– Эмир, разреши мне взять твою руку! – попросил он.
– Ты ее уже взял.
– Я знаю, что в принципе мне не пристало так поступать, ведь ты великий эмир, мудрый эфенди и любимец Пророка, но я люблю тебя, и ты должен понять, что я никакой не подлый арнаут, а смелый ага, который будет защищать эту крепость, даже если на нее нападет пятьдесят тысяч врагов.
– Это я знаю. И я люблю тебя. Пошли!
– Кто это? – он указал на фигуру, ранее таившуюся за углом и теперь прошедшую мимо нас и быстро исчезнувшую в тени домов.
Я узнал этого человека. То был нападавший на нас арнаут, но я пока предпочел не упоминать о нем.
– Вероятно, один из твоих арнаутов.
– Да, но я не разглядел его лица.
– Свет луны искажает лица.
– Ты знаешь, эмир, что я тебе сейчас хочу сказать?
– Что?
– Я болен.
– Что с тобою?
– Страдаю от болезни системы нервов и крови.
– Селим-ага, я думаю, что ты подслушивал.
– О нет, эфенди, мне просто пришлось слышать ваш разговор, ведь я сидел ближе всего к мутеселлиму.
– Правда, и достаточно далеко, раз тебе пришлось подслушивать.
– Разве нельзя подслушивать, нуждаясь в снадобье?
– И что, ты будешь от меня его требовать?
– А от кого же? От старого хакима? Так он даст дохлых мух!
– Ты его хочешь в пузырьке или в большой бутылке?
– Ты хотел сказать, в нескольких больших бутылках.
– Когда?
– Сейчас, если тебя это устраивает.
– Тогда поспешим домой.
– О нет, эмир, ведь там будет мешать Мерсина. А ей нельзя знать, что мое пищеварение не в порядке.
– Почему бы это ей не знать, раз она готовит тебе кушанья?
– Она выпила бы лекарство вместо меня. Я знаю одно место, где это питье можно вкушать в спокойствии и безопасности.
– Где?
– Я знаю тут маленький трактир.
– Тебя увидят, и тогда узнает весь город, что ты нездоров.
– У хозяина есть маленькая комната, куда даже муха не залетит.
– Тогда пошли! Но давай соблюдать осторожность, за нами не должны следить.
Значит, опять пострадает мой кошелек! Впрочем, мне было приятно познакомиться с агой как с мусульманином, которому хотя и запрещено вино, но вовсе не лекарство, готовящееся из виноградного сока. Эта ситуация могла бы сослужить мне добрую службу.
Мы миновали несколько узких и кривых переулочков и остановились возле маленького убогого домишки, дверь которого была лишь прикрыта. Мы вошли в темную прихожую. Селим хлопнул в ладоши. Сразу же возникла искривленная фигура и посветила мне в лицо.
– Это вы, ваша честь? Боже мой, как я испугался, увидев двух человек вместо одного. К вам-то я привык и каждый день имею честь принимать вас со всем моим удовольствием в моем доме.
– Открывай, старик!
– Маленькую или большую комнату?
– Маленькую.
– А могу я быть уверенным, что этот человек, который имеет честь вместе с вами входить в мой дом, не будет в дальнейшем распространяться о тех вещах, которые тут происходят по моей инициативе и исключительно из милосердия и о которых не должно говорить, иначе меня накажет могущественный мутеселлим?
– Можешь быть в полной уверенности. Открывай, или я сам открою!
Старик отодвинул какие-то доски в стороны, за которыми стало видно дверь. Она вела в небольшие покои, пол которых был покрыт рваной лубяной циновкой. Несколько набитых мхом подушек следовало, видимо, считать софами.
– Зажечь лампу?
– Естественно!
– Чего возжелают дорогие господа принять?
– Как всегда!
При свете двух ламп хозяин смог лучше меня рассмотреть, тогда как раньше я постоянно стоял за Селимом.
– Это же высокий эфенди и великий герой войны! Разве он не носит сверкающее оружие, золотой Коран на шее и бороду, как Джошуа, покоритель страны Ханаан? Тут не приличествует приносить обычное вино, я схожу в уголок подвала, где зарыто питье, которое преподносится не каждому.
– Что это за вино? – спросил я.
– Это вино из Тюрбеди Хайдари, из страны, которую никто не знает и где произрастает виноград, ягоды которого как яблоки и чей сок перельется через стены целого города.
– Принеси одну бутылку! – приказал ага.
– Нет, принеси две кружки. Ты же должен знать, что вино из Тюрбеди Хайдари хранится в больших глиняных кружках и пьется из маленьких.
– Ты знаешь это вино? – спросил хозяин.
– Я часто его пивал.
– Где? Где лежит эта страна?
– Название, которое ты произнес, – имя города, лежащего в Тербиджане, в Персии. Вино хорошее, и я надеюсь, что ты уже разобрался, как с ним обходиться. Сколько оно стоит?
– Ты благородный господин, поэтому я сбавлю тебе наполовину цену. Ты заплатишь всего по тридцать пиастров за кружку.
– Это-то наполовину? Хорошо же ты считаешь! Принеси две кружки, чтобы я его попробовал. Потом я тебе скажу, сколько я за него заплачу.
Он пошел за вином. В углу стояли несколько трубок с ящичком, в котором был табак. Мы присели и взяли трубки, они были без мундштука. Я вытащил свой собственный из кармана, прикрутил его, затем попробовал табак. Это был хороший персидский табак.
