– Адмирал контра? – прямо спросил Илья.
Арсений посмотрел на него. Желваки на его скулах ходуном ходили. Он хотел ответить, но сдержался и поднес кружку к губам, неосторожно хлебнул и обжегся, сморщился и выплеснул чай в костер.
– Черт!.. – Он свирепо оглянулся на Илью. – Слушай, Жемчужный, а тебя почему не прочистили?
Илья усмехнулся:
– Сенька Дерюжные Крылья, возрастом не вышел. Припозднился. Но ведь это как перманентная революция – все время тлеет. Можно и раздуть. Мировой пожар в отдельно взятом храме Иоанна Богослова, в историческом отделении.
– Что ты хочешь сказать этими своими троцкистскими штучками?! – бешено воскликнул Арсений и рванул ворот рубахи.
– Да ничего, – ответил Илья. – Не больше того, что хочешь сказать ты.
Арсений вскочил. Илья продолжал сидеть.
– Ребята… – проговорила Аня примирительно. – Ну чего вы вдруг?.. Хватит уже, а?
– Ну и ну! – крикнул Арсений. – Ха-а-рош гусь! Перевертень!
– Я?
Очки Ильи, казалось, треснут, такими они были яростно раскаленными.
– Ты! Ты! – отозвался безжалостно Арсений.
– Доказательства!
– Короткая же у тебя память, Геродот, да не тот. Впрочем… – Арсений взглянул на Аню. – Я не стану говорить, ладно. Может, сам когда-нибудь вспомнишь. А точнее – признаешься себе в очевидном.
– Нет! – Илья тоже встал. – Я требую доказательств!
– Ну, Илья, – проговорил, задыхаясь Арсений. – Сам нарвался. А не ты ли был в той легкой кавалерии, что прискакала на своих двоих на свадьбу Фофочки и Евграфа?! Забыл?.. И то, как перед этим наскоком сам мне признавался, что не можешь уклониться, потому, что вступаешь или уже вступил в комсомол. Запамятовал, Геродот, да не тот?!
Илья мгновенно сник и даже стекла его очков угасли. Он только беззвучно хлопал толстыми бледными губами, как вытащенный на берег карп.
Аня отвернулась. Арсений же зорко наблюдал за другом, наверное, уже бывшим другом.
– Что же ты вдруг запел по-другому? – наступал Арсений. – Что такое произошло там в Смоленске? Не взяли в легкую кавалерию? Провалилась попытка записаться в партию? Кто наступил на мозоль? И сразу весь мир перевернулся, как… как тот гончарный круг у египтян? Не надо свои мелкие личные обиды превращать в мировую катастрофу. Ты был бесхребетным, бесхребетным и остался, Илья Жемчужный. И все твое человеколюбие так называемое – от трусости и бессилия. Прячься, как страус, в пыли прошлого. Там, в египетских гробах, твое место!
И Арсений замолчал, достал коробку, чиркнул спичкой, прикурил и пошел по поляне, глядя направо и налево, а то и вверх, на звезды. Илья постоял, тяжело дыша, и сел. Голова его была опущена. Он не смел взглянуть на Аню.
Аня молчала.
30
Спать они все-таки все легли в палатку уже под утро. Первой ушла Аня. За нею, немного погодя, Арсений. Дольше всех у дотлевающего костра сидел понурый Илья. Ему в голову лезли строки древнеегипетского папируса. Воистину. Смотрите. Разрушено.
Смотрите: погребенный соколом царь лежит на простых носилках… Смотрите: владетели гробниц выкинуты на вершины холмов… Смотрите: тот, кто не имел тени, стал собственником тени…
Но что толку было горевать да пробавляться древними строками. Четыре тысячи лет ничего не изменили в человеческом мире.
Но это еще была не разруха.
Разруха наступила позже, буквально на следующий день. Хотя – нет, он уже наступил, этот день. Ведь Илья встал и пошел от костра, когда звезды почти истаяли над макушками елей, и небо стало бледнеть, и завели свои рулады самые поздние соловьи – двое, один где-то в кустах на дороге, а другой у реки. От реки, неслышно текущей поблизости, веяло ознобной свежестью. Всю ночь Гобза несла свои чистые воды мимо дебрей Оковского леса, южной его окраины. Она исходила из самых глубин этого края. Лилась у подножия неведомого града Вержавска.
Первым проснулся Илья. Он выбрался из палатки, умылся на реке, напился старого горького чая, не зная, чем себя занять, вырезал орешину и наладил снасть, накопал червей, спустился к Гобзе и забросил поплавок.
Ему вспоминались странные сны… чуть ли не мумии снились… черный шакал – Анубис, наверное.
Клева не было.
Неужели из-за такого спора может закончиться дружба? Илья вспоминал ночную перепалку… И в ней сверкали слова того жреца-предсказателя: воистину, смотрите, разрушено. Да ведь раньше бывало, они дрались с Сенькой… И ничего.
Но тут драка была посерьезнее. Илья вдруг поймал себя на мысли, что, в общем, не доверяет Арсению, хоть он и Сенька Дерюжные Крылья. Нет, уже не тот Сенька, далеко не тот. Ночью он это ясно увидел. Хотя… А разве не то же самое всегда и говорил Сенька? О новом времени, о новых людях? Разве не восхищался он красными командирами, летчиками? Даже Дёмкой? Мол, смотри, какая сила воли и веры – новой веры. Да только эта новая вера не так долго и несла в светлое будущее Дёмку…
Но Сенька – он ведь тем же самым Сенькой и остался, Сенькой Дерюжные Крылья.
А переменился он, Илья.
Да.
