Арсений вернулся с мокрыми причесанными черными волосами, по пояс голый. Аня взглядывала на его мускулистый торс, отводила глаза, нарезывая хлеб.
Да, думал Илья, в казармах его не только пропагандой накачивали. Да и в шахте пришлось хорошенько руками поработать. Силен.
– Всё! Готово! – объявила Аня. – Но пусть суп настоится… А я пока тоже схожу искупаюсь. Никак проснуться не могу.
И она ушла. Арсений присел возле велосипеда, достал ключи и отвертку, снял заднее колесо и принялся копаться во втулке. Илья сидел у костра.
Молчали.
Вскоре вернулась Аня с мокрыми концами волос, прилипшими к шее, ко лбу, щекам. Лицо ее раскраснелось, глаза стали яркими.
– О-хо-хо! – восклицала она, подбегая к костру и вытягивая ладони к огню. – Да просто дикая холодрыга!.. В Каспле вода теплая, а здесь, в этой Гобзе… Действительно дикая река какая-то. Дико древняя.
– Тут, видимо, родники бьют, – сказал Илья.
Аня никак не могла согреться.
– Ну зато проснулась? – спросил Илья.
– До сих пор мурашки… – откликнулась Аня, оглаживая пламя ладонями. – Не хватало еще простудиться. Дура, зачем полезла. Не удержалась. Что летчику бодрость, гражданскому – брр!
Сели обедать.
– А мы лося видели, – сказала Аня, зачерпывая ложкой из миски и дуя на суп.
Арсений сосредоточенно хлебал суп и молчал. Аня продолжила рассказ о лосе.
– Наверное, там вверху настоящий зверинец, – заключила она.
– Как в Писании? – спросил Илья, наводя на нее вымытые, но сейчас чуть запотевшие от пара над супом стекла очков. – Лев, телец… – начал он перечислять. – Ань, кто еще? Ты же про этих зверей наизусть знаешь. Не бойся, прочти.
Аня быстро на него взглянула.
– Чего мне бояться? Кого? – спросила она.
Илья выразительно посмотрел на Арсения. Он хотел, чтобы тот поймал этот взгляд. Как-то помимо воли ему хотелось раздразнить спорщика и окончательно разругаться.
Но Арсений не отрывал глаз от своей миски.
– Вот еще! – отозвалась Аня и, сунув ложку в миску, немного подумала и стала нараспев читать, слегка покачивая головой: «…и перед престолом море стеклянное, подобное кристаллу; и посреди престола и вокруг престола четыре животных, исполненных очей спереди и сзади. И первое животное было подобно льву, и второе животное подобно тельцу, и третье животное имело лице, как человек, и четвертое животное подобно орлу летящему. И каждое из четырех животных имело по шести крыл вокруг, а внутри они исполнены очей; и ни днем, ни ночью не имеют покоя, взывая: свят, свят, свят Господь Бог Вседержитель, Который был, есть и грядет»[9].
В это время над поляной пролетела, треща сорока, за нею другая. Илья взмахнул вслед им ложкой.
– Беспартийные, не донесут! – воскликнул он.
Арсений оторвался от еды и тяжело исподлобья посмотрел на него. Мышцы на руках играли.
– Что ты хочешь этим сказать? – негромко спросил он.
– Мальчики, только, пожалуйста, не начинайте опять, – попросила Аня.
– Нет, пусть уж все скажет, – возразил Арсений.
– Ты все и сам прекрасно понимаешь, – отозвался Илья.
– Жемчужный, не виляй, говори. Я люблю во всем ясность.
– Ладно, – вдруг примирительно произнес Илья, пожалев о своем запале. – Не будем уже ворошить…
– Не-е-т, – глухо проговорил Арсений, набычась. – Или ты все выложишь начистоту – или… или я расквашу тебе морду, побью очки вдребезги…
– Ну вот! – вскрикнула Аня. – Перестаньте сейчас же! Или я уеду от вас, дураков.
Но это уже не могло никого остановить.
– Что тебе выложить? – спросил Илья.
– Все.
– Хорошо. Я просто хотел сказать, что ты человек, не меняющий своих убеждений. Вот и все.
Аня с изумлением посмотрела на Илью.
– А, по-твоему, это хреново? – спросил Арсений.
– Ну как тебе сказать?.. В общем – да. Эта прямая партийная линия отречений и забвений: прошлого, истории, предков – далеких и близких, совсем близких, вчера живших…
– Говори точнее, не мути.
– Куда уж точнее! Дюргу ты всегда поносил, клеймил кулаком. Что это, как не отречение? А твой отец, кем он был? Разве не кулаком? Значит, и от него. А еще и от Адмирала. Все, что ты тут говорил ночью, – чистой воды отречение.
– От отца?! – вскричал Арсений, мутнея глазами. – Да ты сволочь, Илья! Провокатор!
Арсений готов был кинуться на Илью. Аня вскочила и пошла прочь, бормоча:
– Ах ты, боже ж ты мой, сцепились, как бараны рогами… Вы же друзья! – Ее трясло то ли от этой сцены, то ли она все никак не могла согреться после купания.
– Да какой он мне друг! – выкрикнул Илья с презрением.
И в это время на дороге послышался мерный топот. Это был звук лошадиных копыт. Он приближался. Поравнялся с их поляной.
