Илья взял первой фигуру Давида и понес к окну. Скульптура была нетяжелой. Дерево за два века высохло. Илье казалось, что он несет не царя Давида псалмопевца, а какого-то птичьего царя из крынички бабы Марты.
– Держи, – сказал он Арсению, и тот бережно принял царя, завернутого в мягкую льняную ткань и плотно обвязанного бечевкой.
Для транспортировки скульптур были заказаны ящики со стружкой, их должны доставить утром.
Илья вернулся за Гедеоном. Неся другого героя библейской истории, он вдруг подумал, что эта ткань льняная, как руно, и она сейчас намокнет. Арсений взял и эту скульптуру. Илья вылез наружу. Дождь уже ощутимо моросил. Сторож и не выглядывал из своего укрытия, спал, небось, крепко. Ему, конечно, придется несладко… да что поделаешь.
Они подняли на плечи скульптуры и пошли. Медленно взошли на край лютеранского кладбища, и тут Илья вспомнил, что забыл лом.
– Лом, – прошептал он.
– Да и ладно, – отозвался Арсений.
Они шагали среди плит и крестов, Арсений нес Давида, Илья Гедеона. В темноте зашли не туда, Илья повернул в другую сторону. Арсений оступился и провалился в яму одной ногой, но сумел удержаться и не уронить скульптуру.
Наконец они остановились у подземного склепа. Илья спустился в него. Арсений подал ему одну скульптуру, потом другую. Протянул руку, Илья ухватился и выбрался наверх. Склеп они замаскировали сухими ветками.
– Надо пойти за ломом, – сказал Илья.
– Брось, – ответил Арсений. – А то будет, как у Тараса Бульбы. Я в самолет если сел, уже ни за чем не возвращаюсь.
И они пошли обратно.
– Хорошо, что сторож ваш не прочухался, – проговорил Арсений.
Илья об этом тоже сейчас подумал, понимая, что Арсений его не пожалел бы. Да, удачно все получилось.
Почти получилось, поправил себя Илья.
Они возвращались тем же путем. Снова спускались в овраг с печными трубами, потом карабкались вверх и выходили к институту. Оставалось обогнуть институт и пройти немного. И они дошагали до крутой улочки, спускавшейся вниз, мимо Воскресенской церкви. И в это время с угла пединститута кто-то пустил луч фонарика. Арсений прянул назад, а Илья, наоборот, кинулся через улочку.
– Halt! – раздался окрик.
Илья замешкался, попав в луч фонарика.
– Du bleibst da und rührst dich nicht![46]
Илья побежал, и тут же сухо щелкнул выстрел, второй, третий. Фонарик метнулся следом. Арсений еще пребывал в оцепенении, но уже опомнился и побежал было назад. Да услышал задавленный стон Ильи, повернул, тоже перебежал мощеную булыжником улочку. По булыжникам защелкали пули. Луч резанул по ногам. На другой стороне были деревья и кусты. Он ломанулся сквозь них. По деревьям завизжали пули. Послышался стук подкованных сапог по булыжникам.
– Halt!
Арсений наткнулся на Илью. Тот стоял, согнувшись. Арсений тронул его. Илья снова застонал. Арсений охватил его правой рукой. Илья забросил ему руку на шею. И они ринулись дальше. До дома оставалось недалеко. Но Илья указал в сторону от дома, и они вскоре скатились по склону оврага. Илья прижался к земле, скорчился. Подле него упал Арсений. Земля была мокрой. Пахло гарью и свежей зеленью, почвой, гнилыми деревяшками. Они лежали, не двигаясь. Вскоре наверху, на край оврага вышли солдаты. Лучи фонариков заскользили по стволам и кронам. Раздавались голоса. Снова защелкали выстрелы. Прекратились. Немцы еще переговаривались, потом голоса стали утихать. Фонарики погасли. В сырой и гнилой овраг никто не захотел спускаться. Хорошо, что патруль был без собак. Арсений переводил дыхание, утирал мокрое грязное лицо.
– Илья, – позвал он. – Ты как?
Тот помалкивал рядом.
– Зацепили, что ли? – спросил Арсений.
– Да, – наконец отозвался Илья.
– Куда?
– Не знаю… куда-то в бок.
– Надо идти, светать начинает.
– Да, – ответил Илья.
Арсений помог ему подняться. Илья держался за бок.
– Погоди, – сказал Арсений. – Чем-то перевязать…
– Пошли, – прошептал Илья.
И они начали карабкаться вверх, оскальзываясь на мокрой земле. Вылезли на край оврага. Здесь никого не было. Илья опирался на Арсения и кое-как шел вперед. Рука Арсения, охватывающая Илью, стала липкой. Рубашка Ильи напиталась кровью.
По улице снова ехал автомобиль. С него бил мощный луч прожектора. Луч шарил по домам, деревьям. Но они успели уже дотащиться до руин кирпичного дома.
– Зайдем… – проговорил Илья.
И они вошли в подъезд, далее в одну из пустых разгромленных выгоревших квартир, наполненную обломками кирпичей, осколками стекла.
– Пусти, – сказал Илья и сел у стены, привалившись к ней спиной.
Арсений различал его бледное лицо. Илья тяжело дышал, вытирал губы.
Некоторое время они молчали. Арсений подкрался к пустому окну и выглянул на улицу. Автомобиль уже завернул за угол дома и скрылся. Все окна домов были темны. Арсений вернулся к Илье.
– Илья… Илья?
