Вельзевул махнул рукой. И сторож протянул коробку. Кое-как Вельзевул свернул цигарку и прикурил от спички, зажженной сторожем. Тот тоже закурил. Махорочный дымок был сладковат.
– Ну вам что-то понятнее стало? – спросил Вельзевул, взглядывая на них.
Выцветшие его глаза сейчас казались цветными, синими и зелеными, наверное, от отражений неба и листвы.
– А что он вначале говорил? – спросил Илья.
Ерофеич тут же воспроизвел грузинский голос:
– Братья и сестры!.. Бойцы! К вам обращаюсь я.
– Друзья мои, – добавил Вельзевул.
Они замолчали, увидев спешившую запыхавшуюся Юлию Страцеву.
– Скорее! – крикнула она. – Сталин говорит!.. Я мимо дома шла, там из окна слышно было! – Она кивнула на ближайший к церкви дом.
– Уже отговорил, – ответил Вельзевул, пуская дым.
Страцева возбужденно оглядывала их и перебирала ногами, стоя на месте, как разгоряченная лошадка.
– Провод где-то перебило, – объяснил Ерофеич. – Может, и нарошно кто перекусил.
– Ах!.. Но вы слышали? Что, что он сказал?!
– Да что, – отозвался Ерофеич, затягиваясь, – сестрой назвал.
– Кого?
– Тебя, к примеру.
– Меня-а? – удивилась Страцева.
Ерофеич кивнул.
– Ага… А нас… – Он окинул взглядом Илью и Вельзевула, расправил плечи и добавил: – А нас – братьями.
Юлия требовательно взглянула на Вельзевула.
– Что это такое он тут говорит?
– Все верно, Юлия Владимировна. Так и сказал.
– И… и все?
– Нет, почему же, – продолжал Вельзевул, глядя на другой берег Днепра. – У нас громадный выигрыш. Политический. А у Гитлера – проигрыш. Только мы не успели отмобилизоваться и придвинуться.
– Куда?
– К границам. Но еще успеем. Главное, нас… как это он сказал? Безмерно много.
– Неисчислимо, – добавил Илья.
Вельзевул кивнул.
– Именно.
– А скоко у них жителей? – спросил Ерофеич. – Ну всего? В целом?
– По-моему, миллионов под сто, – ответил Вельзевул.
– А нашего брата? – спросил Ерофеич и, взглянув на Юлию Владимировну, добавил: – И сестер?
– Да почти двести.
– Ну!.. – Ерофеич стащил картуз, обнажая потную лысину, и длинно сплюнул на сторону.
– Да, но не надо сбрасывать со счетов уже покоренные народы, – напомнил Вельзевул, заплевывая окурок. – Потом, итальянцев всяких, румынцев и прочих шведов.
– А что, много их-то? – тревожно спросил Ерофеич.
– Думаю, что достаточно наберется.
Ерофеич поскреб лысину и вздохнул.
– Этта, конешна… Но, главное, чтоб китаец за нас стоял.
– На китайца наседает Япония, – заметил Илья.
– Вот я знал, – сказал Ерофеич, – не простит нам капиталист ничего.
– Чего? – спросил Вельзевул.
– Да всего. Октябрьской революции, колхозов.
– Так капиталист капиталисту рознь, – возразил Вельзевул. – Черчилль воюет с Гитлером, американцы ему помогают.
Ерофеич махнул своей большой лапой.
– Ай! Это чтобы мы несчислимым числом фрица дружнее давили. Он же им тоже всыпал перцу на морях.
Как быстро человек привыкает ко всяким переменам. Город чадит головешками, по ночам его бомбят, к нему подбирается враг, а вот они, работники музея, стоят, покуривают, глядя на дымы, да рассуждают. И сейчас вернутся к своим занятиям.
А что было делать?
32
Но это и было непостижимо. Взрывы, гудение самолетов, лай зениток, пожары и смерть. И – какие-то разговоры, рассуждения, мысли о чем-то постороннем, прежнем…
Да хотя бы о Вержавске, о походе к нему. Неудачном.
Теперь уже Вержавск представлялся абсолютно сказочным городом. И Илья не мог взять в толк, как это вообще пытались туда проникнуть. А сперва и Евграф Васильевич. Целую экспедицию организовал, школьный донкихот.
Жизнь брала свое, приходили усталость и голод, валил с ног сон. Даже порой скука одолевала, как в былые дни сидения в музее.
Нет, нет, что-то во всем этом было невероятное, ускользающее, простое и жуткое.
Начальник гарнизона и комендант города Малышев пытался организовать оборону. В южных и западных предместьях горожане рыли окопы. По ночам оставшиеся жители уходили за город, в овраги и поля, чтобы переждать бомбардировку. А утром возвращались. Илья предпочитал ночевать в крепости, на доски стелил овчинный старый полушубок старика Поливанова, под голову клал маленькую подушку, укрывался походным спальником, не раздеваясь и не снимая обуви.
Из горевшего Дома советов обком передислоцировался в Лопатинский сад; вместо кабинетов там нарыли землянок. Малышеву помогал первый секретарь обкома Попов.
Магазины еще работали. По городу днем и ночью носились машины с пожарными командами. Малышев требовал, чтобы горожане не уходили по ночам из города и могли вовремя тушить пламя и в своем, и соседнем жилище. Военные показывали, как справляться с зажигательными бомбами. Бояться их нечего. Заметив, куда упала зажигалка, надо было тут же подхватить ее щипцами и отбросить на пустое место и тут же залить водой и засыпать песком или землей. Возле домов устанавливали бочки, корыта и прочие резервуары и наполняли их водой, а также насыпали горки песка и земли. В этих работах участвовал и Илья.
