лосы. Командует инженерной бригадой в четыре тысячи светлых голов и умелых рук. А самая светлая – у него, Старинова Ильи Григорьевича, ну, а в Испании Рудольфа… Там-то мы подсыпали орехов франкистам, под Сарагосой, Барселоной… Мост в Гранаде преломили, как французскую булку, итальяшек пустили под откос… Э-э, да чего только не было… А не было одного: понимания здесь.
Арсений перестал есть и ждал продолжения. Гвоздивцев громко сербал чай. Взглянул на старшего лейтенанта, усмехнулся:
– Вижу, и у вас, товарищ старший лейтенант, его не очень много. Вы кушайте. Набирайтесь сил.
Арсений снова взялся за кашу.
– А истина проста, как этот сухарь, – продолжил капитан, постучав сухарем о стол. – Не друг нам немец, со времен Невского не друг. Испания это только подтвердила. Началось там у них еще с тридцать шестого. Пять лет у нас было впереди. Можно было подготовить фельдфебелю теплую встречу. Ну и готовились…
Гвоздивцев устремил ясные глаза на охмеленного летчика с распухшим лицом.
– Как? – спросил Арсений, силясь выглядеть строгим и трезвым.
Гвоздивцев, видимо, колебался, говорить или нет… Махнул рукой.
– А ты сам посоображай, – нехотя ответил он, отставляя пустую кружку, встал, надевая пилотку, и направился к выходу. – Está bien. Пойду пошукаю табачку.
И он вышел.
Арсений доел кашу, чисто все выскреб. Потом пил чай, чувствуя, что снова хмелеет от запаха смородинного листа. Осторожно утирал пот с горящего лба. Думал нечаянно: «Будто терновый венец носил…»
54
Днем он сидел на улице, вдыхая сосновый воздух, слушая птиц и наблюдая за странной неторопливой жизнью партизан, иногда переговариваясь с кем-нибудь. Среди взрослых здесь было много подростков. Всего в отряде «Лесничий», по прикидкам Арсения, было около двадцати пяти человек. Обитали они в землянках на своеобразном острове, поросшем сосновым бором. Со всех сторон простирались болотные топи. И поэтому на улице приходилось то и дело махать руками, пришлепывать по щеке, шее. Тучи комаров вились. И дымокуров не разведешь. Сосны надежно укрывали местоположение отряда. Да и землянки, присыпанные прошлогодней хвоей, и вблизи-то не разглядеть. Кухню тоже врыли глубоко в землю. В лагере было три лошади. От комарья они спасались в своей конюшне – землянке, глубокой и длинной, вырытой специально для них. Рано утром лошадей уводили по болотным тропам на лесные лужайки, чтобы они паслись. Были здесь и две козы с длинношерстным серым козлом и пегая корова с обломанным рогом и длинным шрамом на спине. Почти колхоз…
По краям этого селения землянок тянулись окопы. Здесь можно было держать оборону против пехоты, которой пришлось бы идти по болотным зеленым полянам. Но хуже, если налетят «юнкерсы». Зениток в отряде не было. Одна сорокапятка. Но разве танк или бронемашина, самоходка сунутся в эти трясины? Об этом Арсений спросил у одноглазого пожилого артиллериста. То, что это артиллерист, он понял по скрещенным пушками на черных петлицах выцветшей гимнастерки. Лицо этого старшины было изрыто оспинами. Бесцветные усы аккуратно подрезаны над губой. Старшина сам остановился возле Арсения, сидевшего на пеньке у разлапистой сосны. Спросил, кивая на разорванную окровавленную штанину, чем шарахнуло. Арсений отвечал, что распорол ногу во время приземления на елку. Скуластый старшина пустил улыбку в усы.
– А дырку для-ради вентиляции оставили?
Голос у него был бархатно-прокуренный, и старшина гундосил к тому же. На месте левого глаза была стянутая неровно кожа. А правый цепко охватывал все жадно и быстро, словно спеша успеть насмотреться и все увидеть.
Арсений пожал плечами и ответил, что зашить нечем.
– Эх, небесная канцелярия, – молвил старшина, доставая нитки с иголкой. – Нате вот.
И наблюдая, как летчик разматывает нитку, вдевает ее в иголку, старшина доставал кисет, вертел цигарку и закуривал. Предложил и Арсению, но тот ответил, что пока не до табаку, надо шить. И он сидел и прилежно зашивал штанину. Ну и спрашивал о том о сём. Старшина в свою очередь тоже интересовался обстоятельствами вчерашнего боя. Потом Арсений и спросил о пушке, мол, какой толк с нее?
– То есть это как? – не понял старшина, щуря въедливый темный глаз.
Арсений сказал про танки на болоте. Старшина поправил пилотку и усмехнулся:
– Так она же, мил-человек с небесной канцелярии, имеет и противопехотный характер, а не токмо бронебойный. Можно угостить фрица осколочной гранатой и картечью, а то как же? Более ста осколков с убойной силой при разлете по фронту ажно на пятнадцать метров, а в глубину – на десять. А у картечи и того больше – шестьдесят метров по фронту на ширину, а в сердцевину достанет до всех четырехсот. Поди, мало? Хе-хе… Пусть сунутся. Мурашкин примет честь по чести.
Мимо шла повариха Антонина, глянула, поздоровалась и тут же спросила:
– Зачем же вы на себе шьете?
Арсений и старшина Мурашкин посмотрели на нее, невысокую, плотную, лобастую, с тугими щеками, в платке, малиновой кофте и темных широких штанах с подтяжками.
