– Дядя!
Он оглянулся снова. Девочка замялась.
– Возьмите ведро.
Илья вернулся к крыльцу.
– Входите.
– Нет, я обожду, – сказал он, но, оглянувшись, подумал, что лучше все-таки не маячить здесь, и вошел в сени.
В сумраке он озирался. На стенах висела какая-то рабочая одежда. На полках стояли пустые банки, коробки. В углу разглядел алюминиевый большой бидон, в какой обычно в деревне набирали молоко на дойке.
Девочка принесла ведро.
– Вот такой бы бидон, – проговорил Илья, показывая в угол. – Всем воды хватило бы, и людям, и животным.
Девочка легко согласилась:
– Берите.
– Да как же?.. Хм, я, конечно, потом постараюсь вернуть… Но ведь у меня сил не хватит тащить, тем более в горку.
– А у дедушки тоже силенок бы не хватило, – тут же ответила она. – Да он смастерил тачку.
И она показала на прислоненную к стене самодельную тележку с маленькими колесами.
Илья поправил очки.
– А где же сам дедушка?
– Не знаю! – воскликнула девочка с отчаянием. – Ни мамы, ни дедушки! Дедушка как ушел еще вчера наверх за хлебом, так и не вернулся. А мама еще раньше пропала.
– Так ты здесь одна?
– Нет, Барсик где-то прячется и Борька в хлеву.
– А соседи?
– Заперто, ушли. Тут так все взрывалось… ужас! Дома горели.
– Ну может, дедушка все-таки вернется, – ободрил ее Илья.
– Дяденька… можно я с вами? В башню? – попросилась она.
– В башню?.. Да там и спать не на чем. И есть нечего. Даже воды нет.
– Ну и что, ну и что, дяденька! Я так… как-нибудь. Дом запру и пойду. Сала возьму, картошки.
– А поросенок?
– Я его уже поила и кормила. А Барсик и сам напьется и мышей половит.
– Ладно, собирайся пока я воды наберу, – сказал Илья.
И девочка, неестественно хохотнув, побежала в дом. А Илья взял бидон, и тележку, заодно уж и ведро и вернулся с гремящей повозкой на родник и набрал холодной и чистой воды. Возле забора его уже поджидала девочка с мешком. Илья взглянул в ее ясные, голубые, резкие глаза. Она надела белую беретку, куртку, юбку, сандалии.
– Ты бы штаны какие надела, – посоветовал Илья. – Ночью будет холодно.
– Я с собой взяла, – тут же сообщила она. – И козье одеяло.
– Надо было написать что-то, – сказал Илья. – Дедушка придет и станет волноваться. Или мама.
Девочка насупилась и отрицательно покачала головой.
– А если немцы прочитают? – тихо спросила она.
– Ну пошли.
И они пошли по улице Красный ручей. Илья тащил тележку за веревку, а девочка сзади придерживала ведра.
– Не везите так шибко! – остерегла она. – Вода расплескивается.
– Тебя как звать? – спросил Илья.
– Ира.
– Угу… А меня Илья.
– А по отчеству?
Илья усмехнулся. Но ответил.
– А вы учитель, Илья Прохорович?
– Нет. Я музейный работник. Сотрудник исторического музея. Знаешь, в Иоанна Богослова музей? И библиотека. Вот там…
Возле того дома со сгоревшим верхом снова были немцы. Они громко говорили, а, увидев Илью с девочкой, примолкли. У всех были запыленные лица, белесые губы, сверкающие глаза. По курткам расплывались пятна соли. Одни коренастый немец поднял властно руку с закатанным по локоть рукавом.
– Halt! – приказал он зычно.
Илья и девочка остановились. Немец, сдвинув автомат на спину, подошел к тележке, заглянул в ведра, потом жестом велел открыть бидон. Илья повиновался. Немец и туда заглянул. Потом присел на корточки у ведра и стал пить. Второе ведро взяли другие солдаты.
Илья слушал, как громко булькает вода смоленского Авраамиева родника в горле у солдат, и думал, стоило ли им затевать такую бурю, чтобы просто испить этой глубинной воды. Они могли прибыть сюда паломниками, пешком или на велосипедах, это было бы и трудно, и интересно.
Немцы переговаривались, посматривая на Илью и девочку. Напившись, они отдувались… Тот коренастый немец жестом велел поставить на землю второе ведро. Потом указал на бидон.
– Илья Прохорович, чего это они, а? – растерянно спрашивала Ира, глядя снизу на немцев.
Русые ее косицы покачивались.
– Но у нас нет там воды, – сказал Илья. – Вассер, – вспомнил он немецкий, которому учился в школе и в институте не очень хорошо. – Найн вассер. – И он показал на далекую башню.
Немцы туда посмотрели.
– Kein Wasser? – спросил тот немец.
– Найн, найн, – подтвердил Илья.
– Aber solange es Leben gibt, gibt es Hoffnung, – ответил немец.
Илья не понимал…
– Но пока есть щизнь и надещда, – раздался голос.
Илья и девочка посмотрели на вышедшего к ним сухощавого офицера.
– Эта фаша дощь? – спросил он, указывая на Иру.
Илья замялся и кивнул.
– Hübsches Mädchen. Красивая дефачка, – проговорил офицер.
Из-за реки со свистом пронесся снаряд и ударил по склону Соборной горы. Илья пригнул голову и присел, девочка вообще села на корточки и накрыла голову руками. Немцы дружно засмеялись.
– А теперь вам лучше verschwindet jetzt, – сказал офицер. – Убирайться отсюда.
– Но у нас нет воды… там, в башне, – проговорил Илья.
