– Но скульптурой в церкви – уж уволь, я ни за что не желаю быть. Не ври, не про меня то баба рассказывала. Мне помнится, она вот про летающую лодку сказывала… Не забыл? Ну как один барин велел построить мужику летающую лодку. Вернее, его трем сынам. А если, мол, не смогут, буду вырезать ремни из спины. Узурпатор и мизантроп конченый. Там, значит, пошел старший строить – не получилось, барин три ремня вырезал из его кожи. Охает, лежит. Под его охи и ахи средний отправился, снова с тем же результатом. Ну и настал черед третьего. Дурака. А двум братьям все старичок какой-то попадался, канючил хлебушка, но они его гнали. И этот старичок и у третьего попросил. А тот же дурак, хоть хлеба у самого чуть, да все равно дал. И старичок вызвался ему пособлять. Строили, строили, и сомлел старичок, давай, говорит, поспим маленько. Ну, дурака долго упрашивать не надо. И проспали почти до утра. Это мы умеем. А утром надо уже и лодку тому барину предъявить. Дурак махнул рукой, мол, ну братьям вырезали ремни, пусть и мне. Да только старичок зевнул, зевнул… Вот, как ты сейчас, ха-ха… И достроил лодку. Дурачок в нее залез испробовать. Хлюп – взлетела. Хлюп – села. Старичок ей ведь и крылья такие по бортам приделал. Небольшенькие, как говорила баба Марта. И знаешь, что мне буквально сердце переворачивало тогда? То, что этот самый дурак и точно дураком оказался. Полным и абсолютным. Не улетел на этой лодке куда глаза глядят.
– Прямиком в Вержавск, – сонно проговорил Илья.
– Ну. А он нет, отдал барину. И тот сел да и умчал куда-то. Вот уж дурак так дурак тот дурак.
– А ты… значит, барин?.. Не завирайся. У тебя же два как раз старших брата. А ты младший и есть…
Арсений засмеялся.
– Потому я и просил бабу Марту крыничку ту переделать.
– А она?..
– Улыбалась. И отвечала, что не может так просто взять и переиначить. А почему? А потому, что это надо прожить. Как это? Сказку прожить?
– Так вот ты и проживаешь…
Илья засыпал, а Арсений еще что-то говорил.
Утром, входя в комнату с кипящим чайником, Илья спросил, так что за резон был лодку мастерить? Только боязнь, что ремни вырежут? Дурак так ничего и не получил?
– Ничего, – отвечал Арсений, по пояс голый, с полотенцем на крепкой загорелой шее, причесывавший мокрые смоляные волосы перед зеркалом на стене.
За чаем Илья снова вспомнил про дурака и барина:
– Слушай, но все-таки здесь была хитрость дурака: так они избавились от барина.
Арсений засмеялся, сверкая зубами, белками чистых глаз.
– И то правда!..
Илья навел на него очки и наставил указательный палец:
– Но завидуешь ты барину.
– Нисколько, – отозвался Арсений. – Я-то сказку переиначил сам.
И он пропел: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!..»
Илья слегка опешил.
– Э-э, а ведь точно. Это же ваш марш, «Марш авиаторов»! – И он сам подхватил: «Всё выше, всё выше и выше…» Как там, Сеня?
И Арсений снова запел, дирижируя чайной ложкой:
Мы, рождены, чтоб сказку сделать былью,
Преодолеть пространство и простор.
Нам разум дал стальные руки-крылья,
А вместо сердца – пламенный мотор.
Всё выше, и выше, и выше
Стремим мы полет наших птиц,
И в каждом пропеллере дышит
Спокойствие наших границ.
– Здорово, – сказал Илья.
Вышли они пораньше, чтобы на руинах подыскать какой-нибудь штырь. И в конце концов нашли кусок арматуры. Правда, она была кривая, с разорванными концами.
– Нет, – сказал Арсений, – это не пойдет. Лучше я сопру ломик на электростанции.
– Как ты его понесешь? Например, попадается, патруль, хоть наш, хоть немецкий. И что ты скажешь?..
– Ты прав, это опасно. У меня руки так и чешутся. А тут в них целый ломик окажется…
– Нет. Лучше уж позаимствовать у дворника. В его сараюшке. Я знаю. Все равно до зимы не хватится. Да мы и постараемся вернуть до зимы-то.
На том и порешили.
Вместе дошли до моста через Днепр, там и расстались.
В музее Илья как раз обговаривал с Филиппом Ахромеевичем детали операции, когда в церковь вошел какой-то немецкий офицер.
– Илья, Филипп Ахромеевич, здравствуйте!
Это был Пален Хупель, как всегда, в начищенных сапогах, в хорошо сидящей форме. Стекла очков тускло светились, ловя отражение света из окон от экспонатов под стеклом.
– Как идут дела? – спрашивал Пален, озираясь.
Голос его гулко отдавался под куполом. Петкевич отвечал. Они обсудили погоду, посетовали на плохую работу электростанции. Но Петкевич заметил, что теперь, возможно, все наладится, ведь на работу поступил друг Ильи.
– Да? Я не знал, – ответил Пален, поправляя козырек фуражки. – Откуда он взялся?
Илья коротко рассказал.
– То есть и он был участником той экспедиции под предводительством вашего учителя в древний исчезнувший город? – вспомнил Пален, приближаясь к скульптуре Давида и рассматривая ее.
Давид стоял с прикрытыми выпуклыми очами, опершись о гусли, в короне, воздев указательный палец другой, правой руки, как будто призывая прислушаться к чему-то иному.
