– Так чего вы ждете, капитаны? – спросила она с вызовом.
– Нету… – Он потер пальцами воздух. – Да и вообще… Не до этого.
Они помолчали.
– Так чего с журналами? – спросил Сенька.
Анька кивнула назад.
– Отнеси домой, там мама в огороде копается.
Сенька тревожно зыркнул на нее.
– Ань, возьми ты, ну пожалуйста.
Анька улыбалась, ее ореховые глаза сияли, на щеках играли солнечные блики.
– Эх ты, – сказала она, – пятнадцатилетний капитан. Давай уже.
Она положила журналы на багажник, но не смогла хорошенько придавить их железной пружинистой рамкой, журналы разъезжались.
– Ну вот видишь? – спросила она.
– Счас, – откликнулся Сенька, вынимая ремешок из штанов.
Он ловко привязал журналы к багажнику.
– Когда отдать? – спросила Анька.
– Ремешок? Да потом, когда вернусь.
Она быстро взглянула на него исподлобья.
– Откуда?
– Из Африки! – выпалил он.
– Из… какой еще… – проговорила она растерянно.
– Из черной, из какой же, – ответил он. – Туда же занесло Дика Сэнда?
– Ой, совсем задурил мне голову, то вы в Вержавск, то к Атлантиде, то… Ладно, пока!
И она поехала назад. Сенька глядел, как она удаляется, крутит педали, и темнеют ее грязные пятки, развевается выбившаяся прядь, трепещет юбка вокруг бедер. На повороте она оглянулась. Сенька махнул ей, нагнулся и подобрал выпавшую ветку сирени, повертел ее, отряхнул от пыли, понюхал, повернулся и пошел домой, выронив ветку.
Жюль Верн снова был тут как тут. Они наперегонки врывались в жизнь троицы, это уж так – то Жюль Верн, то Беляев. Сеньке с Ильей больше нравился все-таки Жюль Верн. Аньке – Беляев, она считала его более научным. И у них по этому поводу случались жаркие споры.
А ведь и впрямь, он как Дик Сэнд, пятнадцатилетний капитан, и есть, думал Сенька. И ждет его Африка – черный Донбасс.
Фофочка вечером не хотела и слушать его, все доводы отметала, как шелуху веялка, пока… пока Сенька не выложил последнюю карту, – обмолвился, что про Донбасс ему сказал отец.
Фофочка замерла, широко глядя на него в свете летучей керосиновой лампы.
– Что такое ты еще удумал-то? – проговорила она тихо.
Сенька отвечал, что ничего не удумал и не сочинил, а так оно и было, папка приснился в противогазе, он и сказал про Донбасс.
– А… с чего ты взял, что папка? – спросила потерянно Фофочка. – Как ты его узнал-то?
– По голосу.
– Ты же не слыхал… – усомнилась Фофочка.
– А узнал, – ответил убежденно Сенька.
Она помолчала, разглаживая льняную тряпицу, которой сметали крошки со стола, возвела глаза на сына.
– Так и сказал?..
Тот кивнул.
– О Господи… – выдохнула она.
Рано утром, в прозрачных сумерках по дороге на Смоленск уже шагал Сенька в пиджаке Евграфа, кепке, широких штанах и ботинках, с заплечным мешком. Накрапывал мелкий дождик, начавшийся до выхода из дома. И Фофочка сперва еще пыталась его удержать, мол, разойдется непогода, весь вымокнешь, но, видя настойчивость сына, сдалась и молвила, что оно и к лучшему, на счастье. Крепко обняла Сеньку за шею, прижалась мокрыми губами к щеке.
– Ну лан, ма!..
Он вырвался и зашагал.
А дождик беззвучными иголками искалывал пыль, беззвучно и безбольно. И Сенька уже не чуял никакой боли, а только напряжение и нарастающую радость долгого пути.
Вторая часть
25
– Соль! – закричала Аня, оборачиваясь к Илье и Арсению, когда впереди показались крыши и трубы бывшего Поречья, а ныне города Демидова.
– А я уже и забыл! – крикнул ей вдогонку Арсений.
– А я нет, – сказал Илья. – С исторической точки зрения… – начал было он, но не договорил, попав колесом в ямину, и чертыхнулся.
Они выехали на поле и остановились, переводя дыхание и разглядывая город. Солнце то светило, то заволакивалось легкой пеленой. В небе посвистывали ласточки.
– Ох, неужели мы действительно едем? – спросила Аня, оглядываясь на своих спутников.
– Я предпочел бы плыть, – заметил Илья.
Арсений усмехнулся:
– Сколько Геродота ни корми, а все подай ему древность. Желательно на ладьях?
– Да на байдарочке бы…
– Ну, это несерьезно, – сказал Арсений. – Взаправду так взаправду по пути из варяг в греки. Может, мы и имена какие-нибудь такие себе возьмем?
– Имена и эти сойдут, – сказал Илья.
– Что, язычников тоже так звали? – спросил Арсений. – Илья Прохорович? Анна Романовна?
Илья покачал отрицательно головой.
– Нет, конечно. Эти все имена еврейские и греческие пришли с христианством. А язычников наших звали… Ну, там… Владимир, Добрыня, Бажена. Правда, у Тупикова, в его «Словаре древнерусских личных собственных имен» Бажены и нет, но есть Бажен, а значит, должно быть и женское соответствие, как Олег и Ольга, Снежко и Снежана.
– И Владимир? – удивился Арсений. – А он же вроде и крестил народ?
– Ну да. И при крещении получил христианское имя Василий.
– А что это за имя Снежана? – спросила Аня.
