Из-под милиционера вдруг хлынул тошнотворный запах спекшейся крови.
Илья отпрянул.
Да и что толку? Может, в нагане нет и патронов.
Он оставил эту затею, пошел медленно дальше, всматриваясь в какие-то силуэты на обочинах и подальше, возле разрушенных домов. Но это были не люди.
А человек появился внезапно, вместе с собачкой. Светлая собачка молча набежала на Илью и остановилась, вопросительно глядя на него снизу. Раздался кашель. Илья глянул. Позади собачки шагал человек, сгорбленный, узкоплечий, в кепке, с мешком за плечом. На мгновенье человек замер, вглядываясь в Илью, потом подошел ближе.
– Куда идешь? – сипло спросил он. – Там немец. Все, нах… Город взяли. Мосты взорвали и ушли.
– Куда? – спросил Илья.
– Куда, куда… На тот берег. А там – поминай как звали и давай бог… нах… руки в ноги и фьи! – Человек свистнул.
– Взяли? – пробормотал Илья. – Что же теперь делать?
Но ответить человек не успел. На дороге появилась какая-то техника, и человек, вскинув голову, миг глядел, повернул и бросился, подпрыгивая и прихрамывая, в сторону, к развалинам дома. Илье ничего не оставалось, как поспешить за ним. И только они укрылись, как мимо покатили танкетки, мотоциклы, потом пошли с грохотом и лязгом танки.
– Прет фриц, – пробормотал человек ожесточенно. – Прё-о-т… нах…
Илья поворочал во рту распухшим языком. С невольным стоном вздохнул.
– Чего ты? – спросил сиплый человек. – А не то ранен?..
– Целый день не пил… Не могу… – проговорил с усилием Илья.
– Не пил?.. Чем же ты занимался?
– В окопе сидел.
– Так ты из этих?..
Илья молчал. Человек сопел, возился с чем-то, потом послышались булькающие звуки, резко запахло чем-то приятным, и он вдруг ткнул в плечо Илью.
– На, смочи горло.
Илья нащупал бутылку.
– Что это?..
– Пей!
Илья приложился к горлышку. Рот и горло обожгло.
– Настойка? – спросил Илья, вытирая губы.
Человек усмехнулся:
– Настойка… Настойка на зверобое и иных невинных травах, нах… Что, смочил? Пей еще. Как говорится, нет питья лучше воды, как перегонишь ее на хлебе… А эту – на винограде.
Горло горело, и Илья снова приложился к бутылке. И уже почувствовал, как в солнечном сплетении распускается горячий цветок. Человек взял у него бутылку и тоже отпил.
– Ха-а-а, – выдохнул. – Угостят тебя шимпанским, чем ворота запирают… А у нас и не шимпанское, а – коньяк. Нах…!
Пить хотелось еще сильнее. Но и тот цветок все раскрывался как будто, огневел и мягко ударял в мозг. Илья быстро хмелел.
– Еще? – спросил человек. – Выпьем по полной, век наш недолгой. Нах…
Илья не отказался. Коньяк он пил всего раз на дне рождения у Бориса Желны. Напиток крепкий, но приятный. Человек чем-то шуршал.
– Шикаладу?
Илья отказался.
А мимо уже в ночи все катила немецкая техника. Человек ел шоколад, распространяя густой аромат.
– Оно, конешна, и засмолить папиросу хорошо б, а нельзя, – подал голос человек. – Тебя как звать-то?
Илья ответил.
– Ага. А я, значит, буду Гюнтарь.
Илья так и не понял: имя это, или кличка, или фамилия.
– А ты не из милицейских?
– Нет, – ответил Илья.
– Ага, я так и сообразил. Мобилизованный?
– Да, в строй поставили…
– А что толку? Зачем? Нах…! Вона, какая сила прет. Супротив танка – куда? А они все разбежались. Нету настоящей защиты городу. Всё. Смоленск пал.
Через некоторое время на дороге стало тихо. Гюнтарь выглянул, потом и вышел, послушал, посмотрел и окликнул Илью.
– Нету никого. Ну, я пошел… А ты?
Илья не знал, что ему делать.
– Тебе куда? – снова спросил Гюнтарь.
Илья сказал, что вообще-то к крепости, на восточный конец.
– Смотри сам, – ответил Гюнтарь. – Но подстрелют за милую душу.
– А вы куда идете?
– В деревню. Только тебя с собой не возьму. Моя баба шибко злая. Хоть я ее сегодня и задо-о-брю, – проговорил он нараспев, дернув плечом, на котором висел увесистый мешок. – Ну, бывай, Илья. Или питья тебе оставить?
Но Илья отказался. И человек тот исчез в темноте вместе с молчаливой собачкой.
«Мародер», – понял Илья.
Через некоторое время снова пошла техника. А стрельба в городе не стихала. Илья еще слушал ее сколько-то, задремывая, роняя голову. Наконец встал, прошел в соседнюю комнату, хрустя осколками стекол и щепками, наткнулся на железную кровать. Надо было поискать воды, но сил уже не было, и он просто завалился на кровать, еще немного послушал ночь и отключился.
34
Да, в эту ночь немцы захватили всю южную часть Смоленска. Уйдя на другой берег, немногочисленные защитники города закрепились на северной стороне. Мосты взорвали. На подмогу защитникам подошли регулярные части. И начался долгий бой между берегами. Теперь уже по домам южного берега на холмах и в оврагах била советская артиллерия. Город снова горел. Им отвечали немцы. То и дело на северную часть города сыпались бомбы с самолетов. Советских самолетов в смоленском небе вообще не было. Просто не было, и все.
