— Да так, бренчу немножко.
КЭМРИН
Эндрю швыряет сумку на заднее сиденье, там, где уже лежат его сумка, поменьше, и мои две. С гитарой обращается осторожней, аккуратно укладывает сверху. Мы садимся в этот антиквариат черного цвета (с двумя белыми полосами посередине капота) и одновременно хлопаем дверцами.
Он смотрит на меня.
Я смотрю на него.
Он включает зажигание, машина с ворчанием оживает.
До сих пор не могу поверить, что я на такое решилась. Я не боюсь, в душе ни тени тревоги, мол, надо все это немедленно бросить и поскорее ехать домой. Все идет как надо, я сердцем чую. У меня впервые появляется чувство, что жизнь моя попала в правильную колею, вот только дорога не та, что раньше, и я понятия не имею, куда она меня приведет. Не могу это объяснить… Но я уже сказала и повторю еще раз: сердцем чую, что все идет как надо.
На развязке Эндрю выезжает на восемьдесят седьмое шоссе, уходящее на юг, и жмет на газ.
Приятно смотреть, как он уверенно ведет машину, как лихо обгоняет других. Непохоже, чтобы он выпендривался, петляя между автомобилями; видно, что для него это естественно, такова его натура. Ловлю себя на том, что то и дело поглядываю на его мускулистую правую руку, пальцы которой крепко сжимают баранку. Что любуюсь его фигурой и не могу не вспомнить про татуировку, спрятанную под плотно облегающей футболкой.
Сначала мы болтаем о всяких пустяках, о гитаре Эйдана, о том, что брат наверняка будет ругаться, когда обнаружит, что Эндрю взял ее. Но Эндрю, похоже, это мало заботит.
— Зато он однажды стащил у меня носки, — сообщает Эндрю.
— Носки? — удивляюсь я — нашел что сравнивать.
А у него на лице написано: послушай, какая разница, носки, гитары, дезодоранты, — собственность есть собственность.
Мне ужасно смешно его слушать, но я не подаю вида, пусть говорит что хочет.
Потом мы начинаем глубокомысленно обсуждать обувь, которой усеяны все обочины в Америке, как правило, туфли или кроссовки попадаются в единственном экземпляре. Оба сходимся на том, что все это весьма таинственно.
— Ну, представь, скажем, едет в машине парочка, девушка почему-то рассердилась на парня, стащила с него ботинок и вышвырнула в окошко, — выдвигает свою версию Эндрю.
— Да, такое, пожалуй, возможно, но мне кажется, это ботинки автостопщиков. Ты обрати внимание, как они изношены.
Он бросает на меня взгляд, словно ждет продолжения.
— Автостопщиков? — переспрашивает, так и не дождавшись.
— Ну да, — киваю я. — Они много ходят пешком, поэтому обувь у них быстро изнашивается. Идет такой вдоль дороги, ноги устали, болят, видит: лежит на обочине ботинок, один из тех, который та разозленная девица вышвырнула из окна машины. — Я тычу в него пальцем, чтобы знал, что я не отвергаю и его версии. — И этот ботинок получше, чем у него, тогда он снимает свой и надевает новый.
— Что за чушь, — говорит Эндрю.
— Но такое вполне может случиться! — возмущенно фыркаю я.
Не выдерживаю, смеюсь и хлопаю его по руке ладонью. Он улыбается с довольным видом.
Продолжаем развивать эту тему, выдвигаем новые гипотезы, одну глупее и нелепее другой.
Господи, давно я так не смеялась.
Вот так, часика через два добираемся до Денвера. Город очень красивый, расположен у подножия горного хребта, отдельные вершины похожи на белые облака, вытянувшиеся по синему горизонту. День еще в самом разгаре, солнце светит вовсю.
Добираемся до центра, Эндрю снижает обороты: ползем со скоростью сорок миль в час.
— Теперь твоя очередь: говори, куда сворачивать, — произносит Эндрю.
Мы приближаемся к очередной развязке.
Он смотрит в одну сторону, в другую, в третью, потом на меня. Застигнутая врасплох, я верчу головой, не зная, что сказать. Чем ближе мы к точке, где надо принимать решение, тем меньше скорость.
Вот уже тридцать пять миль в час.
— Интересно, куда ты захочешь ехать… — Он насмешливо сверкает на меня зеленющими глазами.
Как же я волнуюсь! Такое чувство, будто мне нужно обрезать правильный проводок, чтобы обезвредить бомбу.
— Не знаю! — чуть не кричу я испуганно, а сама широко улыбаюсь.
Двадцать миль в час. Обгоняющие нас машины возмущенно гудят, а какой-то парень в красном фургоне со свистом проносится мимо, делая нам неприличный жест.
Пятнадцать миль в час.
Да, боже мой! Терпеть не могу попадать в такие ситуации. Хочется рассмеяться, но смех застревает в гортани.
«Би-би-ип! Идиоты! Дайте дорогу, козлы!»
Но на Эндрю это не производит никакого впечатления, знай себе улыбается.
— Вот сюда! — ору наконец я, высовываю руку и тычу пальцем на съезд, ведущий на восток.
С визгом смеюсь, от смущения сползаю по спинке вниз, чтобы меня никто не видел.
Скосив глаза влево, Эндрю крутит баранку и, ловко ввинтившись между двумя автомобилями, легко сворачивает на левый спуск. В последнюю секунду проскакиваем на желтый, еще несколько секунд — и мы уже на другой скоростной трассе. Эндрю жмет на газ. Я понятия не имею, куда мы теперь едем, знаю лишь направление — на восток, но куда точно идет эта дорога, одному Богу известно.