– Соответствие мужскому Снежко. Сейчас оно у болгар в ходу.
– Чýдное имечко, – отозвалась Аня. – Легкое.
– Так, значит, ты будешь Снежаной, – сказал Арсений, – Илья…
– Я похожа на Снегурочку? – обиделась Аня.
– Ну хорошо, какие там еще были? – спросил Арсений.
– Мм… Женских совсем мало, буквально пятнадцать, а то и меньше, – откликнулся Илья.
– Это еще почему? – с возмущением спросила Аня.
– История – дело мужчин, – сказал Арсений. – Ну так было до семнадцатого, – тут же поправился он.
Илья тер лоб.
– Вот… Найда. Сбыслава… Гостена… Малашка.
– Мне нравится Гостена! – заявила Аня.
– А для мужиков? – спросил Арсений.
– Да… вот… Ставр, Фай… Дивей… Мисюр. Рах.
– Мне – Раха.
Девушка засмеялась.
– Хорошо, вас никто не слышит, – сказала она радостно.
– А себе-то? – спросил Арсений.
Илья растягивал толстые губы в улыбке.
– А мне нравится Сновид.
– Такое имя?
– Ага.
– То есть – соня?! – воскликнула Аня.
– Тот, кто видит сны. По сути, вся история и есть огромный бесконечный сон. И мы его растолковываем, – глубокомысленно заметил Илья. – Хотя, исторический Сновид был конюхом княжеским. И участвовал в ослеплении Василька Теребовльского.
Аня передернула плечами.
– Ну, как всегда! За что?
– По навету…
– Ладно, товарищи язычники, вперед! – воскликнул Арсений, выкидывая руку и указывая на город.
При въезде в Демидов за ними увязались лающие собаки. Из-за плетней с повисшими банками, крынками на них глядели ребятишки, мужики и бабы. Демидов хоть и был возведен Екатериной Второй в статус города, но по сути оставался огромным селом. Правда, некоторые улицы были мощеные и каменных домов было побольше, чем в Каспле. Больше магазинов, мастерских, заводиков с длинными трубами. Здесь был техникум, две больницы, несколько церквей и два собора. Возле лесопилки громоздились штабеля бревен и досок. Сразу за Демидовом начинались поречские леса, и за столетия лесосплавов их не выбрали.
На камнях мостовой трясло. С оглушительным стуком мимо прокатилась телега, на ней сидел вихрастый паренек, старался солидно не пялиться на троицу велосипедистов, а все равно таращил синие глазенки.
Они доехали до центра, пересекли по деревянному мосту Касплю, но на середине остановились, чтобы посмотреть сверху на реку, начинающуюся в их селе.
Арсений поднял камешек и бросил его вниз, тот упал, хлюпнув.
– Сюда и должны были прибыть корабли Адмирала, – проговорил он, хмурясь.
– Утекли денечки, годы, – откликнулся Илья, поправляя очки.
– А Адмирала все нет, – сказала Аня.
– Ладно хоть мы еще… еще, – начал Илья, но его прервало появление грузовика.
Это был военный грузовик. В кузове сидели солдаты в гимнастерках, пилотках. Они смотрели на велосипедистов, – мельком на двух молодых мужчин и пристальнее на черноволосую невысокую стройную девушку в трико, кофте и в косынке, повязанной на пиратский манер.
– И не отдали честь товарищу лейтенанту! – воскликнула укоризненно Аня.
Арсений с улыбкой потрогал козырек кепки, надвинул ее плотнее.
– А хорошо бы так и дальше по реке поплыть, – сказал Илья, махнув рукой вниз по течению. – До самой Риги, Балтики.
Под мостом пролетали чайки. Вода серебрилась в лучах солнца. Ветерок колебал желтые кувшинки у берегов, заворачивал округлые листы, похожие на зеленых черепашек. Пахло речной свежестью, рыбой. На дальнем зеленом мысу стоял рыбак с удочкой.
По мосту шли мужик с бабой. Мужик покуривал самокрутку, обволакиваясь дымом, баба несла корзину, чем-то наполненную. У мужика на плече висел хомут.
– Здрасте! А где же Гобза впадает в Касплю? – спросил Арсений, когда прохожие поравнялись с ними.
– Здорово, коли не шутишь, – хрипло отозвался загорелый, плохо выбритый мужик с жесткими складчатыми щеками и, указывая на голубоватую церковь без крестов, ответил: – Вона та церква стоит уже на другом берегу Гобзы.
– А, спасибо.
– На здоровьице.
– Это Успенский? – спросил Илья.
– Ён самый, – сказал мужик.
– Закрыт?
Мужик, проходя мимо, быстро и с новым интересом зыркнул темными глазами на Илью, на остальных.
– Ну а то? Склад имущества.
Илья кивнул. И мужик с бабой пошли дальше. Арсений с любопытством взглянул на Аню. Ее взгляд был устремлен на луковки без крестов.
– Это после нашего смоленского Успенского собора самый большой храм в области, – сказал Илья. – Купец его заложил, начал строить, а другие потом продолжили.
– Папа говорил, колокол здесь был на сто пудов. Бил – за двадцать верст слыхать, – сказала Аня.
– Так почти до нас долетал, – отозвался Арсений. – Небось, на переплавку ушел.
– А новая медь из него уже дрянная, – заметил Илья. – Ни богу свечка, как говорится, ни черту кочерга.
Арсений поднял брови.
– А, по-твоему, пусть бы и бултыхался без толку, людям спать не давал за двадцать верст? Так хотя бы какая-то польза. Выплавили чего-нибудь нужное стране и народу.