– Алиса Игоревна, примите мои соболезнования, Ваша бабушка скончалась вчера вечером…
Мобильный с глухим стуком упал на деревянный стол. Из трубки еще разносилось что-то невнятное, поэтому я прервала эти неясные звуки. Вот и все. Я осталась одна. Зеркало меня предупреждало. Бессильно всхлипнув, я зарыдала.
Глава 4Похороны
Забирать тело моего самого дорогого человека на свете я отправилась одна. Джо сообщать не стала, драгоценной маменьке тоже. Если за столько лет она не удосужилась даже оповестить свою матушку о том, что находится в добром здравии, то и знать о смерти Алевтины Анатольевны недостойна.
Я всегда любила перелеты, но в этот раз еле заставила себя подняться на борт самолета, летевшего из Гатвика в Пулково. Я не могла уснуть, не могла читать, не могла больше плакать. Лишь тупо созерцала изображение пальмы на обложке журнала, что торчал из кармана сиденья передо мной.
В пять тридцать утра, зевая, я уже волочила чемодан вслед за собой, за тем, что от меня осталось. Петербург встретил меня ослепительным солнцем. Ветра не было, воздух еще не успел прогреться. А ведь мог сложиться такой прекрасный день. Ком в груди нарастал. Колодец, абсолютно типичный для Санкт-Петербурга, отразил звук моих шагов и стук чемодана.
Даже на родную дверь парадного смотреть было грустно. Протащив чемодан по пролетам, я вкатила его внутрь опустевшей без хозяйки квартиры. Этот запах, воздух родного дома, наполнил мои легкие. Никто не встречал меня, не усаживал за стол в попытках накормить свежеиспеченными пирожками. Дома больше не было. Я сползла по стене на пол. Как я буду собирать в последний путь человека, который меня вырастил? Перебирать ее вещи, подыскивать подходящий наряд для такого случая? Я вытащила непослушными руками мобильный. Маша почти сразу взяла трубку.
– Алло? – раздалось в динамике знакомое меццо.
– Маш, ты еще в Питере? – забыла я поприветствовать подругу. Мария, скорее всего, напуганная моим голосом, настороженно поинтересовалась:
– Да, но завтра возвращаюсь в Москву. Алиса, что-то случилось? – Тревожный голос одноклассницы давал мне ощущение поддержки.
– Маш… Не имею права просить, но задержись, пожалуйста. Я покрою издержки, только не уезжай. Бабушка умерла, – на последних словах мой голос сорвался на всхлип, грозивший перерасти в полномасштабное рыдание. Прошу, боже, пусть она останется. Бог, вселенная, все, кто мог меня слышать, – услышали.
– Господи, мне так жаль, не могу поверить. Только недавно ее видела. Конечно, я задержусь. Тебе нужна помощь? Где ты? – нервно затараторила Маша.
– Я дома. В квартире бабушки. Приезжай скорей, – и без сил я оборвала звонок.
Госпожа Романовская явилась ровно через сорок минут после окончания нашего с ней недолгого разговора. Судя по пакету, который она сжимала дрожащими пальцами, она заходила в магазин. Пакет Маша бросила на пол.
– Алис, чем я могу помочь? – Подруга наклонилась ко мне с явным намерением обнять, закрыв мне при этом обзор завесой из красных волос. Я старалась не сравнивать ее с Евой. И ведь было же сходство, даже в чертовых рыжих волосах. Мягко оттолкнув подругу, я так же, по стеночке вернулась в вертикальное положение.
– Надо похороны организовать, тело выдадут послезавтра, нужно подготовить одежду, заказать гроб и… – Закончить предложение я не могла, слова растворились в несдерживаемых всхлипываниях, превратившихся в отчаянный вой. В дверь постучали.
– Сиди, я открою, – одноклассница бросилась к входной двери. Я смогла лишь повернуть голову в ее сторону. На пороге показались размытые очертания женщины. Я вытерла слезы, и силуэт незнакомки стал четче, судя по всему, представлял собой соседку по лестничной площадке.
– Ох, Алисочка, горе-то какое. Я, дура старая, сразу хотела тебе позвонить, но меня заверили, что врачи сами тебя оповестят. Такое горе, такое горе… – причитала старушка.
Я очень медленно двинулась в сторону соседки.
– Ульяна Марковна, отчего бабушка умерла? Что врачи сказали? – Глухой хриплый голос не мог принадлежать мне. По испещренной морщинками коже пожилой женщины покатились слезинки.
– Деточка, уж я пыталась дознаться до них, звонила все в больницу, но они только про какую-то аризму или авизму говорили… Что-то лопнуло у Алевтины в голове, вот и померла она, – бедная старушка затряслась в рыданиях. Аневризма. Так и не сделала она МРТ, просила же.
Я скрыла свое опухшее от бесконечного потока слез лицо. Я ошибалась. Худший день в моей жизни был сегодня.
Спустя опрокинутый внутрь целый пузырек пустырника, переведенную коробку бумажных салфеток, заботливо купленную Машкой, я наконец-то выбрала для бабушки светлое платье, туфли в тон и тонкий кремовый пиджак. Сама я по дому передвигалась, замотанная в бабушкину любимую шаль, которая, к слову, насквозь пропахла запахом лаванды из-за привычки Алевтины Анатольевны всюду подкладывать пакетики саше с этими сушеными цветами. Да и сами сухоцветы лаванды украшали многие уголки квартиры. Разве что в ванной их не было.
