– Салам! – приветствовал я коротко и с достоинством.
– Алейкум салам! – ответил он. – Аллах да благословит тебя в нашем доме, эмир! Я хочу поблагодарить тебя.
Я вошел, и он снова запер дверь.
– Поблагодарить? – сказал я небрежно. – За что?
– Селим-ага был здесь. В страшном гневе. Он хотел нас высечь, но потом сказал, что мы удостоились его милости исключительно потому, что ты за нас попросил. Будь добр и следуй за мной!
Мы поднялись по тем же самым ступеням, которые я с таким трудом преодолел, и все из-за аги. В коридоре находилась Мерсина с жестяным котлом, в котором болтался мучной бульон, выглядевший так, словно он состоял из помоев с ее кухни. На полу лежал хлеб, выпеченный ее «нежными» руками. Некогда он тоже был мучной водой, но благодаря огню и прилипшим уголькам принял твердую форму. Рядом с благодетельницей тюрьмы стояли арнауты с пустыми сосудами в руках, которые, похоже, были выбраны из груды перебитой посуды. Арнауты поклонились до земли, не в состоянии произнести ни слова.
– Эмир, ты велишь нам начинать? – спросила Мерсина.
– Да, начинайте.
Сразу же отворили первую дверь. Помещение, которое мы увидели, тоже напоминало нору, хотя пол и находился на равной высоте с покрытием коридора. В углу лежал турок. Он не поднялся и даже не удостоил нас взглядом.
– Дай ему две порции, он осман! – приказал сержант.
Заключенный получил два половника бульона размером со среднюю миску и кусок хлеба.
В следующей камере опять лежал турок – он получил ту же порцию. В третьей камере-норе сидел курд.
– Этот пес получит лишь одну порцию, потому что он курд из Балада.
Премилейшие порядочки! Я едва сдержался, чтобы не закатить оплеуху сержанту, который пользовался этим «принципом» на протяжении всей процедуры.
После того как вверху всем заключенным роздали пищу, мы спустились в нижний коридор.
– Кто здесь находится? – спросил я.
– Наизлейшие. Араб, еврей и два курда из племени буламу. Ты говоришь по-курдски, эмир?
– Да.
– Ты же не будешь говорить с заключенными?
– Нет, они этого не стоят.
– Точно. Но мы не понимаем ни по-курдски, ни по-арабски, а они постоянно что-то говорят именно на этих языках.
– Тогда я с ними поговорю.
Это и было то, что мне так было нужно. Открыли камеру одного из курдов. У двери мы увидели беднягу заключенного, который явно голодал, ибо, когда ему налили его половник бульона, он попросил, чтобы ему дали больше хлеба, чем обычно.
– Чего он хочет? – спросил сержант.
– Немного больше хлеба. Дай ему!
– Хорошо, пусть будет так, но только ради тебя!
Потом мы были у еврея. Здесь мне пришлось помолчать, ибо еврей говорил по-турецки. Он подал много жалоб, которые, с моей точки зрения, были вполне обоснованны, но его даже не выслушали.
В следующей камере был старый курд. Он только попросил разрешения поговорить с судьей. Сержант пообещал ему это, рассмеявшись.
Наконец открыли последнюю камеру. Амад эль-Гандур сидел в самой глубине ее на корточках и, казалось, вовсе не хотел шевелиться, однако, увидев меня, сразу же подошел.
– Это араб? – спросил я.
– Да.
– Он говорит по-турецки?
– Он вообще не говорит.
– Вообще?
– Ни слова. Поэтому ему и не дают горячей пищи.
– Мне с ним поговорить?
– Попробуй!
Я подступил к нему и сказал:
– Не говори со мной!
Амад эль-Гандур никак не отреагировал на мои слова и ничего не ответил.
– Видишь, он и тебе не отвечает! – разгневался сержант. – Скажи ему, что ты великий эмир, тогда он, пожалуй, заговорит.
Теперь я точно убедился в том, что стражи действительно не знают арабского, но, даже если бы они знали его, диалект хаддединов, несомненно, был им незнаком.
– Сегодня вечером будь готов, – сказал я Амаду. – Может быть, я смогу еще вернуться.
Амад стоял гордо, также никак не реагируя на мои слова.
– И теперь он не говорит! – буквально закричал унтер-офицер. – Тогда он сегодня не получит и хлеба, потому что он не отвечает даже эфенди.
Осмотр камер-дыр закончился. Теперь меня повели дальше по зданию. Я не возражал, хотя мне уже это было не нужно. Вскоре все завершилось, и Мерсина уставилась на меня вопрошающе.
– Ты сможешь сварить заключенным кофе? – спросил я.
– Да.
– И дать им достаточную порцию хлеба?
– Да.
– Сколько это будет стоить?
– Тридцать пиастров, эфенди.
То есть примерно два талера. Заключенные получат, пожалуй, продуктов вряд ли больше чем на марку. Я вытащил кошелек и протянул ей деньги.
– На, возьми, но я желаю, чтобы все заключенные получили и хлеб, и кофе.
– Конечно, все, эфенди!
Я дал старухе и сержанту по пятнадцать и арнаутам по десять пиастров на чай, чего они явно не ожидали. Поэтому они были бесконечно благодарны и, когда я уходил, согнулись в почтительном поклоне и стояли так до тех пор, пока я не свернул в переулок.