Пален сказал, что сегодня они с Лангенбергом идут в Тенишевский музей русской старины и хотят, чтобы Илья сопровождал их.
На улице их дожидался автомобиль, в нем кроме водителя сидел белокурый Лангенберг с сигаретой в черном мундштуке. Они поздоровались и поехали наверх. «Может, также поедем и в Касплю?» – раздумывал Илья.
Экскурсия прошла хорошо, Лангенберг много фотографировал, расспрашивал хранительницу Калитину о проделках доктора Кайзера, восхищался древностями, собранными княгиней Тенишевой, слушал рассказ Ильи о ней и ее муже, князе Тенишеве, благодаря чьему богатству и возникла эта уникальная коллекция и вообще это явление – Тенишева. Лангенберг заинтересовался теремком и храмом, выстроенными Тенишевой во Флёнове и расписанными Врубелем и Рерихом. Он захотел туда поехать. Пален отвечал, что это можно устроить, надо лишь договориться с начальством.
После обеда в церковь вновь пожаловал Пален. Он сказал, что поездка запланирована на завтра. Лангенбергу не терпится увидеть это Флёново. Да и самому Палену, ведь он там так и не побывал еще…
Илья кивал, внимательно взглядывая на немца. За обычной невозмутимостью Палена что-то таилось. Он был чем-то озабочен. Поговорили так еще немного, и Пален предложил Илье выйти покурить. Курильщик Вельзевул тоже пошел, Пален Хупель хотел возразить, Илья заметил, как напрягся его тяжелый подбородок… Но немец так ничего и не сказал. Они вышли и закурили, разговаривая снова о Тенишевой, о ее выставке в Париже, произведшей настоящий фурор. Вельзевул поведал о том, как благодарные крестьяне – а ведь княгиня устраивала для них школу, давала многим работу, выводила в люди, как говорится, отправляла на свои средства способных ребят на учебу в Москву, – после революции разорили склеп, коим, по сути, и был храм Святого Духа с мозаикой Рериха и его росписью внутри, и выбросили останки князя Тенишева из гроба. Илья с неудовольствием взглядывал на Филиппа Ахромеевича, но того было не остановить.
Когда покурили и возвращались в музей, Пален придержал Илью за локоть, и тот приостановился. Дождавшись ухода Вельзевула, Пален спросил:
– Илья, ведь твои родители были колхозники?
Илья оторопело уставился на немца.
– Да, – ответил он, поправляя очки.
Немец кивнул.
– Но не коммунисты?
– Не-е-т… Почему ты об этом спрашиваешь?
Пален не отвечал, обводя взглядом деревья над немецким кладбищем.
– Так. На всякий случай, – ответил он с легкой улыбкой.
– Герр Лангенберг интересовался? – догадался Илья.
Пален помешкал и ответил, что да, да, чрезвычайно любопытный берлинец…
Он снова напомнил о времени завтрашней поездки и уехал.
– Что? – тревожно спросил Филипп Ахромеевич.
Илья пожал плечами.
– Спрашивал про родителей. Мол, не коммунисты?..
Вельзевул покачал головой.
– У них нюх… Может, всё отложить?
Илья поправил очки, покосился на фигуру Давида.
– Нет.
– Но ваша поездка во Флёново сорвется наверняка.
– Неизвестно. Оно, может, и к лучшему, что будет поездка.
– Тогда утром с тележкой придет Ванечка?
– Да, Филипп Ахромеевич. Предупредите его, чтобы вез чрезвычайно аккуратно.
66
Уже вечером, когда они с Арсением сели ужинать, в дверь резко постучали и почти сразу же в комнату вошел Мушкетов. Илья не поверил своим глазам.
– Виталий Ильич?.. – проговорил он растерянно, держа ложку с картошкой у рта.
Мушкетов был в светлом парусиновом пиджаке, красной рубашке, коричневых свободных брюках, летней шляпе. Он поздоровался. Плотно прикрыл дверь и, обернувшись и взглядывая на Арсения, спросил:
– Это и есть тот ваш друг из Каспли?
– Да, – отозвался Илья, быстро вставая и выходя из-за стола. – Алексей… то есть Арсений… ну… – Он запутался и покраснел, оглянулся на Арсения и представил гостя: – Виталий Ильич.
Они кивнули друг другу. Мушкетов глядел испытующе на Арсения.
– Вы садитесь, Виталий Ильич, пожалуйста, – спохватился Илья, пододвигая ему свой единственный стул со сломанной спинкой.
Мушкетов снял шляпу, обмахнул ею вспотевшее бритое лицо, лысую крупную голову, посмотрел на часы на подоконнике.
– Они стоят, – сказал Илья с извиняющейся улыбкой.
Мушкетов достал из кармана пиджака круглые часы на серебряной цепочке, щелкнул крышкой.
– Особо рассиживаться некогда. Скоро комендантский час, – проговорил он, но все же сел.
– Давайте чайку…
– Нет, Илья, я дома поужинаю. – Он помолчал, озираясь, снова задержал взгляд на Арсении, кашлянул. – Надеюсь, наш разговор будет вполне конфиденциальным…
– Разумеется, – отозвался Илья.
Виталий Ильич вопросительно взглянул на Арсения.
– Да я выйду, – тут же сказал Арсений, вставая.
Виталий Ильич поднял руку.
– Ни к чему. Это и вас касается, по-видимому. – Он понизил голос, посмотрел на приоткрытое окно.