– А… как же? – не понял Арсений.
Старшина махнул рукой.
– Ай, начинаются бабьи приметы. Мне моя Агашка, ну то исть Аграфена Ивановна, тоже, бывало, скажет, память пришьешь или чего там?
– На живую на себе не шьют, – упрямо сказала повариха.
Арсений что-то припоминал такое и из своего детства, мама Фофочка тоже так говорила, и бабка Устинья… Да уже забыл.
– А то что же? – спросил он.
– Ничего, – ответила та, сине глядя исподлобья. – А в нужный момент и забудете, что и как делать.
Старшина Мурашкин снова отмахнулся. Но Арсений покачал головой, хмыкнул, подумав, что не хотел бы он забыть что-нибудь в воздушном бою.
– Чиво ж ему теперь? Портки сымать? Комарью на поживу? – насмешливо спрашивал старшина.
– Дайте нитку, – попросила она и, оторвав кусочек, поднесла его к губам Арсения. – Зажмите в зубах, так и сидите уж, шейте.
Старшина рассмеялся. Повариха пошла дальше, качая широкими бедрами. А Арсений сидел, закусив нитку, и шил.
– Верно комиссары говорят, баба – источник суеверства опаснее церквы, – проговорил старшина и пошел прочь.
Арсений хотел спросить про иголку, но так и промолчал.
Когда он уже заканчивал, появилась медсестра Нинушка.
– Как ваша нога, товарищ старший лейтенант? – спросила она.
Только тут Арсений увидел, какие зеленые у нее глаза.
Он не отвечал, полагая, что она хорошо видит кусочек нитки в его зубах и понимает, что, пока он шьет, ни слова не скажет. Девчушка кашлянула.
– Товарищ старший лейтенант? – спросила она чуть громче.
Арсений торопливо дошивал штанину и помалкивал. Девчушка топталась в больших кирзовых сапогах, черной юбке, мешковатой гимнастерке и платке. Она оглянулась по сторонам.
– Товарищ…
Арсений взглянул на нее умоляюще. Девчушка попятилась, хмыкая и удивленно взирая на него.
Арсений оторвал нитку, завязал узелок. И выдохнул:
– Всё. – Он посмотрел на шов, потом на Нинушку. – Здравствуйте, товарищ медсестра. Извините, пекусь о будущих боях. Память мне пригодится.
Нинушка, ничего не понимая, смотрела на него.
– Простите, вы не отнесете старшине Мурашкину инструмент? – спросил он, показывая иголку.
Девчушка молча взяла иголку, коснувшись прохладными пальцами его больших горячих пальцев.
– С ногой у меня порядок, – сказал он. – Мох прямо как вата. Здорово вы это придумали.
– Это Прокоп Савельевич, – ответила она. – Он тут внедряет целую лесную науку по использованию трав, ягод. Лес – лучший медпункт.
– Да, воздух тут явно целебный, – согласился Арсений. – Хотя и болото рядом. А все хотел спросить, далеко до… Корева?
– До Корева? – Девчушка возвела к небу зеленые глаза, провела рукой по веснушчатому лицу. – Ну не знаю… Где-то… около… Если пёхом… то… Верхами-то быстрее… – Но вдруг она подозрительно сощурила зеленые глаза и спросила: – А что вы хотели в Кореве?
– Так. Давно собирался побывать там. Не совсем там, а поблизости от того, то есть в Вержавске. Ты не слышала?
– Вержа-а-вск? – протянула девчушка. – Какая это деревня? Где?
– Это не деревня, товарищ медсестра, – начал пояснять Арсений. – Город. Древний город Вержавск…
В это время к ним подошли Гвоздивцев и сам Лесничий. Нинушка обернулась к ним и спросила, слышали они когда-нибудь про город Вержавск? Лесничий и его начальник штаба отрицательно покачали головами. Хотя ведь в тот далекий вечер на Гобзе Арсений и Аня рассказали Прокопу Савельевичу, куда они путь держат. Но то ли он подзабыл, то ли не подавал виду, только оглаживал литую бороду, посматривая на летчика из-под седых бровей. И Арсению пришлось всем им рассказать коротко про Вержавск. Незаметно к ним подошли еще люди.
Арсений, заканчивая, окинул всех собравшихся взором и смущенно потер переносицу.
– Целую лекцию вот прочитал, – сказал он. – Но куда мне до шкраба Евграфа Васильевича Изуметнова!..
– Это кто такой? – спросил Лесничий.
– Шкраб, наш касплянский учитель. Он там воевал в Гражданскую, был ранен. Так он мог часами про Вержавск рассказывать. Хотя, по сути, и рассказывать-то нечего. Мало сведений осталось. Он нам давал задание нарисовать этот город, как мы его представляем. Ну и мы, высунув языки, старались, малевали, кто что. Кто терема, кто церкви, кто даже дворцы, а я – воздушный шар над теремами да хатами и королем.
Партизаны засмеялись.
– Каким королем? – спросил кто-то.
– Людовиком Шестнадцатым.
– Это французской Шашнадцатый?
– Да.
Все еще громче засмеялись.
– Откуда он тут взялся?
Арсений кашлянул в кулак.
– Это я его туда перенес.
– Зачем?
– Ну… тут такое дело. Первый полет на воздушном шаре состоялся во Франции. Это был шар братьев Монгольфье. И воздушный шар пролетел над головой тогдашнего короля.
– В каком это году?
– В одна тысяча семьсот восемьдесят третьем. И в корзине там сидели…