По дороге в Вержавск — страница 102 из 114

плыли мы плыли – не доплыли, ехали-ехали – не доехали. И я даже летел-летел – не долетел до Вержавска. В двух шагах был. Полминуты, наверное, лёта… И город этот как будто заговоренный. И мы, значит, тоже. Понимаешь?

Илья в ответ сокрушенно вздохнул, кашлянул.

– Какой же вывод надо сделать? – спрашивал Арсений.

– Не знаю.

– По-моему, такой, что, значит, мы туда все-таки доберемся. Но для этого надо выйти. Выйти в дорогу. Слышишь ты, Илья? Жемчужный? А Давид с ангелами пусть себя сами спасают.

64

Пален Хупель зашел в церковь Иоанна Богослова утром не один. Его сопровождал худощавый блондин в темном костюме, с потертым кожаным портфелем. Хупель представил его как эксперта из Берлина Казимира Лангенберга. Он попросил Илью провести небольшую экскурсию по музею. Лангенберг говорил только по-немецки. У деревянных скульптур Давида и Гедеона они задержались. Берлинский гость был явно восхищен. Он цепко осматривал скульптуры. Просил объяснений. Илья рассказывал, что знал. Пален переводил. Берлинец взглянул на Илью с улыбкой и вопросом.

– Господин Лангенберг приветствует тебя, как земляка Давида псалмопевца, – перевел Пален. – И он хотел бы, конечно, побывать в твоей Каспле и посетить Казанскую церковь. Но сначала мы отправимся в собор. Надеюсь, Илья, ты будешь нас сопровождать.

Лангенберг достал из портфеля фотоаппарат. Он озирался. В церкви было все же темновато.

– Знаешь, Илья, нет ли здесь зеркала? – спросил Пален.

Илья обратился к Вельзевулу, тот посоветовал сходить к Ерофеичу. Вскоре Илья вернулся с большим круглым треснувшим зеркалом в пятнах.

Лангенберг попросил его встать у окна и, поймав солнечный свет, навести его на стену с иконами. Илья попытался, и это получилось.

– Oh, sie ist brillant![35] – восклицал Лангенберг.

Таким манером ему удалось сфотографировать несколько икон и скульптуры Давида и Гедеона.

– А тебе, Илья, кто больше по духу? – спросил Пален, кивая на Гедеона и Давида.

Все-таки странно было слушать эти речи на русском от образцово выглядевшего рыжеватого немца с тяжелой челюстью, в очках, тщательно выбритого, со взглядом пристальным и слегка ироничным.

– Ну конечно, земляк? – подсказал Пален.

Но Илья почему-то ответил:

– Гедеон.

И сам был озадачен своим ответом. Пален поднял брови, засмеялся.

– О, Илья, ты умеешь озадачить.

Он перевел свой вопрос и реплику и ответ Лангенбергу. Тот холодно и с любопытством взглянул на Илью. И сфотографировал его, стоящего у окна с круглым зеркалом.

Затем они пошли вдоль Днепра к собору, видневшемуся на горе. Пален что-то рассказывал Лангенбергу, иногда уточняя у Ильи те или иные подробности насчет крепости, собора, Немецкой слободы, по которой они и проходили и где в древности жили немецкие купцы, приходившие из Готланда и Риги по Западной Двине, Каспле и Днепру. Тут у них стояла и так называемая божница. Лангенберг иногда останавливался, чтобы сделать кадр. Над Днепром летали с криками чайки. Илье было как-то не по себе. Он с сомнением посматривал на этого умного худощавого эксперта, замечая, что он чем-то напоминает хищную птицу. Разговоры на этот счет у них бывали с Паленом, довольно откровенные. Пален Хупель уверял, что у штаба Розенберга только гуманные цели сохранения исторических ценностей, никто не собирается ничего похищать в России. А инцидент с зондерфюрером доктором Кайзером из «Пропаганды» был возмутительным недоразумением.

И вот сейчас Пален неожиданно заговорил вновь о том деле. Он сообщил Илье, что штабом Розенберга инициировано расследование о продаже музейного имущества доктором Кайзером и вскоре состоится суд, на котором будут давать показания Мушкетов и Меньшагин, возможно, вызовут и его, Илью.

Лангенберг, услышав имя Кайзера и Розенберга, тут же задал вопрос Палену. Пален отвечал. Глаза Лангенберга вспыхнули, губы покривились, и он заговорил отрывисто и сухо. Пален, выслушав, перевел Илье:

– Господин Лангенберг считает поступок доктора Кайзера возмутительным. Как я тебе уже говорил, Илья, господин доктор Лангенберг тоже утверждает, что все духовное богатство России принадлежит ей и только ей.

– Зачем же тогда увезли церковные архивы в Вильно? – спросил Илья, наводя стекла очков на лицо Палена.

Тот поправил свои очки, дотронулся до тяжелого подбородка. Обернулся к берлинцу и перевел вопрос Ильи. Лангенберг заговорил.

– Вопрос безопасности, герр Илья, – переводил Пален. – Музейные и иные ценности возможно перемещать только при наличии угрозы ради их сохранения. Зимой были налеты советских бомбардировщиков на Смоленск. Разрушены здания. То и дело здесь вспыхивают пожары…

– Обычно по вине солдат вермахта, – заметил Илья. – Они слишком беспечны и неосмотрительны, так разжигают печки, что огонь пышет из трубы. А случись пожар – еще и не дают пожарной команде подъехать и погасить огонь, стреляют вверх. Я сам был свидетелем такого пожара.

Пален перевел. Лангенберг внимательно посмотрел на Илью и что-то сказал.