Все посмотрели на дорогу и увидели белобрысого загорелого мальчишку верхом на лошади. Босые пятки сжимали бока в яблоках. Кажется, это была Варяжка лесничего. Мальчишка осадил лошадь и горячо озирал поляну, костер, троих незнакомцев. Лошадь танцевала на месте, фыркала. Видно, она быстро скакала. Ее глаза тоже были горячи, немного безумны. Мальчишка стащил кепку с белобрысой головы, утерся ею и вдруг звонко и весело крикнул:
– Война!
И он махнул рукой в сторону Демидова. Лошадь громко фыркнула. Мальчик ударил лошадь пятками:
– Н-но, пошла!
И поскакал дальше.
– С Гитлером?! – крикнул вдогонку Арсений.
– Ага! С ним! – азартно отозвался, не оборачиваясь, мальчик.
Все смотрели, как он удаляется по лесной дороге… И вот уже только солнечные пятна и тени играли среди елей, дорога была пуста.
– Это внук лесничего, – проговорила Аня, – он вчера говорил…
– Соль… – сказал Илья с досадой, как будто именно это и было причиной объявленной войны.
Аня взглянула на него, и ее ясные, умытые глаза вдруг закрылись рукой и снова открылись, а рука коснулась живота, потом правого плеча и левого.
Так закончился мир.
31
Илья жил в башне.
Еще впервые увидев башни крепости, построенной Федором Конем, он подумал, что хорошо бы и жить в такой башне. И поселился на улице прямо напротив стены.
А теперь он в башне и жил. Дом на Тимирязева, в котором он снимал комнату, сгорел. Зажигательная бомба угодила в соседний дом, тот загорелся, а пламя от него перекинулось и на жилье Поливановых.
Хозяева, старый железнодорожный мастер Поливанов и его жена Степановна, остались целы и невредимы. Даже сибирский кот Ермак уцелел, только подпалил бока и усы. Они ушли в башню. Вернувшийся к дому Илья застал только догорающие бревна вокруг почерневшей печи с трубой. Он стоял и тупо смотрел на печь, потом пошел по булыжникам мостовой, не понимая, куда идет и зачем. Но тут его окликнули откуда-то сверху. Он поднял голову и увидел усы Петра Ефремовича, а потом разглядел и его форменную фуражку с черным околышем со звездой и паровозом, выдающиеся скулы, глаза. Петр Ефремович поманил его, и растерянный Илья свернул в башню. Здесь в полутьме сидела на табуретке Галина Степановна в платке, домашнем цветном халате, с Ермаком на коленях. Сверху спустился по узкому проходу Петр Ефремович. Он отдувался, смахивал пыль с рукава своего темно-синего кителя с воронеными пуговицами и нагрудными и боковыми карманами, чем-то набитыми.
Петр Ефремович сказал, что ступени почти напрочь разрушены, того и гляди свернешь шею… Да и нечего там делать. Главное – есть крыша над головой… а остальное – придумаем.
Действительно, над этой башней, в отличие от других, была уже старая, но еще достаточно крепкая крыша. И башня не разрушалась, как соседние: Лучинская, Веселуха…
Поговорив с Петром Ефремовичем, Илья, конечно, поднялся на второй ярус, оттуда смог выйти и на стену.
Огляделся.
Смоленск горел.
Смоленск горел уже почти месяц. Первые бомбежки начались через два дня после того воскресенья… Того воскресенья на Гобзе, на поляне с костром и гороховым супом, в который Аня порезала «Минскую» полукопченую колбасу из сухпая Арсения. Но этому уже Илья не мог поверить. Тому, что они там были – там, на лесной дороге в Вержавск. И о чем-то спорили… Он наловил рыбы… Которая так и пропала. Ее просто забыли на той поляне. Да, наверное, какие-нибудь зверьки полакомились.
С тех пор как будто целая эпоха миновала. Мощный разлом отделил тот мир от мира настоящего – и не мира уже, а войны. Время убыстрилось. Все завертелось с какой-то бешеной скоростью, как кинопленка в руках обезумевшего киношника. Но при этом персонажи двигались с обычной скоростью, ну только некоторые чуть быстрее: милицейские, солдаты, какие-то служащие…
В то же воскресенье вечером они уже были в Каспле, утром, когда он зашел попрощаться с Аней, появилась ее хмурая мать и сказала, что Аня в огне – высокая температура только сейчас она забылась, поэтому не стоит ее тревожить…
И в огне через две недели был весь Смоленск.
Илья озирал со стены холмы города. Всюду полыхало зарево. К небу тянулись черные и белые и серые дымы, а то и оранжевые яркие дымы.
Это было непостижимо. Об этом можно было только читать. Читать, как Наполеон сравнивал огненный вид Смоленска с извержением Везувия. Или свидетельство гетмана Жолкевского, видевшего, как смоляне подорвали себя в соборе на Соборной горе во время польской осады. Читать, как взрывались одни башни, заминированные французами при отступлении, а майор Горихвостов со своими егерями успевал гасить фитили под другими башнями.
Уже двадцать восьмого июня полыхал дом ИТР на улице Бакунина. Вспыхивали беспричинно и другие дома. А потом прилетали самолеты и сбрасывали бомбы примерно на эти пожарища и вокруг них. Это было похоже на диверсии. Не могли же сами смоляне поджигать дома? Значит, в город проникали диверсанты? Или как это все понять?
На следующий день Илья шел через Блонье, и тот показался ему огненным садом. Полыхали дома на Дзержинского, а с другой стороны – бывший губернаторский дом, партшкола. Среди вековых деревьев летели искры, тянулись шлейфы черных и белых дымов, как буд