Ком в горле никак не уходил. Глаза на мокром месте. И что? Теперь так будет всегда? Мария свято верила, что нет. Боль стихнет, время залечит, затянет дыру в сердце, образовавшуюся с уходом бабушки. Проблемы с обретенной матерью, нависшая угроза браку с Джозефом затерялись где-то глубоко, и наружу проскальзывало лишь их призрачное отражение. Я опустилась на пол, плотнее замоталась в шаль. Телефон жалобно играл мелодию входящего звонка где-то в коридоре. Вставать и следовать зову смартфона не было никакого желания. Я продолжала изучать стену напротив меня, украшенную старыми обоями в цветочек. В комнату вбежала Машка.
– Алис, возьми, не твой ли муж? – протянула мне подруга осточертевшее средство связи. Издав горестный вздох, я все же взяла телефон.
– Да? – резко прозвучал мой голос.
– Милая, у тебя все хорошо? – Милая?! Благоверный молодость вспомнил или просто сильно приложился обо что-то головой после моего побега?
– Да, Джо. Если не считать смерти моего самого родного человека на свете, то я в полном порядке. – Я оборвала звонок. Даже выключила мобильный. Ну его к черту. И Джозефа, и телефон.
– Пойдем куда-нибудь, выпьем кофе. Не могу больше находиться в этом доме, – обратилась я к подруге, вставая на ноги.
– Да, да, конечно. Пойдем, дай мне только пять минут, – засуетилась Мария. Мне же срочно нужно было на воздух.
Смена обстановки и две огромные чашки капучино привели меня хоть немного, да и ненадолго, но все равно в некое подобие адекватного состояния. Теплый вечер поражал полным отсутствием радости. Даже не радовало то, что нет дождя. Но мне казалось, гроза была бы сейчас очень даже к месту. По крайней мере, стало бы меньше улыбчивых и смеющихся лиц на Невском. Мы с Машкой уныло плелись домой пешком. Как только мы ступили за порог квартиры, я незаслуженно буркнула в сторону Марии:
– Я спать. Спокойной ночи, поговорим утром. Лягу в бабушкиной спальне, а ты занимай мою, там уже постелено. – Не дожидаясь ответа, я поспешно удалилась в комнату.
Мне казалось, что бабушка и не умирала, она просто убиралась на кухне, пока я решила поваляться перед сном в ее кровати, как в детстве. От слез уже болели глаза. Пошарив рукой в ящике прикроватной тумбочки, я нашла снотворное. Быстро проглотив спасительную таблетку, стала засекать положенные двадцать минут, спустя которые лекарство должно было меня погрузить в страну Морфея. События последних нескольких дней пронеслись передо мной отрывочно, словно я наблюдала за собой со стороны. Может, ничего и не произошло? Я открою утром глаза, а бабушка готовит завтрак и причитает: «Алисочка, девочка, ты так похудела в своем Лондоне». Издав последний всхлип, я погрузилась в беспокойный, полный тревоги сон.
Проснулась я среди ночи от капель дождя, невероятно громко барабанивших по оконному стеклу. Опираясь руками о подоконник, в открытое окно смотрела моя бабушка.
– Ба? – негромко произнесла я в темноте. Женщина повернула ко мне голову с безупречно причесанными волосами, собранными, как всегда, в аккуратный пучок. Ее улыбка была печальной, но в то же время полной нежности:
– Алисочка, ты чего так рано проснулась? – Я не могла поверить в происходящее. И правда, все это дурной сон. Я торопливо стянула с себя одеяло и встала с кровати.
– Да дождь разбудил, льет как из ведра. – Я поежилась от ветра, и мне очень захотелось закрыть уже чертово окно. Направилась к бабушке, но не успела я до нее дойти, как хорошо поставленный голос преподавательницы меня остановил:
– Дорогая, подожди. Мне пора уже, и так задержалась… Люблю тебя бесконечно, – и с этими словами она села на подоконник, развернулась, высунув ноги в проем, и спрыгнула в черноту за окном.
Я окончательно проснулась от своего крика. Вода стекала на пол с подоконника, вчера вечером я забыла закрыть окно. На часах вновь застыли тревожные пять тридцать.
Новодевичье кладбище в столь сумрачную погоду выглядело удручающе. Стоя в черном мятом платье, которое моя бабушка определенно не одобрила бы, и спрятав свои опухшие красные глаза за широкими темными очками, нисколько меня не украшавшими, я наблюдала за тем, как гроб из вишневого дерева скрывается за пахнущей сыростью землей. Маша держала меня под руку, чтобы я не кинулась вслед за бабушкой. От отпевания в церкви мы отказались, обе боялись этого не пережить. Точнее, Мария не была уверена, что я не потеряю сознание прямо во время службы. Лучше не рисковать.
Как можно смириться с утратой? Пройти все стадии горя? А что потом? На могиле образовался небольшой холмик, к которому я очень медленно приблизилась и водрузила на него несколько розовых гвоздик, любимых цветов Алевтины Анатольевны. К нашей скромной процессии присоединилась Ульяна Марковна. Она, промакивая старым платком выступившие слезы, добавила к моему букету два нежных белых пиона. Наверное, привезла с дачи. Школу я даже оповещать не стала, эгоизм чистой воды, но сил всем этим заниматься и выслушивать соболезнования у меня не было.