Разнеженные теплом, любуясь чудесным пейзажем, мы плыли дальше. Шиверы кончились давно, течение стало медленнее. Не требовалось ни грести, ни править.
Река сделала несколько поворотов. Левый берег стал повышаться и перешел в массивный хребет, правый же оставался по-прежнему низменным, ровным лугом.
Миша снял рубашку и лег загорать. Я, сидя в корме, дремал.
Внезапно в эту гармонию тишины и покоя ворвалось что-то чуждое. Так бывает в оркестре: тихо-тихо ведут мелодию скрипки, звуки сливаются, тают, будто шелестят осенние листья и шуршит под волной прибрежный песок, и вдруг ударит нервной дрожью барабан; ударит и стихнет, снова ударит, прокатится глухим рокотом; и вскрикнет испуганно скрипка, и тревожно заговорят виолончели, и медным басом вступит труба.
Сначала отрывисто, изредка, то усиливаясь, то затихая, потом беспрерывно и все нарастая, до нас стал доноситься глухой шум.
— Что это такое? — поднял голову Миша. — Ветер не ветер…
— Нет, конечно, — прислушиваясь, сказал я, — это не ветер…
Шум не был похож ни на ровное журчание шиверы, ни на бешеный грохот бури. Слышались глухие ритмичные удары, потом звон рассыпающейся волны, тяжкий вздох и долго не стихающий строптивый ропот…
— Так, будто кто под водой скалу долбит, роет, — сказал Миша.
— Да. Роет, — как эхо повторил я.
Впереди, примерно в километре, запрыгали белки, словно навстречу нам двигался ураган и гнал перед собой волны. Но небо по-прежнему было безоблачным, и ни малейшего дуновения ветерка к нам не доносилось.
— Неужели порог?
— Пожалуй, что так. А на карте нет. Ну, что будем делать?
— Надо посмотреть.
Мы причалили к правому берегу. Миша остался в лодке, а я пошел осматривать порог.
Подойти к нему вплотную мне не удалось. Держалась еще довольно-таки высокая вода, и теперь, как раз от изголовья порога, прямо по зеленому лугу, отходила узенькая протока, но явно достаточная, чтобы проплыть лодке. Не веря такой удаче, я пошел вдоль протоки. Она кончилась именно там, где кончался порог.
Обрадованный, я погрозил кулаком порогу: «Что, взял, а? Взял?»
Неподалеку, на лугу, двое мужчин готовили колья и жерди — огораживать сено. Я подошел к ним:
— Здравствуйте!
— Здравствуй, молодец!
— Вам не надо помочь?
— Спасибо. Кончаем уже. Поздно пришел.
— Вижу: спешите вы очень, — сказал я, обдумывая, как бы мне повернуть разговор в нужном направлении и в то же время так, чтобы собеседники мои не догадались о той тревоге, какую в нас вселил порог.
— Спешим? А как же? На этом лугу косить кончили, вся бригада на тот берег переправилась, а нас, вот, огораживать зароды оставили. С зенцовским колхозом соревнуемся — каждый час на счету.
— В Зенцову мы заезжали, — заметил я. — В деревне нет никого, тоже все на покосе.
— Крепкий колхоз. Да только насчет сеноуборки-то мы с ними еще потягаемся. На прошлой неделе мы на семьсот центнеров шли впереди. Так-то. А ты далеко ли путь держишь?
— Да так, по реке плывем из города вдвоем с товарищем, — сказал я уклончиво. — Сто раз уже проплывали через всякие пороги, надумали посмотреть на этот. Как его называют?
— «Днепровским» зовут. Еще — «Билихтуйским».
— Сильный порог, — сказал я равнодушно.
— Да нет, не очень, «Крутой» будет посильнее.
— Как? «Крутой»? А разве здесь еще есть пороги?
— Хоть отбавляй! Вот километров через шесть будет «Верендинский», по-другому — «Широкий», а за ним — «Крутой».
— Вот как! Сразу два еще? Так вы говорите, «Широкий» не сильный порог?
— Не-ет! В такую воду по нему хоть боком катись. Держись только ближе к левому берегу — и никакая гайка, пройдешь и не заметишь.
— Значит, ближе к левому берегу?
— Ну да, к левому…
— А если нечаянно угадаешь ближе к правому? Очень опасно?
— Да ничего и к правому. К правому, пожалуй, даже еще и лучше.
— А чем лучше?
— Да ничем. Все равно. Плывите лучше левым.
— Значит, правым никак нельзя?
— Почему? Ежели левым не поплывете, так плывите правым. Правым спокойнее. У нас колхозники любым берегом плавают. А перевернуть везде может.
Поблагодарив за точные указания, я распрощался.
Через полчаса мы были уже ниже порога «Днепровского», а еще немного спустя миновали и поселок Широкий — деревушку в четыре двора. Плыли самой серединой реки и действительно порога не заметили…
— А что, — сказал я самодовольно, — правда ведь, начало неплохое? Два порога в один день и без всяких неприятностей. Честное слово, даже немного обидно…
— Это нам большая вода помогла, — поддержал Миша. — Оказывается, большая вода — не всегда помеха. «Днепровский» порог мы обошли с фланга, а «Широкий», — смотри, как удачно — взяли прямо в лоб.
— А вообще-то говоря, и всегда не так страшен черт, как его малюют. Вот хотя бы, к примеру, сегодняшние пороги…
Но тут до нас донесся уже знакомый нам гул, только, по крайней мере, вдвое сильнее. Физиономии наши вытянулись:
— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!