– А что на другой стороне дома, Селим-ага?
– Лавка пряностей и кофейня. Сзади опиумная и винный трактир для простого люда; сюда же могут входить только благородные господа, – объяснил он мне с самодовольным лицом.
Я, могу сказать, радовался, что сейчас буду пить это вино. Это красный, густой и невероятно крепкий напиток – достаточно трех глотков, чтобы человека, ни разу не пившего вина, привести в состояние ужасного опьянения. Селим любил питие Ноя, но я был убежден, что кружка его окажется сильней его.
Тут пришел хозяин с литровыми, наверное, кружками. Хм, бедняга Селим-ага! Я покатал во рту немного вина. Вино пострадало при перевозке, но было вполне терпимо.
– Ну, ваша честь, как оно? – спросил хозяин.
– Оно таково, что я дам, пожалуй, за кружку двадцать пиастров.
– Господин, этого же мало, очень мало! За двадцать пиастров я принесу тебе другого.
– В той стране, где оно делается, я дал бы тебе по здешним деньгам за эту кружку четыре пиастра. Ты видишь, я хочу хорошо заплатить, но если тебе этого недостаточно, то забери его! – Я встал.
– Какое мне принести?
– Никакого! Я выпью лишь этого за двадцать пиастров, которого ты мог бы мне отпустить и за пятнадцать. Не дашь, я уйду, и пей его сам.
– Его выпьет его честь Селим-ага.
– Он пойдет со мной.
– Дай двадцать пять.
– Нет.
– Двадцать три.
– Доброй ночи, старик! – Я открыл дверь.
– Вернись, эфенди! Пей его за двадцать пиастров, мне главное – видеть тебя в моем доме.
Сделка была заключена, и довольно выгодно для хозяина, который, взяв у меня деньги, удалился со скрытой усмешкой. Ага втянул в себя немножко вина, затем сделал большой глоток.
– Аллах-иль-Аллах! Валлахи-биллахи-таллахи! Такого я еще никогда не вкушал. Ты думаешь, оно хорошо от больной системы, эмир?
– Очень хорошо!
– О, если бы это знала Мерсина!
– У нее тоже есть система?
– И очень жаждущая, эфенди!
Он сделал второй и тут же третий глоток.
– Неудивительно, – сказал я. – Ей приходится много заботиться, хлопотать и работать.
– Не для меня, это знает сам Аллах!
– Для твоих пленников!
– Она приносит им раз в день еду, хлеб и мучную воду.
– Сколько тебе дает мутеселлим за каждого пленника?
– Тридцать пара каждый день.
То есть примерно пятнадцать пфеннигов! От этой суммы наверняка половина застревала в руках Селима.
– А сколько ты получаешь за надзор?
– Два пиастра ежедневно, которых я, правда, еще никогда не получал. Разве стоит удивляться тогда, что я еще не знаю этого великолепного лекарства.
Он заново глотнул.
– Два пиастра? Это очень мало, тем более что заключенные доставляют тебе немало хлопот.
– Хлопот? Ни капли! Что это я должен доставлять самому себе хлопоты с этими сволочами? Я хожу раз в день в тюрьму, чтобы посмотреть, не умер ли один из них.
– Когда ты это делаешь?
– Когда мне это удобно.
– И ночью?
– Да, если я днем забыл и ночью как раз по случаю вышел. Валлахи, я вспомнил, что сегодня я еще не был там.
– Мой приход помешал тебе.
– Это так, эфенди.
– Значит, ты сейчас идешь для проверки?
– Не пойду.
– Почему же нет?
– Эти парни не стоят того, чтобы я для них старался!
– Верно! Но не теряешь ли ты так уважение?
– Какое уважение?
– Ты же ага, офицер высокого чина. Твои арнауты и унтер-офицеры должны тебя бояться! Не так ли?
– Да, они боятся. Аллахом клянусь, боятся! – заверил он.
– И сержант в тюрьме?
– И этот. Естественно! Этот мазир вообще строптивая собака. Он просто обязан бояться!
– Тогда ты должен хорошо за ним смотреть, порой заставать его врасплох и проверять, точно ли он исполняет службу, иначе он никогда не будет бояться тебя!
– Я сделаю так, да, клянусь Аллахом, сделаю!
– Если он твердо знает, что ты не придешь, то он сидит, наверное, у хозяина кофейни или у танцовщиц и высмеивает тебя!
– Пусть только попытается! Я приготовлю ему сюрприз, сегодня, нет, уже сейчас. Эмир, давай мы с тобой его озадачим?
Я остерегся высказать сомнение по поводу, имею ли я право на вход в тюрьму; напротив, я притворился, как будто оказываю Селиму-аге честь тем, что сопровождаю его.
– А достоин ли этот парень увидеть лик эмира?
– Ты же сопровождаешь меня не ради него, а ради меня.
– Тогда и мне должны оказать честь, причитающуюся эмиру и эфенди, который изучал закон.
– Само собой! Будет так, как будто меня сопровождает сам мутасаррыф. Ты проведешь инспекцию в тюрьме.
– Тогда я иду с тобой, я убежден, что эти арнауты не примут меня за какого-нибудь хаваса.
Вино оставалось у него лишь на дне кружки, я осушал свою кружку с такой же скоростью. Его глаза стали маленькими, кончики его усов поднялись в предвкушении скандала.