Другого источника назвать я не мог. Между тем гроза продолжалась с неослабевающей силой. Дождь все время лил, обильный и шумный, но когда взблескивала молния, он затихал на мгновенье, а потом, вместе с ударом грома, с новой силой обрушивался на землю, будто гром широкой лопатой хлопал сверху по туче и выбивал из нее сразу все застрявшие капли.
— Любопытно, какой же величины электрический заряд содержится в молнии, если бы перевести его в лошадиные силы? — спросил Миша после особенно яркой вспышки, озарившей весь лес голубым светом.
— До миллиона, — веско сказал я, напрягая свою память, чтобы не срезаться, где я это вычитал: в Большой Советской Энциклопедии или в отрывном календаре. — Это все равно что семнадцать тысяч автомашин: колонна, которая растягивается на восемьдесят километров и может поднять за один раз пятьдесят тысяч тонн груза; больше, чем увезут сорок товарных поездов. Чудовищная сила!
— Да, но ведь эта сила существует только одно мгновение, — вздохнул Миша, — а разложи ее на длительное время — и окажется, что она и одну автомашину с грузом не увезет.
— Так надо использовать ее наиболее эффективную силу — силу удара, — сказал я наставительно.
— Дрова, что ли, колоть? — насмешливо спросил Миша. — Хм! Недурно. Хозяйственный инвентарь: электрический колун.
— Можно скалы дробить, — возразил я, — употреблять при строительстве горных дорог…
Совсем близко сверкнула молния, едва не ослепив нас. Одновременно ударил и гром, отозвавшись в груди, как отзывается медь басовой трубы, когда неожиданно рядом с тобой заиграет духовой оркестр. Мне показалось, что молния ударила в скалу, близ того места, куда я карабкался за газетой.
— Побежали скорее смотреть, — закричал я. — Наверное, там сейчас вовсю катятся в реку разбитые камни…
И мы помчались к берегу, невзирая на дождь.
Нет, все оказалось на месте. Во всяком случае, не было заметно среди скал серьезных изъянов, хотя здесь и явно попахивало порохом.
В расселинах бушевали целые водопады, земля не в состоянии была принять уже ни одной лишней капли дождя и все избытки стремилась сбросить в реку. За плотной завесой ливня почти не виден был противоположный берег.
Разочарованные, мы повернули обратно, но, сделав всего лишь несколько шагов, тут же отскочили назад. От вершины лиственницы, к которой впритык был построен наш балаган, отделился и поднялся узкий и острый язычок голубого пламени, и в тот же миг над нею разрослась ветвистая молния. В следующий момент я прикрыл ладонями глаза и втянул голову в плечи — так больно отдался в ушах сухой резкий треск. А когда вновь овладел собой, увидел, что лиственница, дымясь, стоит, расколотая надвое от вершины и до самого комля широкой трещиной, и в трещине бегают ленты огня. Еще сыплются сверху плоские чешуйки коры, и мелкие сучья, и хвоя. Балаган обрушился, словно сверху на него, как в детской сказочке, сел «Медведь — всех вас давишь».
— А ес-ли бы м-мы не уш-шли? — заикаясь, спросил Миша. — В-вот было бы дело!
— Молния бьет только в дубы, — безжалостно сказал я. — Если ты теперь считаешь иначе, назови мне литературный источник.
— М-мы с-сами напишем его… Давай налаживать балаган, только подальше от лиственниц.
И мы, опасливо поглядывая на горящее дерево, стали подходить к нему.
ВОТ И КОСТИНА!
Утром нас разбудила копалуха с выводком. По валежине она дошла до нашего балагана и только тут, разглядев диковинку, напуганная, с клохтаньем взлетела на дерево. Вокруг расселись копалята.
Услышав сквозь сон этот звук, я вскочил и схватился за двустволку. Встретился первый случай проявить свою охотничью сноровку и стрелковое мастерство.
Солнце било мне прямо в глаза. Где-то в вершине сосны, как раз в лучах солнца, клохтала копалуха. Ослепленный ярким светом, я щурился, моргал и ничего не мог разглядеть.
— Стреляй же, ну, стреляй, — торопил меня Миша, тоже ошалело хлопая глазами, — стреляй скорее! Улетит!
— Куда стрелять? Не вижу я ничего.
— Да вот она, вот она, дай-ка мне ружье…
Я оттолкнул его, направил ствол в черное пятно и выстрелил.
— Сидит! Сидит! Стреляй еще!
Я выпалил вторично. Копалуха с шумом слетела с дерева… Но с другого дерева. За ней стайкой запорхали копалята…
Гнилой сучок я буквально раздробил картечью…
С утеса порог сегодня казался не страшным. Можно было, не боясь никаких «последствий», просто проплыть под утесом и так миновать самый трудный отрезок пути. Но не спускать же лодку опять на блоках обратно!
Было жаль попусту царапать днище лодки о камни, в изобилии усыпавшие бор. Мы вырубили две гибкие жердинки, установили на них, как на полозья, лодку, впряглись и потащили к нижнему концу утеса, где обрывистый берег переходил в отлогий спуск к реке. Навстречу нам попался мальчишка лет девяти, без шапки, — волосы разметались, как осока на кочке, — измазанный сажей, в рубашонке без пояса и закатанных выше колена штанишках. Однако характер у него оказался крутой.