«Где же ты, Сенька?» – спрашивал в сердцах Илья.
Днем он прошел через город к крепостной стене. Дымили остатки деревянных домов. Горели многоквартирные дома. Их уже никто не тушил. На улицах валялись куски деревьев, кирпичей, тела мертвых людей и лошадей. Краснели и чернели сгоревшие машины. Все немцы были сосредоточены у линии противостояния – у Днепра. А на холмах находились танки и орудия, из которых вели огонь по северной части. Из уцелевших домов выходили немецкие солдаты с набитыми карманами и вещмешками. И тут же следом за ними в эти дома устремлялись жители. Они уже тащили на спинах целые тюки чужого, а кто-то, наверное, и своего добра – поди разберись, кто тут есть кто. В магазинах шла деловитая возня. Оттуда выносили ящики и мешки. Некоторые на ходу жевали, роняя куски вафель и печенья на тротуары, залитые машинным маслом, кровью людей и животных.
Илья был пьян ночью. А сегодня весь город казался хмельным, сдуревшим. Лица мародеров были какими-то стертыми, отрешенными – люди, похожие на лунатиков. Или на крупных крыс из какой-то невероятной сказки.
Он видел уже ясно и немцев. Это были молодые и средних лет мужчины в пилотках и касках, с автоматами, гранатами, подсумками на ремнях. Резко выделялись погоны и петлицы, орел справа, над карманом. Офицеры в лихо заломленных вверх фуражках. Проезжали мотоциклисты в больших очках и черных плащах.
Странно, но немцы смотрели как-то поверх смолян, будто смоляне были прозрачны и почти не существовали.
В глаза снова и снова бросался этот орел, распахнувший крылья, над верхним карманом. Какой-то такой вот орел всю ночь и когтил Смоленск. И теперь Смоленск стоял с выбитыми очами. Трубы печей повсюду торчали, как трубы странных пароходиков. Нечто похожее на кладбище кораблей, на заколдованную флотилию.
И все это происходило при несмолкающей стрельбе внизу у Днепра.
Наконец Илья добрался до своей башни. Старики находились там. На костерке Галина Степановна что-то готовила. Петр Ефремович таскал доски и разбивал их топором, складывал у костра. Дым уходил вверх. Старики оглянулись на Илью.
– Ильюша? Живой! – приветствовал его старик, разгибаясь и поглаживая усы. – А мы вот похлебку варим. Суп из топора. Галька брешется, мол, ударит кто, свой или немец. А чего бить-то? Когда все и так побито, пожжено и порушено. И всюду дым коромыслом.
Галина Степановна неодобрительно поглядывала на мужа и на Илью. Конечно, теперь он был нахлебником. А есть ему очень хотелось. По пути сюда он наткнулся на колонку, надавил на рычажок – и вода весело ударила, как будто и не было никакой войны и всего ночного морока. Илья нагнулся и принялся ловить рвущую губы и щеку струю. Вода шла холодная, хотя и припахивала железом. Илья не мог отойти от этой колонки. И это все ему тоже казалось странным. Вот он пьет из колонки… Жажда осталась той же, довоенной. И вода имеет тот же вкус. И механизм подъема воды из глубин работает по-прежнему. Но мир уже абсолютно переменился. Смерть вошла в него уже не на правах гостьи…
– А немец сюда заглядывал, – продолжал рассказывать Петр Ефремович, и его голос отдавался от мощных стен. – Но что взять с нас, стариков?
– Что, что, – подала голос Галина Степановна, поправляя выпачканный в саже платок. – То и взять – жизнь.
Петр Ефремович махнул рукой.
– Ну, это, вон, Ильюше и жаль отдавать, потому как вся, почитай, впереди. А нам уже и отдавать-то нечего…
Внезапно что-то с воем стремительно надвинулось, и в тот же миг раздался звук удара. Со стен посыпалась кирпичная крошка. Галина Степановна резко обернулась, возвела глаза вверх и, шмыгая длинным носом, чуть вздернутым, зашептала молитву и перекрестилась.
Петр Ефремович устало выругался.
– Это уж и не впервой. Но! – Он воздел указательный палец. – Ни-ни. Стоит Позднякова, хоть бы хны. Стоит… Башня, она, конечно, заметная… Но так не одна же башня. Другие вон, Пожарисские и Павловы, Скурлатовы прячутся в нишах. То бишь: с той стороны, от наших-то, защита. А с этой? Как будто немецкая пуля не дура. Дура. И уже у Павловых подбили бабку. – Петр Ефремович кивнул влево. – Пуля нашла ее шальная. Мучается Варвара… Нет уж, лучше в башне сидеть, со всех сторон броня кирпичная.
Когда варево было готово, Петр Ефремович пригласил Илью на чурбак, – а несколько чурбаков стояли кружком, посередине другой, и на нем отполированная задняя стенка стола с нехитрой снедью, мисками и ложками. Тот начал отнекиваться, но Петр Ефремович вдруг заявил, что и он тогда есть совсем не будет и так сыт, страхами. Галина Степановна зло зыркнула на него и покачала головой.
– А ты кушай, кушай, мамаша, – сказал ей муж.
– А ну садитеся! – приказала старуха.
И тогда Илья уступил. Они расселись на чурбаках. Прилетел со свистом еще один снаряд, да ударился подальше, где-то возле башни Веселухи.
– Стоят, – снова молвил старик. – Авраамиева, Орел, наша…