Скоро горожане попривыкли к ночным налетам, и многие перестали уходить из города. Но город все равно выгорал. Выгорали не только деревянные дома, но и каменные.
Собор стоял неколебимо на горе.
И однажды Илья все-таки решил подняться к нему. Вельзевул предполагал, что Одигитрию так и не забрали. Во дворе валялись осколки стекла. Окна в соборе были выбиты. Илья взошел по ступеням к массивным дверям. На них висел громадный замок. Он приложился ухом к двери и затаил дыхание. Как будто что-то мог услышать. Но все-таки услышал шевелящуюся тишину. Впечатление было необычным. Как будто нечто огромное там таилось, живое, ждущее и следящее за Ильей сквозь щели…
У кого же ключ от этого замка?
Он оглянулся на хлопки. Это летели голуби.
К середине июля немцы уже были где-то совсем рядом. По Смоленску била артиллерия. С воем пролетали снаряды и мины. А город был брошен.
Трудно поверить, но это так.
Обороняли его совсем малые силы. Илья встретился с отрядом милиционеров, гражданских с винтовками и охотничьими ружьями. Белобрысый милицейский старший лейтенант с конопатым лицом и синими глазами, заметив Илью, махнул ему, требуя подойти. Илья подчинился.
– Фамилия, имя, отчество?
– Кузеньков…
– Кто таков? Документ!
– Сотрудник музея…
– Почему не мобилизован?
Илья поправил очки с толстыми стеклами.
– Но оружие-то вы держать способны?
Илья кивнул.
– Считайте себя мобилизованным. В строй.
Илья встал в строй.
– Вперед! – скомандовал старший лейтенант.
И они шли по улице, пока не достигли окраины за областной больницей. Впереди виднелись брустверы окопов, занятых бойцами, и надо было туда и попасть, но ничего не получилось. По земле вдруг как будто стегнули пастушьим бичом, и она запылила.
– Вперед! – крикнул старший лейтенант.
Но все побежали врассыпную назад.
– Ложись! – гаркнул кто-то.
И вот эту команду выполнили все.
Все, да не все. Один пожилой мужчина с бородкой клинышком продолжал бежать и вдруг как-то нелепо подскочил, будто ступил босыми ногами на раскаленную плиту, – и упал. Илья приподнял голову и увидел, как из него бьет фонтанчик, красный фонтанчик, и его тело дергается, голова мотается из стороны в сторону, как будто человеку снится дурной сон и он никак не может пробудиться.
Но вот замер. Всё. Пробудился. Да так и остался лежать.
Что делать дальше, никто не знал. Лежали, пока со стороны больницы не ударило орудие. И старший лейтенант снова приказал:
– Вперед!
И все привставали, озирались и, пригибаясь, побежали. На этот раз удалось добежать, и все попрыгали в окопы. Отдышались. На них смотрели милиционеры, молодые и в годах, в касках, фуражках, курсанты.
– Прорвался фриц, – сказал один курносый курсант, – со стороны Краснинской дороги. На танкетках и мотоциклах.
Илья озирался.
– Потерял чегой-то? – спросил темнолицый милиционер.
Илья посмотрел на него и показал пустые руки.
– А-а-а… – протянул тот. – Вот на тебе, держи.
И он подал ему бутылку с примотанной к ней вонючей паклей.
– Что это? – спросил Илья.
Слева послышался смешок. Он оглянулся. На него весело смотрел курносый курсант.
– Одеколон «Красная Москва».
– «Красный Смоленск», – подал голос кто-то еще.
– Тогда уж просто «Красный».
Под Красным сейчас как раз и шли бои, оттуда и наступали немцы.
Илья уже догадался, что это такое и проговорил:
– Спичек нету, некурящий…
– Так я слышал, вы музейный работник? – проговорил темнолицый милиционер.
– Да.
– Ну и что, не знаете, как это делали первобытные люди?
Слышавшие это, засмеялись.
– Трением…
И тут снова раздалась стрельба, над головами засвистели пули, ухнула мина позади окопа.
– Не стрелять! – раздался зычный командирский голос. – Беречь патроны!
И солдаты лишь осторожно выглядывали из окопа, не отвечая врагу.
Пахло землей… Вскоре запахло и табачным дымом. Кто-то закурил.
– Нашли время для перекура… вашу мать!.. – выругался старший лейтенант.
Но что было делать? Ответный огонь не открывали.
Так и сидели они в этом окопе. Немцы больше не стреляли. А вот где-то в стороне Краснинской дороги шел бой. Там работала артиллерия. Раздавались глухие разрывы. Илье спичек никто так и не дал, забыли. А он больше и не просил.
Время текло медленно. Было жарко. В поле стрекотали кузнечики, пересвистывались птицы. В близкой деревне мычала корова, лаяли собаки. По небу плыло облачко… Илья за ним следил. И вспоминал кличку, данную ему в недавнем путешествии: Сновид.
Вот все дни и ночи с тех пор он и вправду воспринимал, как сновидец.
И сейчас. Это облако – самое обычное, но и какое-то сверхъестественное. Так ведь и бывает во сне. Там привычные вещи вдруг обретают какую-то грозную силу. Какой-нибудь камень и впрямь судьбоносен, как на картине Васнецова «Витязь на распутье». И деревья, окна, лестницы. Весь мир другой – неравнодушный. Чаще – опасный.