Николка играл с полной серьезностью и дотошно следил за правилами. Он стоял, настороженно приоткрыв рот, и все время выкрикивал: «Люська, чего ты три шага шагаешь! Петро, гляди, она камушек подкладывает! Ага, промахнулась: второй раз нельзя!»
Немного подальше лохматый парнишка пытался развязать зубами затянутый узлом шнурок своего левого ботинка. Он давно был погружен в это занятие и ни с кем не разговаривал. А еще дальше, на откосе насыпи, почти до самой станции виднелись группы мальчиков и девочек, собравшихся по три, по четыре человека. Некоторые из них, так же как и Николка, первый раз в эту весну вывели на пастьбу коз, а многие пришли просто так — посидеть да побеседовать.
Несколько дней тому назад сошел снег. Маленькие полянки яркой, новорожденной травки, не тронутые еще ни пылью, ни суховеями, блестели на рыжей сырой земле. Козлята с розовыми копытами радостно прыгали вверх и вниз по откосу.
Тяжелые облака, сгрудившись, неподвижно висели над горизонтом, заслоняя солнце, и хотя до вечера было еще далеко, над плоской, пустой равниной, кое-где покрытой кустарником, над извилистой проселочной дорогой, над крышами деревни, над кирпичным зданием станции стыли серые туманные сумерки. Все стало расплывчатым и неясным, как в непогоду: возле станции смутно чернело дерево, у горизонта едва виднелась лиловая покатая горушка, за поворотом проселка желтело что-то похожее на кучи песка.
На шлагбауме переезда через железную дорогу сторожиха зажгла фонарь, и от этого казалось еще сумрачней и туманней.
— Глядите-ка, уже домой пора, а Помидор только еще пасти ведет, — сказала Люся, замахиваясь набивалкой.
К насыпи направлялся толстый коротконогий мальчик лет шести в большой железнодорожной фуражке. Полные щеки его были до того красны, будто он целый день просидел у открытой печки. Мальчик пятился к насыпи и с трудом тянул козу. Коза мотала головой и, приседая, упиралась.
— Уматывай, Помидор, отсюда! — закричала Люся. — Здесь наши, колхозные, пасут. Ваша эмтеэс вон там пасет!
— Эта земля не ваша, — пыхтя, отвечал Помидор. — Это земля железнодорожная. Вот пойду на станцию, дяде скажу, он вас всех отсюдова…
— Смотри, не уйдешь — как пульну, — и Люся, неумело закинув руку за шею, замахнулась палочкой.
— Попробуй, пульни только, попробуй… — торопливо заговорил Помидор и попятился. — Я тебе так пульну, что ты… что ты не захочешь… — и он неожиданно заревел.
— Иди, не бойся! — крикнул ему Петя. — Паси где хочешь. А ты, Люська, его не задевай. Всем травы хватит…
— Да, хватит! Вовсе негде скотину пасти стало. Скоро на самые рельсы загонят. Вчерась Евгения Федоровна скатерть повесила сушить, а Ефимкина Машка угол у скатерти начисто сжевала. Евгения Федоровна выскочила, руки в мыле, кричит: «Ефим, Ефим, иди-ка сюда, я тебе уши повытягиваю», а он и идет, ровно она ему конфетину посулила.
— И лгешь все ты, — сказал парнишка, который развязывал зубами шнурок на ботинке. — А я-то и не пошел вовсе…
— Нет, пошел, сама видала, пошел… Всю землю до самых огородов на клетки поделили.
— Это травополье, — сказал Петя. — От травополья хлебушка больше соберем.
— Все равно, как в прошлый год, суховей спалит.
— А чтобы суховей не спалил — деревья садим. Понятно? И пруд выкопали для этого… Евгения Федоровна, когда хлеба погорели, в библиотеку спряталась да плакала, а ты с тридцать девятого года, а ничего не понимаешь. И играть с тобой неохота…
Петя далеко закинул набивалку и сел.
— Сегодня папа приеде-ет, — сказал Помидор, растягивая слова, — машину на поезде привезе-ет. Теперь в нашем эмтеэсе много машин будет, а у вас, в «Светлом пути», — две только, а в «Заре» — так и вовсе одна…
— Слышь-ка, Петро, — начал Николка таинственным голосом. — Вечор я надумал такую машину, которой ни бензина, ни автола — ничего не надо. И мотора не надо: сама будет бегать.
— И не побежит без мотора машина никакая, — заметил парнишка, сняв, наконец, ботинок и вытряхивая из него песок.
— Побежит. Был бы у меня магнит, я бы ее сам сделал. Вот слушай. Видел я картинку: сидит верхом на осле турок и держит впереди себя удилище, а на конце лески привязана морковка. Морковка болтается у осла под носом. Он хочет морковку достать и идет вперед. А морковка едет вместе с туркой.
— Называется, надумал машину!.. — сказал Ефим.
— Постой. Вот если взять большенный магнит да приладить спереди к железной машине. Машина-то станет к нему притягиваться, покатится, а магнит вместе с ней вперед поедет. А?
— Ничего не получится, — равнодушно сказал Ефим.
— Почему?
— Потому что будет твою машину не остановить…
— Ты это брось, — прервал Ефима Петя. — Как это так, не остановить? Тут все дело в магните. Если есть такие громадные магниты, так, знаешь, какая от этой машины польза будет! Надо тебе, Николка, письмо составить да в район, товарищу Гусеву. Он это дело сразу в ход пустит…
За спинами ребят стала звенеть и содрогаться проволока, укрепленная на маленьких столбиках. Крыло семафора поднялось.