— Эй, вы кто такие? — спросил он начальственно и почесал левой пяткой икру правой ноги.
— А ты кто такой?
— Я? Кузьма Рокотов.
— А по должности?
— Тятя сельисполнитель.
— А ты?
— Корова вчера у нас потерялась… А ну, показывайте, что у вас в лодке!
Дело принимало плохой оборот. Кузьма Рокотов определенно подозревал нас в краже коровы.
— Вот что, — сказал я ему сурово, — коровы твоей в лодке у нас нет. А сам ты, между прочим, очень похож на такого…
— Да вы что это! — перепугался он. — Меня кто здесь не знает!
— А мы вот не знаем! Откуда ты?
— С Солнечного. Поселок такой будет впереди, над порогом…
— Путаешь! — сказал я. — Никаких порогов тут больше нет. А впереди будет деревня Костина.
— Так это где! Это еще не скоро! Сначала «Солнечный» порог, потом «Тонской» порог, а потом уже Костина.
— Как, до Костиной впереди еще два порога?!
— А то как?
— Не врешь?
— Не вру.
Право, пороги появлялись на нашем пути, как грибы в мокрое лето: и густо, и в большом количестве, и везде, где придется…
— Ну что же, коли так — оправдался… А четверо парней здесь не проходили?
— Нет, не проходили.
— А кто же здесь тогда такие газеты читает? — я подозвал Кузьму ближе, достал из кармана и показал ему газету.
Кузьма выхватил ее, подозрения его снова усилились.
— Наша. Мой тятя выписывает. Откуда взяли?
— Э… э… — я так и поперхнулся, — а почему он выписывает «Красноярский рабочий»?
— Любит читать. Он четыре газеты выписывает.
— Ну, ладно, тогда иди.
Он пошел. Однако сделал крюк по лесу и все время из-за деревьев следил за нами, пока мы спускали лодку к реке.
Так верхний залавок был обойден, но впереди оставался еще один, особенно крутой и каменистый.
Спуститься на бечеве в этот залавок было нельзя: гряда камней простиралась чуть не до середины реки. И мы договорились испробовать новый метод: буксир.
Я надел «водолазный костюм», то есть снял с себя всю одежду, и храбро вошел в порог. Струя воды мне сразу ударила под коленки, я с трудом удержался на ногах. Взбираясь на камни и проталкивая лодку вперед, или опускаясь в щель и волоча ее за собой, я успешно преодолел более половины залавка. Еще две ступени — и начнется затон. Лодка скользнула в щель, ее подхватила струя, а я еще поднажал в корму, и… наше судно крепко заклинилось между камнями. Неистово толкал я лодку. Бесполезно. Она только слегка шевелилась, поводя кормой, как таракан усами. Тогда я зашел вперед и потащил ее за нос — опять ни с места.
— Может, помочь? — участливо спросил Миша, расстегивая ворот рубашки.
— Не надо. Осилю один.
— Ой ли?
— Увидишь.
И дернул лодку изо всей силы. Она послушно соскользнула с камня, а я, потеряв равновесие, оступился и ухнул в глубоченную яму.
— «… и всплыл Петрополь, как тритон…» — продекламировал я, взбираясь на камень.
— Ну, знаешь, Сережа, — заметил Миша, — ты не тритон: для этого ты имеешь слишком длинные уши.
— Если, говоря о длинных ушах, ты подразумеваешь известное сходство, — сухо возразил я, — советую также помнить, что я — твой лучший друг. Значит, ты и сам тоже…
— Поехали, — сказал Миша и прыгнул в лодку.
Покачиваясь на волнах подпорожного прибоя, мы плыли и любовались порогом. Теперь, когда он остался позади и нам не грозили никакие залавки, когда над головой сияло чудесное ласковое солнце (а комары жалили голые плечи), казалось, что на свете краше и приятнее порога «Крутого» вообще нет ничего. Хотелось проплыть хотя бы даже самой серединой, по этим гребням, волнам, прямо через самую чертову пасть, мимо скрипучей валежины, воткнувшейся в каменный остров, зацепиться рукой за сияющую возле нее радугу…
— Гляди! — вдруг вскрикнул Миша.
Направо открылась протока. В сотне шагов от нас, у поросшего травой острова, то и дело становясь на голову, плавала огромная кряковая утка.
Мы тотчас причалили. Я схватил ружье и, как был в «водолазном костюме», пошел ее скрадывать.
Пока я пробирался по кустам, обдирая голое тело, утка уплыла вдоль берега еще шагов на двести. Тогда я решил обогнать ее и встретить, когда она наплывет на меня.
Подпрыгивая от колючек, впивавшихся в босые ноги, я помчался в обход, протискался сквозь кусты и выглянул на протоку — утка переплыла на другой берег и так же беззаботно плескалась в порослях. Тут только я почувствовал, что стою в крапиве и ноги у меня покрылись сплошными волдырями.
Так бесславно закончилась в этот день моя вторая попытка получить на обед жаркое.
Немного спустя мы вполне благополучно и без приключений прошли и «Солнечный» и «Тонской», по-другому «Выдумский», пороги. Прошли… по сухому берегу, а лодку сплавили излюбленным способом на бечеве.
Тем временем солнце закатилось, и на реке стало прохладнее. Неплохо бы разжечь костер и устроиться на честно заслуженную ночевку. Шутка ли: в один день два с половиной порога! Но…