ОТ «ШИРОКОГО» ДО «КРУТОГО» — ОДИН ШАГ
Вода опять прибывала. Сверху, из-за поворота, то дело выплывали бревна, выворотни, кусты. С огромной скоростью они приближались к изголовью порога, несколько мгновений плавно покачивались на первых валах, будто не решаясь окунуться в пучину, а потом скатывались вниз и кружились в бешеной пляске. Иногда они с трудом уходили под вал и надолго исчезали из вида и только где-нибудь ниже всплывали на поверхность, разбрасывая вокруг себя клочья пены. Порог шумел и гудел в камнях с такой силой, что мы, стоя рядом, должны были кричать друг другу.
— Ну, как? — толкнул меня Миша.
— А кто ж его знает, как! — развел я руками.
— Не проедешь…
— … и не пройдешь.
Камни верхнего залавка — поперечной гряды, перегородившей реку от одного берега до другого, — были скрыты глубоко под водой, оттого и волны здесь поднимались особенно высокие и крутые, завитые на гребне белыми барашками. Нижний залавок был мелководным. Камни, как зубья перевернутой бороны, торчали из реки, перемешивая ее в сплошную пенистую массу. В пороге не было «ворот» — спокойной полосы течения. Куда ни поплыви — обязательно ткнешься в камни. И хуже всего, что вода затопила кустарник. Даже подойти близко к реке стало нельзя. А левый берег — утес, метров пятьдесят вышиной.
— Так, как: «лучше к левому берегу»?
— «Да все равно: можно и к правому. К правому даже лучше».
— Ну, а что же все-таки делать?
Вариантов напрашивалось бесконечно много. Можно «сидеть у моря и ждать погоды», ждать, когда сбудет вода. Можно поплыть «ближе к левому берегу, а еще лучше — к правому». Можно перетащить и багаж и лодку волоком по сухому берегу. Можно…
Первый вариант возвращал нас вновь к урокам арифметики, к исчислению крейсерской и среднесуточной скорости; второй вариант мог оказаться вообще последним для нас вариантом; осуществить третий вариант мешали густые заросли и бурелом, на расчистку которых потребовалось бы очень много времени. Порог-то растянулся километра на полтора! Остальные варианты относились к области чистой фантастики.
Мы вернулись к лодке. Сторожок, воткнутый на берегу, показывал подъем воды на восемьдесят с лишком сантиметров. Это менее чем за час! А день близился к вечеру. Надо было решать.
— Ну, поехали, — сказал я, не двигаясь с места.
— Поехали, — ответил Миша, ковыряя сучком муравейник.
Я взял другой сучок и стал ему помогать. Это занятие нас увлекло, но когда на месте муравьиной кучи обнажилась земля, изрезанная ходами насекомых, наш разговор возобновился.
— Поехали, — сказал Миша.
— Поехали, — ответил я, отыскивая глазами другой муравейник.
И мы снова принялись за свою разрушительную работу.
— А не расшибет в камнях? — отбрасывая сучок в сторону, высказал сомнение Миша.
— Вряд ли. Скорей всего просто водой захлестнет.
— Что-то не хочется…
— Представь себе: и мне — тоже.
— Тогда давай будем думать.
И мы, расковыряв еще два муравейника, придумали.
Привязали к носу лодки бечеву, я сел в корму, а Миша остался на берегу и стал постепенно разматывать бечеву так, как это делают, когда запускают бумажного змея. Я, медленно сплывая по течению, отталкивал лодку веслом от камней. Когда бечева кончалась, Миша кричал: «Все!», я подтягивался к берегу, хватаясь за кусты руками, и, закрепившись, в свою очередь орал: «Иди!» Миша бросал бечеву прямо в воду, я выбирал ее в лодку, там сматывал в кольца, выкидывал конец на берег — и все начиналось сначала.
Так мы очень быстро дошли до самого опасного места: до «слива», где вода, перескочив через камни, падает вниз почти отвесно. И тут случилась маленькая неприятность.
Привычным движением я оттолкнулся от берега, Миша стал распускать бечеву. Лодку несло прямо на камень. Не велика беда! Я изловчился, намереваясь ткнуть в него веслом и тем самым отодвинуть лодку в сторону, но в тот момент, когда я замахнулся, Миша крикнул: «Все!» — бечева натянулась, и лодка с разгону боком въехала на камень. Тотчас поднялся белый гребень волны, сломился и упал в лодку. За ним — другой и третий. Лодка задрожала и накренилась. Еще несколько таких ударов — и перевернется…
Я закричал:
— Отпускай бечеву!..
Но Миша ничего не слышал. Рев порога заглушал слова. Что делать? Решали мгновения. Я выхватил из кармана перочинный нож, раскрыл его и полоснул по бечеве. В тот же миг волна окатила меня с ног до головы, деревья на берегу перекосились, перед глазами встала белая пелена. Я понял, что лодка, соскочив с камня, попала под вал. Но, к великой моей удаче, концом, а не боком. Вал прокатился, не залив совсем лодку. А я очутился в самой чертомели порога…
Схватившись за весла, я стал выгребаться к берегу. Однако причалить здесь оказалось нелегким делом; волны были хотя и меньше, чем в самом залавке, но толклись и метались в таком беспорядке, словно в огромном котле с кипящей водой. Еле-еле выбрался я на берег. После этого больше часа ждал Мишу, пока тот пробрался ко мне сквозь бурелом.