— Ну что? Ничего тут трудного нет, убедилась? — Эндрю бросает на меня озорной взгляд.
— Даже бодрит, — говорю я, а сама смеюсь. — Кажется, эти люди на нас очень разозлились.
Он только рукой машет:
— Все куда-то спешат. И боже упаси, если ты снизил скорость. Могут линчевать.
— Это точно, — отзываюсь я, глядя вперед. — Хотя, признаться, я им сочувствую.
— Да, я иногда тоже.
Мы умолкаем, и в машине вдруг повисает тишина, в первый раз за все время. Мы оба, кажется, это замечаем. Интересно, о чем он сейчас думает? А если о том же самом? Может, ему тоже интересно знать, о чем думаю я, и он хочет спросить меня об этом, так же как я хочу спросить его? Рано или поздно такие минуты наступают, и отношения поднимаются на новую ступеньку, когда два человека начинают по-настоящему понимать друг друга.
Сейчас между нами все совсем не так, как было в автобусе. Тогда мы думали, что скоро все закончится, мы расстанемся и больше никогда не увидим друг друга, поэтому и сближаться незачем.
Сейчас все иначе, и ничто не мешает нам сближаться.
— Расскажи мне про свою лучшую подругу, про Натали.
Несколько долгих секунд я продолжаю глядеть на дорогу, откликаюсь не сразу, не знаю, с чего начать.
— Если, конечно, она все еще твоя лучшая подруга, — вставляет он, словно чувствует мое настроение.
Поворачиваюсь к нему:
— Нет, она мне больше не подруга. Была подруга, да вся вышла. Не знаю, что еще сказать…
— Уверен, найдется что сказать. — Он бросает на меня быстрый взгляд. — Наверно, просто не хочешь рассказывать.
Собираюсь с духом. Ладно, была не была.
— Нет, почему же? Хочу рассказать, честное слово.
Видно, что он доволен, но старается скрыть это.
— Мы с ней со второго класса дружили, — начинаю я. — Представить себе не могла, что эта дружба когда-нибудь закончится, да еще так.
Качаю головой, противно вспоминать.
— И что же случилось?
— Да ничего особенного. Предпочла своего дружка. А меня послала подальше.
Кажется, он ожидал более подробного рассказа, да я и сама собиралась выложить ему все, просто так получилось.
— А почему? Ты поставила вопрос ребром? Или ты, или он? — спрашивает Эндрю, слегка приподняв бровь.
— Да нет, все было совсем не так, и я тут ни при чем. — Долго и тяжело вздыхаю. — Понимаешь, однажды вечером мы с Деймоном, ну, ее дружком, остались на минутку одни, и он хотел меня поцеловать, признался, что давно влюблен в меня. Я рассказала Натали, а она назвала меня лживой сукой и заявила, что не желает меня больше видеть.
Эндрю серьезно кивает, по лицу видно, что он все понял.
— Ненадежная девица, — произносит он. — Наверное, они долго были вместе?
— Да, лет пять.
— А эта твоя лучшая подруга, как думаешь, она тебе поверила? — (Гляжу на него в недоумении.) — Конечно поверила. Подумай сама, она знает тебя практически всю жизнь. Ты что, серьезно думаешь, что она вот так наплевала на дружбу только потому, что не поверила тебе?
Я все еще ничего не понимаю.
— Но так все и было. Она так и сделала.
— Не-а, — мотает он головой, — это была просто ее реакция, Кэмрин. Она не хочет верить в то, что ты ей рассказала, но в душе понимает, что это правда. Ей нужно время подумать как следует, и она сама увидит, что правда, а что нет. Она еще вернется к тебе.
— Ну уж нет, пока она будет раздумывать, я сама не захочу с ней видеться.
— Может быть. — Он щурит правый глаз и перестраивается на другую полосу. — Но на тебя это как-то не похоже. Как мне кажется.
— Думаешь, прощу?
Он кивает.
Обгоняем медленно трясущегося дальнобойщика.
— Не знаю, — говорю я и теперь уже сама ни в чем не уверена. — Я теперь не такая, как была когда-то.
— А какая ты была когда-то?
Но я и этого не знаю. Молчу, придумывая, как сказать, чтобы не упомянуть Иэна.
— Веселая была, общительная… — Я вдруг вспоминаю и смеюсь. — Знаешь, я раньше даже купалась голая зимой в ледяной воде, в озере… каждый год.
Красивое лицо Эндрю морщится, он улыбается, видно, что заинтригован.
— Вот это да, — произносит он. — Представляю себе эту картину… Залюбуешься…
Я хлопаю его по руке. Вечно он смеется. Думает меня подколоть, чтобы я смутилась, но не дождется.
— Это была такая акция по сбору денег для городской больницы, — объясняю я. — Ее устраивали каждый год.
— Неужели совсем голая?
Видно, что за улыбкой его прячется недоумение.
— Ну нет, конечно, не совсем, но в одной майке и трусах в ледяной воде… Можно считать, что совсем.
— Черт, вернусь домой, обязательно запишусь собирать средства для какой-нибудь больницы, — стучит он ладонью по рулю. — Я и не знал, что теряю. — Он немного приглушает улыбку, смотрит на меня. — А почему ты говоришь «раньше»? Больше этим не занимаешься?