И ответ предельно ясен почему: в Смоленске он много узнал. Только слепой и глухой не прозрел бы в кровавый тридцать седьмой год. А начал работать в музее – услышал от того же Вельзевула все эти истории чисток. Его воззрения полностью разделял Борька Желна, да и Глеб Смядынский был настроен так же, только он был осторожнее в высказываниях. Не мог он смириться и с тем, как расправились со шкрабом Евграфом Васильевичем Изуметновым. Благодаря учителю ему впервые сверкнул реверс этой древней монеты Клио. Да, говорят, нумизматам влетает в глаз игла-лучик реверса какой-нибудь монеты, и уже никакая сила не способна оторвать их от этого занятия.
…И вот – уже где-то там, за стеной елок, за речными поворотами, за буреломами и болотами светился город Вержавск. Он был рядом. Может, к вечеру они и увидят его, если, конечно, все-таки сумеют преодолеть себя. Да, свою неприязнь. Разве это ненависть? Всего лишь недопонимание… Или нет?
Клюнуло. Это был голавль. Илья приободрился. Снова клюнуло – подсек слишком резко, сорвалось. Но следующую поклевку не проворонил, выхватил из воды сверкающую серебром крупную плотву. За ней еще четыре подряд.
Было воскресенье. В лесу на все лады распевали птицы. Над рекой то и дело пролетали сороки, яркие голосистые сойки. А однажды Илья увидел стремительный полет дятла-монаха – черной желны. Илья улыбнулся.
Солнце то проглядывало, то пряталось в утренней пелене. Было тепло. Зудели комары.
Постепенно все ночные неурядицы отступали, делались несерьезными, какими-то детскими обидами.
– Доброе утро…
На реку пришла заспанная Аня с полотенцем. Илья улыбнулся ей.
Умывшись, она подошла к нему и заглянула в котелок. Села на корточки.
– Ого, сколько рыбы.
– Да вот решил порыбачить, – небрежно откликнулся Илья, втайне гордясь своим уловом. – Ухи давненько не пробовал…
– Ухи? – спросила Аня, взглядывая на него снизу.
– С перчиком, с крапивой, – откликнулся Илья.
На ресницах Ани дрожали капли речной воды. И вдруг ее лицо скривилось.
– Без соли? Нет уж, уволь.
– Черт, точно, – вспомнил Илья.
– Тшш! – вдруг прошептала Аня и приложила палец к губам. – Смотри.
Илья уже тоже услышал шум воды на реке, оглянулся вверх по течению: прямо по реке брел лось с короной рогов. Видимо, там была мель. Вода доходила ему до брюха. Лось то и дело наклонял горбатую морду и что-то ловил губами с поверхности. Вид его был задумчив.
Но вот он что-то учуял, поднял голову и воззрился на две неподвижные фигурки на берегу ниже по течению. Постояв так, он снова было нагнул голову к воде – и вдруг плавно и быстро повернул к берегу и пошел, рванулся, выскакивая на землю, резко обернулся, чтобы еще раз посмотреть на людей, встряхнулся и, вскидывая длинные сильные сухие ноги, побежал, скрылся в кустах, и через некоторое время раздался трубный мощный звук. Это лось проревел недовольно и грозно.
– Здорово! – воскликнула Аня.
Когда они поднялись в лагерь, то увидели Арсения, сидевшего у кострища и пытавшегося вздуть огонь из старых углей.
– Доброе утро! – сказала ему Аня.
Он обернулся и хмуро буркнул:
– Привет.
Наконец дымок заструился, и вспыхнул огонек, охватил сухие еловые мелкие веточки. Арсений взялся за топор.
– А мы с уловом, – сказала Аня. – Но без соли. Лучше тогда, наверное, отложить уху на обед. Достанем же мы соли?
– Да, можно переложить рыбу крапивой, не пропадет, – сказал Илья.
– Что готовить? – спросила Аня.
– Хватит чая, – откликнулся Арсений.
– Да уже, наверное, время обедать, – возразила Аня. – Сколько там на твоих кировских?
Арсений посмотрел на часы.
– Почти двенадцать.
Илья присвистнул.
– Ну и сони, – сказала Аня. – Так что будем готовить обед.
Арсений рубил дрова, бросал чурки ближе к костру.
– Сварю гороховый суп, – сказала Аня.
– Да, с «Минской», там у меня, полукопченая колбаса из сухпая, – проговорил Арсений. – В ней хоть сколько-то соли.
Нарубив дров и отдав Ане палку колбасы, Арсений ушел умываться на реку. Илья начал собирать палатку. Было не ясно, отправятся ли они дальше, в Вержавск, или уже повернут обратно. Впрочем, Илья надумал во что бы то ни стало добраться на этот раз до древнего города. Даже если Арсений с Аней повернут… Но непохоже было, чтобы Аня собиралась обратно. Это наблюдение обдало жаром Илью… Но ведь все складывается как нельзя лучше? Пускай Арсений возвращается. И это и будет ключевой момент, выбор. Так Аня все и решит. Само собой все решится. Или повернет – или поедет с ним. В Вержавск. И там Илья сделает ей предложение. На вершине гряды над озерами, где стояла, как предполагают, церковь – Ильи же!
Рано или поздно все вдруг начинает совпадать.
Аня порезала колбасу и бросила крошево в котелок. По поляне поплыл восхитительный аромат. С реки доносился плеск, видимо, Арсений купался. Пусть, может, после купания в себя придет, опомнится, скинет морок казармы с застоявшимся духом политинформаций и партийных собраний. Но уже Илья и не знал, чего больше хочет: дружбы или окончательного разрыва.