— Товарняку путь дали… — сказал Помидор. — Сейчас папа на этом товарняке машину для нашего эмтеэса привезет…
— Давай письмо составлять, — продолжал Петя. — Бумага есть? — Николка похлопал по карманам и достал блокнот.
— Чего писать-то? — спросил он, нацеливаясь карандашом.
— Пиши: «Уважающий товарищ Гусев».
— Чего это такое: «Уважающий»?
— Пиши. Всегда так пишут. Да скорее. Поезд придет — машинисту передадим, он в районе отдаст начальнику станции. А начальник — товарищу Гусеву.
— Не передаст машинист Гусеву, — сказал Ефим.
— Передаст. Наш председатель сколько раз так письма пересылал.
Облака разошлись, и на землю хлынули лучи вечернего солнца. Все засияло, потеплело, осветилось чистым закатным светом.
Стало видно, что возле станции не одно, а два дерева, одно метрах в двадцати позади другого, две осины с прошлогодними гнездами на голых сучьях, похожими на черные кубанки. То, что несколько минут назад представлялось лиловой покатой горушкой, оказалось прозрачной рощицей, еще не одетой листвой, а вдали, у проселка, желтели не кучи песка, а неглубокие ямы-карьеры, вырытые дорожниками.
— Глядите-ка, Механик идет… мячик несет… — сказал вдруг Ефимка и, сгорбившись, начал торопливо натягивать ботинки. Зашнуровать их у него нехватило терпенья, и, крикнув Люсе, чтобы караулила пальто, он бросился вниз по откосу, и за ним, журча, посыпались камушки.
Помидор посмотрел вдаль.
По проселочной дороге шел долговязый парень лет четырнадцати, в косоворотке и отглаженных брюках. Он нес небольшой черный мячик.
— Петро… гляди-ка… Механик футбол несет, — сказал Помидор, заикаясь от волнения. — Сейчас мы будем… — и, не договорив, помчался вниз вслед за Ефимом. Ребята с криком и свистом неслись навстречу пареньку в отглаженных брюках.
— Ну скорее!.. Чего дальше писать? — торопил Петя. Но Николка уже не сводил глаз с мяча.
— Пиши, подцепить магнит к машине, и точка… Пиши сам, я играть побег…
— Что, я один, что ли, буду!..
Возле коз остались только девочки. Люся завистливо глядела на ребят, но не трогалась с места. Футбол — дело мужское.
— А я буду ворота мерить, — упрашивал Помидор, протискиваясь к Механику. — Ладно? Меня примете?
— Разойдись! Глядите, козы разбегутся!
— Я буду ворота мерить…
— Давайте сговаривайтесь! — сказал Механик, не слушая Помидора. — Я и Петро — капитаны.
Обнявшись по-двое, ребята стали расходиться в стороны и шептаться. Помидор, с которым никто не хотел сговариваться, начал отмерять ворота. Он размахивал руками и делал такие широкие шаги, что чуть не падал. Помидора сильно пугало то, что его могут не принять, и он с великим старанием расчерчивал поле, втыкая палочки на границах ворот, и таскал к палочкам одежду: чтобы виднее было, куда бить. А в это время ребята попарно подходили к капитанам.
Подошел Ефим в обнимку с маленьким мальчиком. У мальчика болел зуб, и щеки его были туго повязаны платком.
— Грача или ворону? — загадал Ефим, нажимая на слово «грач», так что сразу было ясно, что «грач» — Ефим, а «ворона» — мальчик с больным зубом.
— Грача, — быстро сказал Механик.
— Ну нет, я так не стану играть, — Петя махнул рукой. — Чего же это ты всех игроков побрал, у тебя и Ефим и Николка, а у меня одна плотва.
— Так ведь я не выбираю! — воскликнул хитрый Механик. — Я же отгадываю…
— А я ворота сделал… — робко заговорил Помидор. — Ох, и хорошие ворота!.. Больши-ие!.. С кем сговариваться?
— Иди из-под ног, — сказал Механик.
— Прими, а-а… — завел Помидор, давно предчувствовавший, что так случится. — Я ворота делал…
— Уйди с поля, тебе говорят.
— Я ведь пинать не прошу. Я вратарь буду. Прими, а-а… Шурку так приняли…
— Хочешь судьей? Вон иди, на камень садись, суди…
— Ну да, судьей! Всегда судьей да судьей!
Но его уже никто не слушал. Капитаны спорили. Петя наотрез отказывался играть с малышами, а Механик расхваливал его команду и хаял своих, однако ни одного человека поменять не соглашался. Наконец было решено составить команды заново, без всяких отгадываний: Механик должен взять всех из своего колхоза «Светлый путь», а Петя — из своего, из «Зари». Но и так получилось нехорошо: у Механика оказалось четырнадцать человек, а у Пети — девять.
— Ладно, — сказал Петя. — Помидор, становись в ворота. Только, гляди, на пузо принимай мяч, понял? Одними руками не цапай, пузом накидывайся, понял? Шурка, будешь на защите…
Мяч взвился, медленно поворачиваясь в воздухе. Все — и защитники и нападающие — бросились за ним. Игра началась.
Медлительного Ефима, который сидел с полуоткрытым, как во сне, ртом и снимал ботинки, теперь трудно было узнать. Глаза его светились. Лицо стало напряженным и настороженным. Он метался по полю от одного края к другому, рвался к мячу, падал, вскакивал, и шнурки его ботинок со свистом хлестали траву и камушки.