– Вы не понимайте?
– Пошли, пошли, – проговорила Ира и потянула Илью за рукав.
Она подобрала упавшую веревку и потянула тележку за собой. Тележка загрохотала по булыжникам мостовой. Илья последовал за ней.
– Куда ты идешь? – спросил он. – Ира!
– Назад, у нас есть бочка.
– Какая бочка?
– Деревянная. Для засолки огурцов. Но огурцы все давно поели.
Илья оглянулся на немцев, они тащили флягу в кирпичный дом со сгоревшим верхним этажом.
Бочка была объемистая, крепкая, в железных обручах. Пахла, конечно, укропом, солью, всякими специями. Вспомнив о корове, Илья спросил, нет ли у них косы или серпа. Резать траву. Коса была, и серп нашелся, правда, ржавый. Илья решил все-таки, что лучше взять серп и брусок, чтобы наточить его. А косу оставил. Кто знает, как отреагируют немцы на это сельское орудие труда.
Илья наполнил бочку, водрузил ее на тележку, и они снова двинулись по Красному ручью.
И снова их остановили возле того же дома, но какие-то другие солдаты. Один из них бесцеремонно скинул крышку с бочки и сунул свой длинный нос в угрях в бочку, ну склонил над бочкой… потянул, сморщился… Но плюнул в сторону. А Илья уже напрягся, ожидая плевка в бочку и не зная, что тогда предпримет.
– Haut ab, verschwindet, los! – гаркнул он.
Последнее слово означало, вспомнил Илья, то ли прочь, то ли пошел. И он потянул за собою тележку. Та грохотала по камням, как целая телега, и Илья ненароком вспомнил, что какой-то древний поэт в Риме писал жалобу на ночные телеги торговцев, и передвижение этих телег, не дававших никому спать, было запрещено…
Когда они приблизились к Зеленому ручью, в воздухе засвистели пули.
– Ирка, беги туда! – крикнул Илья, пригибаясь.
Девочка затопала сандалиями по булыжникам, устремляясь во все лопатки к Зеленому ручью. Илья тоже поспешал. Тележка грохотала, бочка покачивалась, сдвигаясь с одного края на другой. Наконец и он достиг Зеленого ручья, сюда уже не попадали пули из-за Днепра, точнее, они летели много выше и не так страшно пронзали воздух над головой. Илья взглянул на поджидавшую его девочку. У нее лицо раскраснелось, глаза блестели. И снова на него нахлынуло чувство таинственности жизни. Эта девочка и была воплощением нераскрытых тайн.
– Теперь… нам туда, – сказал он, отдышавшись.
И они полезли вверх на гребень, разделяющий улицу Зеленый ручей и улицу Тимирязева. Подъем был довольно крут, и девочка поддерживала бочку сзади. Перевалив через гребень, они оказались на мостовой Тимирязева и загрохотали вверх, вверх, пока не свернули к башне Позднякова.
Воде все обрадовались. Мальчишка уже притащил из ближайшего двора корыто, и туда налили воду и дали корове. Но корова водила большим коричневым носом в розовых пятнах, хлопала длинными ресницами, фыркала и пить не желала.
– Как тот немец! – вспомнила Ира.
Она достала из мешка серп.
– Можно травы ей нарезать.
Мальчишка подошел к ней и взял серп.
– Дай сюда! – воскликнула его мать, отнимая серп. – Я сама уж как-нибудь.
И она вышла из башни. Остальные пили воду. Она хоть и благоухала солениями, но была чистой и холодной. Пила воду и коза, и остроухая собачка.
– А та башня, – сказала согбенная бабка в сером платке, рваной телогрейке и бурках – мягких сапогах из войлока, хотя на улице и стояла жара июльская, – как бочка набита солью. На всю войну хватит.
– Откуда ты знаешь? – спросила Галина Степановна, поводя в ее сторону чуть вздернутым носом.
– Сынок туда и возил. Всё возил и возил… Я прям дивилася, чего соль-то все возишь да возишь, иль к войне у них идет дело? Шофером он у меня робил… пока в солдаты не забрали.
– Я что-то такое слышал, – согласился Петр Ефремович.
– А их-то, начальство, за ту соль и судили, – продолжала бабка.
– Как это? – спросил Петр Ефремович.
– Оченно просто, – отвечала бабка. – Как ужо обвыкли.
– За соль? – спросил Илья, удивляясь этому очередному совпадению.
– За нее, родимую, сольцу, – ответила бабка. – Сынок, Витёк мой, робил у них в потребиловке… Под началом этого… Репинского.
– Там же был Дубровский, – возразил Петр Ефремович.
– Это который?
– Ну председатель потребительской кооперации Запсоюза. В газете сообщали про это дело.
– Нет, Репинский, он над всеми шоферами у них начальствовал, – объяснила бабка. – У него шофера были, машины эти…
– Начальник транспортного отдела, – подал голос Илья.
– Выходит, так, – согласилась бабка. – Витькá свидетелем туда потянули. Я ему – да не ходи, сынок! Упекут! Он: ай, мама, это ж свидетелем. А у них разве разберешь? Счас свидетель, счас уж и арестант. Вот и обвиняли их там, что всё развалили, всю эту потребиловку. Да солью забили церкву Свирскую, Благовещенскую, Воздвиженскую и нашу башню Веселуху-то. А на кой, мол, нам столько соли-то? На кой… Вот оно и вышло: для этого самого. Как война – так соль и пропадает. Так и в ту, германскую войну было. То и счас. И, выходит, тех начальников не судить надо, а награждать. Как пророков древних еврейских… Токо и тех не награждали, а мучили…