Придя домой, я сразу же посетил Мохаммеда Эмина. Рядом с ним был Халеф, незаметно принесший турецкую одежду, – в доме не было ни Мерсины, ни Селима.
Я подробно рассказал хаддедину о своем визите в тюрьму.
– Значит, сегодня вечером! – обрадованно воскликнул он, выслушав меня.
– Если это будет возможно, – добавил я осторожно.
– И как ты хочешь все это обустроить? – поинтересовался хаддедин.
– Я попытаюсь, если случай не преподнесет мне ничего лучшего, заполучить у аги ключ и…
– А если он тебе его не даст? – перебил меня Мохаммед Эмин.
– Я возьму его! Затем я подожду, пока уйдет стража, и открою Амаду камеру.
– Это слишком опасно, ведь они могут тебя услышать.
– Не думаю. Последнюю ночь они не спали и поэтому очень устали. Потом, я дал каждому из них бакшиш, который они непременно потратят на ракию, что явно усыпит их. Кстати, я заметил, что замок внешней двери открывается бесшумно. Если я буду достаточно осторожен, то все пройдет благополучно.
– А если ты все-таки попадешься?
– Не беспокойся. Для стражи я приготовил отговорку, но вот если они застанут меня вместе с заключенным, то тут уж придется действовать быстро, в зависимости от обстоятельств.
– Куда ты приведешь Амада?
– Как только он будет свободен, ему надо немедленно покинуть город.
– С кем?
– С Халефом. Сейчас я вместе с ним поищу вокруг города безопасное место, где Амад может спрятаться. Халеф запомнит дорогу и доставит туда твоего сына.
– А караульные у ворот?
– Они нас даже не увидят. Я знаю место, где можно будет перебраться через стену.
– Думаю, нам следовало бы самим пойти вмести с ними.
– Этого нельзя делать. Мы должны остаться по крайней мере еще на день, чтобы на нас не пало подозрение.
– Амад между тем будет в большой опасности, ведь его будут искать по всей окрестности.
– Об этом я тоже позаботился. Неподалеку от городских ворот скала Амадия образует пропасть, в которую отваживаются спуститься лишь немногие. Перед ней мы бросим несколько клочков одежды Амада, их непременно найдут и решат, что при побеге он сорвался ночью в пропасть.
– Где он переоденется?
– Здесь. Бороду ему тоже нужно будет сразу же сбрить.
– Значит, я все-таки его увижу! О, эмир, какая радость!
– У меня, правда, есть условие – вы должны при этом вести себя крайне тихо и осторожно.
– Обязательно. Но наша хозяйка его непременно увидит, она ведь постоянно толчется на кухне.
– Об этом позаботишься ты. Халеф предупредит тебя, когда должен появиться Амад. Тогда ты спустишься вниз, на кухню, и своими разговорами отвлечешь хозяйку, чтобы она ничего не заметила. Сделать это будет совсем нетрудно, а тем временем мой слуга проведет твоего сына в комнату. Затем ты закроешься и никого в нее не пустишь до моего прихода.
Снаружи послышался шум. Это Халеф выводил лошадей. Я двинулся туда и на выходе заметил, что дверь англичанина открыта. Он махнул мне рукой, приглашая зайти к нему. Когда я зашел, он спросил:
– Мне можно говорить с вами, сэр?
– Да.
– Слышу, что выводят лошадей. Собираетесь выезжать? Куда?
– За город.
– И правда, так практичнее. Здесь достаточно дубовых жердей.
– Но как их доставить наверх? Лезть и тащить за собой? Не пойдет!
– У меня с собой лассо. Я беру его всегда во все поездки, такая вещь одна из наиполезнейших. Well! Давайте резать сучья.
– Но нам надо постоянно быть начеку, мистер! Правда, наш разговор на английском не поймет здесь никто, поэтому никто и не узнает нашего замысла. Но все-таки, прежде чем нам действовать, нужно убедиться, одни ли мы здесь и в полной ли мы безопасности.
– Посмотрите вокруг внимательно, я же пока притащу жерди.
Я обошел окрестности и убедился, что за нами не наблюдают. Затем я помог англичанину, который жаждал соорудить вверху «виллу». Мы нарезали с дюжину толстых веток, причем так, чтобы ничего не было заметно. Я взял лассо. Его длины хватало до первого сука пинии. Англичанин сложил вместе сучья и связал их одним концом сплетенного из восьми ремней лассо; я взял другой конец лассо в зубы и полез на дерево. Одежду, которая могла мне помешать, я, естественно, заранее снял. Усевшись на первом суку дуба, я подтянул к себе связку сучьев. Линдсей быстро вскарабкался ко мне наверх. Таким вот образом мы доставили сучья к отверстию. Я обследовал полый ствол, который действительно имел указанную ширину и расширялся ближе к земле.
Теперь мы принялись втаскивать сучья в дупло и строить из них настил. Работать нужно было очень тщательно, иначе все могло обрушиться. Нам пришлось изрядно попотеть, прежде чем удалось сделать задуманное. Настил получился достаточно прочным.
– Теперь, также с помощью лассо, мы поднимем мох, солому и листву.
Мы спустились на землю и скоро собрали нужное количество материала для подстилки. Замотав все это в мой плащ и верхнее платье Линдсея, мы подняли все наверх. Так пришлось проделать несколько раз, но в результате дупло превратилось в безопасное убежище, в котором можно было и сидеть, и лежать.