгоревшая снизу — сломится, и ты летишь навзничь в лужу болотной воды.
Частенько попадается на кочках княженика — ягода, равной которой по вкусу и запаху в мире нет! Не поверить этому может только тот, кто никогда не пробовал княженики.
Болото, хотя и выгибалось большой дугой, но надежно вело нас к цели. Трудно было, конечно, отсюда определить, насколько близко оно потом подходит к Чуне и к Хойте, но пока что направление болота нас вполне удовлетворяло. Лесной пожар сейчас, как зверь в клетке: рычит, мечется, шатает сильными лапами прутья решетки, а достать до нас не может.
Мы шлепали босыми пятками по болоту и напевали песенку: «Нам не страшен серый волк, тра-ля-ля-ля-ля!»
Тем временем надвинулся вечер. А по нашим расчетам до места стоянки лодки оставалось еще около десяти километров. Да и как ни приятно было идти по болоту, а дальше ноги уже не несли. Ох, как много досталось нам за день сегодня! К этому еще вчерашняя бессонная ночь… К этому начальный путь к хойтинским ямам… К этому торчание над ямами с удочками… В сумме получалось достаточно, чтобы немедленно сделать привал на ночевку. Но не ложиться же спать в болото! Мы перебрались на противоположную его сторону (подальше от пожара), тоже в бор, очень чистый и сухой. Разожгли костер, побродили вблизи в поисках чего-нибудь съестного, но ничего существенного, кроме недозрелой брусники, не нашли. Так, голодные, и улеглись спать. В эту ночь нам уже ничто не мешало, не думалось, что не к чему привалиться спиной — земля была такой хорошей опорой… И пахла она так чудесно… Родная наша земля!..
Мы прижались поплотнее друг к другу, чтобы было теплее. От костра вверх летели золотые искорки, таяли в темном небе.
— Эх, — пробормотал Миша, кладя мне горячую руку на плечо, — а наши «пешеходы» нежатся теперь в мягких постелях, лечат мозоли на пятках.
— Ничего, ничего, Миша, — ответил я сквозь сон, — когда они увидят… какие мы… загорелые… они еще не раз… нам позавидуют…
Утром вставать не хотелось, до того ныли все косточки, словно нас кто измолотил цепом.
За ночь верховой огонь в тайге прекратился, над лесом стояли теперь клубы не черного, смоляного дыма, а синие — это догорали пни, бурелом, валежник.
— Как пойдем: опять болотом, той стороной или этой? — спросил я, перетрясая свою котомку: не завалилось ли в ней хоть несколько сухарей.
— Только этой, — не задумываясь, сказал Миша. — В сожженном бору и на болоте нам не найти съестного. А здесь могут быть рябчики.
И рябчики действительно нас ждали. Пришлось останавливаться, разводить костер и печь рябчиков в золе. Зато после этого мы зашагали вдвое быстрее.
Болото стало отгибаться вправо, все дальше отходя от Хойты, и мы решили перебраться на ту сторону. Не так много теперь оставалось до конца.