Он взялся за плечо и осторожно встряхнул его. Илья очнулся и посмотрел на Арсения.
– Попить бы, – проговорил он.
– Здесь нечего, – отозвался Арсений.
– …из крынички в Горбунах… Баб Марта… а баб…
Арсений сжал зубы.
– Илья, – глухо сказал он. – Илья! Нам надо идти.
– «Лимонарь» это был… на Гобзе… в библиотеке Аньки.
Арсений смотрел на Илью.
– Пален может забрать… перепрятать надо…
– Что? Скульптуры?
– Да книжку… Мосха… у Аньки… Он Беляева сжег. Но Евграф-то Василич… зна-а-ет, он знает.
– Что?
– Схему.
– Илья, Илья, ты меня слышишь? Понимаешь? Нам надо уходить, уходить, ты понимаешь?
Илья раскрыл рот и ничего не ответил. И только тут Арсений сообразил, что он без очков.
– Пойдем, – решительно сказал он, пытаясь поднять Илью.
Тот вскрикнул. Арсений выпустил его руку. Илья мычал, мотая головой и держась за бок. Под ним растекалась черная лужица.
– Нет, – внятно сказал Илья. – Это все. – Он глубоко вздохнул.
– Илья?
Илья открыл глаза и смотрел некоторое время на Арсения. Потом сказал:
– Уходи… в другое место.
Он снова замолчал. Арсений оглядывался на окна. Оттуда натекал серый дождливый свет.
– Илья, – позвал он.
Тот открыл глаза.
– Уже светло, Илья, мы рядом с домом, пошли, ну?
Но Илья отрицательно поводил головой.
– Уходи… утром.
– Куда?
– К… Глебу, Глебу. Он тут… рядом. На Кирочной, восемь…
Арсений опустился рядом, уронил голову на руки и сидел так некоторое время. Силы как будто оставили его. Навалилось какое-то безразличие ко всем и ко всему. Даже к умирающему другу. Умирающему? Неужели Илья Жемчужный помирает? Геродот, музейщик? Из-за какой-то деревяшки… Арсений встряхнулся.
– Илья, Илья, ты чего? Дойдем, вызовем доктора. Ты говорил про какого-то фрица, вот его и позовем. Мушкетерову все объясним. И не такие раны заживали, я сам видел в госпитале. Одному полчерпушки снесло, а он живый. Живый. У другого весь бок выдрало, и он прожил еще долго… – Арсений осекся и снова уронил голову на скрещенные на коленях руки. Собравшись с духом, продолжал: – Уйдем в леса, Аньку по дороге заберем. И уйдем, туда, в сторону Вержавска. На этот раз никто и ничего нам не помешает. Уйдем. Ведь это наш лес… Оковский, наши деревни и города… и исчезнувшие древние города. Мы их никому не отдадим. Ни Вержавск, ни гусляра этого, ни Гедеона с руном. Все наше, Илья. И нам здесь жить.
Он оторвал голову и посмотрел на Илью. Тот сидел, завалив голову набок. Глаза его были открыты. И в них застыли два светоча, как бы две фигуры света, льющегося из пустых окон.
71
…На посту шофер затормозил. Из бетонной коробки неспешно выходил второй немец, кивал, приближался к полуторке, брал пропуск, смотрел на него, потом второй пропуск, читал, взглядывал на пассажира. Вернул пропуска, махнул рукой.
– Sie können durchfahren![47]
И шофер переключил скорость, полуторка покатила дальше по дороге в лужах, сиявших на октябрьском солнце. В кузове громоздился большой дощатый ящик. Это был немецкий двигатель для электростанции, они везли его в Демидов. А сейчас въезжали в село Касплю.
Арсений жадно смотрел по сторонам, узнавая и не узнавая родное село.
Над крышами уцелевших домов темно краснела кирпичом Казанская церковь. На главках появились деревянные свежеструганые кресты.
– Ну что, сильно тут напортачили? – спрашивал бодро шофер средних лет, с круглым лицом, острым носом, светловолосый Сергей Бондаренко, смолянин, артиллерист, вызволенный из дулага женой, обратившейся к Меньшагину.
Он работал на смоленской электростанции, как и Арсений.
Арсений молчал, глотал сигаретный дым, глядел…
– Здесь сверни, – сказал он.
Водитель послушно повернул полуторку. У плетня старуха в драной телогрейке, темном платке что-то месила в ведре, подняла голову, глянула. Арсений узнал учительницу, только она была вовсе не старой. Любовь Александровна. Математичка. Он выворачивал голову, оглядываясь… Полуторка катила дальше, разбрызгивая грязь. Лаяли собаки. Дорогу перебежал мальчишка в какой-то сшитой на скорую руку курточке, треухе, но босой. Водитель присвистнул.
– Тут у вас моржи-босоноги.
– Налево, – сказал Арсений.
И машина повернула. Арсений сразу увидел сгоревший дом, избенку Евграфа Васильевича, точнее, печальное пепелище с обгоревшими яблонями вокруг печной трубы и самой печки. В пепелище был обращен и соседский дом.
Арсений сжал губы.
– Стой!
Водитель резко затормозил. Он глядел сквозь стекло на пепелище, потом обернулся к Арсению, хотел спросить, но осекся. Арсений молча смотрел. Глаза его казались черными. Он надвинул кепку на лоб и сказал хрипло:
– Поедем.
– Куда? – спросил шофер.
Арсений соображал…
– Ну? – спросил шофер.
– К церкви, – наконец решил Арсений.
Шофер начал разворачиваться.