– Господину Лангенбергу по сердцу твоя откровенная неуступчивость.

Илья досадливо сжал губы. Откровенную неуступчивость являл ему сейчас его друг детства Сенька Дерюжные Крылья. Вот бы кого им послушать.

Они поднимались к собору. Навстречу шли немецкие солдаты, за ними две бабы с мешками и малыми босыми чумазыми детьми в какой-то рванине. Илья покосился на них, сетуя в душе на эту встречу. А впрочем, пусть доктор Лангенберг сам видит не только древности Смоленска, но и его вопиющую бедность.

Возле лестницы, ведущей к собору, стояли и курили полицейские, те самые, что уже встречались Илье, когда он шел к дулагу сто двадцать шесть. Только без Алферчика. Алферчик вообще-то работал в следственном отделе и в тот раз, видимо, не возглавлял патруль, а шел кого-либо арестовывать или что-то проверять. Илья с удовольствием теперь наблюдал, как они побросали и попрятали сигареты, вытянулись и отсалютовали Палену Хупелю – тот, курносый, бритоголовый с золотым зубом, и второй, с бестрепетными глубоко сидящими глазами, и третий. Они обменялись взглядами. Илья слегка усмехнулся, понимая, впрочем, что шутки с этой братвой плохи. Но заряд, что он получал в разговорах с Арсением, не проходил даром, заставляя говорить и действовать не так, как раньше.

Но… как же иначе он действует? Ведет немцев к святыням смоленским.

Да они и сами уже знают путь. Черт.

Они поднимались по длинной лестнице. В романе Федора фон Эттингера «Башня Веселуха» указывается, что на этой лестнице сто одна ступенька. Илья считал. Получалось меньше на две. Или на сколько? Он всегда сбивался.

Они вошли в собор. Пален снял фуражку, пригладил волосы, глядя вверх. Казимир Лангенберг тоже смотрел вверх. Под купола уходил резной иконостас. С темных икон взирали пророки и святые.

В соборе горели свечи. Несколько женщин и старик в лаптях и пыльной одежде, в пиджачке с рваными рукавами, молились.

Илья сказал, что пойдет за священником. Но священник уже сам входил в собор, крестясь. Это был протоиерей Павел Смирягин. Узнав о причине прихода Ильи и Палена с берлинским гостем, он попросил обождать и ушел к настоятелю. Настоятель вскоре сам пожаловал, в простом черном одеянии, черной скуфейке с вышитым крестом, в очках, с редкими темными усами и маленькой бородкой, обрамляющей слегка монгольское лицо. Это был протоиерей Николай Шиловский, приехавший из Ржева, но вообще-то родившийся в Смоленске, в семье педагога и священника Успенского собора. Мушкетов рассказывал, что его отца осудили, когда он перешел на службу в Воронежскую область, за контрреволюционную агитацию, а именно за восхваление крестьянской жизни в Германии и умаление таковой в СССР. Но до этого и сына его, в тридцатом году осудили. Этими подробностями с Мушкетовым поделился Меньшагин, высказывавший предположение, что отца Николая Шиловского, скорее всего, расстреляли.

Илья объяснил, зачем они пришли. Священник переводил глаза с лица Палена на лицо берлинца, потом хмуро глядел на Илью. Тот отметил, что трое из них – в очках, и невольно улыбнулся.

– Я думаю, – наконец молвил негромко священник, – эти скульптуры, независимо от времени создания, достойны находиться здесь.

– Разумеется, – согласился Пален. – Но мы хотели бы осмотреть их вместе с доктором Лангенбергом.

Священник сосредоточенно смотрел на него, потом на берлинца.

– Хорошо, – согласился он и попросил Смирягина проводить их на хоры.

– Как, – спросил удивленно Пален, – они до сих пор там? – Он обернулся к Илье: – Вы их не сняли?

– Зачем же понапрасну тревожить, – отозвался отец Николай. – Сперва надо точно определить, куда их надлежит пристроить. Но отыскать эти места на иконостасе чрезвычайно трудно.

– Beharrlichkeit überwindet alles, – сказал берлинец.

– Это пословица, – сказал Пален. – То есть как это? Ну, труд все перетрет.

– Упорство и труд все перетрут, – подсказал Илья.

Пален щелкнул пальцами.

– Именно!

– Es ist noch kein Meister vom Himmel gefallen, – снова подал голос берлинец.

– Да! – воскликнул Пален, смеясь. – Ни один мастер еще с неба не упал. То есть, по-русски говоря, не боги горшки обжигают. Так что, может, мы чем-то поможем.

Но отец Николай продолжал смотреть на них с сомнением. И под его взглядом они отправились на хоры. Поднимались долго и наконец оказались на самом верху. Глянули вниз. Там теплились у икон желтые звезды свечек, видны были небольшие фигурки людей. Илье вдруг захотелось прыгнуть. Не для того, чтобы разбиться о железные плиты пола, а воспарить. Он вдруг вспомнил одну крыничку бабы Марты про летающего попа.

Один поп в деревне был очень болезненный. Ел он плохо, спал плохо и ходил, как былинка, прозрачный почти был, бледный. С ним случались упадки, падал он на землю и лежал, одеревенев и разинув рот. По-хорошему надо бы его заменить, но кем? В ту лесную глухую деревеньку никто не хотел идти. Как-то брел мимо один странничек, завернул в церковь помолиться. Священник тот, отец Левит, так его звали в честь третьей книги Пятикнижия Моисея, позвал странника разделить хлебушек. И вот, когда они трапезничали, с отцом Левитом приключился