– Нет, спасибо. А вот лед бы пригодился. – Она постаралась улыбнуться Билли как можно искренней. Но Пресли, преисполненный волнения из-за объекта двухлетней одержимости в собственной гостиной, не замечал холода Анны.
– Ладно, я на кухню, сейчас вернусь. Хочешь, поставь пока музыку на свой вкус, диски и пластинки в шкафу, внизу.
Анна осталась предоставлена самой себе. Она медленно прошлась вдоль высоких шкафов, проведя ладонью по прохладной гладкости темного дерева. Чтобы достать винил, ей пришлось опуститься на колени и распахнуть нижние створки шкафа. В основном выбор был представлен группами семидесятых, восьмидесятых. Модной музыки, популярной среди сверстников, Анна не нашла. Черно-фиолетовая обложка привлекла ее внимание: Burn[22]. Вытащив находку, она приблизилась к проигрывателю и, аккуратно достав хрупкую пластинку, поместила ее в него. Бодрая мелодия вызвала у Анны улыбку. Ноги сами хотели двигаться в такт музыки.
– Хороший выбор! Люблю этот альбом. – Вернувшийся в комнату Уильям похвалил музыкальный вкус одноклассницы, которая ориентировалась лишь на картинку. Но просвещать Билла ей не хотелось. Она лишь ему кивнула, как бы соглашаясь с мнением, и слегка улыбнулась, продолжая чуть покачиваться под звуки песни. Билл, подпевая, поставил чуть подгоревшие тосты и стакан со льдом на кофейный столик. Он вытащил из шкафа початую бутылку виски и разлил алкоголь в невысокие прозрачные стаканы, предварительно бросив в них по паре кубиков льда. Янтарная жидкость горела золотом в свете лучей солнца, что пробивались сквозь длинные занавески. Один из стаканов он протянул Анне.
– Держи.
Анна случайно соприкоснулась с ним кончиками пальцев, когда забирала предложенный ей виски. По телу Уильяма словно прошел ток. Он торопливо отхлебнул из стакана. Горло обожгло. Анна осушила свою порцию одним глотком и закашлялась. «И зачем только люди пьют эту дрянь?» – скривилась она.
– Энни, не спеши. – Билл хотел похлопать одноклассницу по спине, но та увернулась.
– Я в порядке. Можно еще?
Уильям вновь щедро наполнил стакан Анны, не забыв и о себе. Они чокнулись. Теперь музыку ставил Пресли.
– Поставь Элвиса, а? – Разгоряченная алкоголем Анна раскраснелась и, хохотнув, ткнула однофамильца певца в бок. Билл со смехом приобнял Анну одной рукой, а другой поставил пластинку. Анна проигнорировала его жест и с любопытством взглянула на обложку, оставшуюся лежать на столике. Темно-серый фон, четверо мужчин, которых знает почти каждый, по крайней мере, в этой стране. Пресли, которому виски придал еще больше смелости, притянул Анну к себе, увлекая в медленный танец. В голове старшеклассницы царил приятный туман. Она обвила тонкими загорелыми руками шею Уильяма.
– И совсем не смешно. Особенно когда слышишь эту шутку в сотый раз, – шепнул Анне на ухо Пресли. Дыхание Уильяма обожгло ее кожу. Сердце забилось быстрее. Ей не может нравиться Билли, ну просто не может. Она отпрянула.
– Давай выпьем еще. – Не дожидаясь разрешения, дрожащей рукой Анна налила себе янтарной жидкости и тут же залпом опрокинула ее внутрь. Уильям несколько ошарашенно наблюдал за одноклассницей. Но он был, несомненно, рад происходящему. Весь его юный организм пребывал в избытке серотонина, эйфория накрывала с головой.
– А мне? – На его губах заиграла коварная улыбка. Сердце Анны пропустило удар. Неужели все дело в виски? Нервно улыбнувшись и пролив немного алкоголя на полированную поверхность кофейного столика, она наполнила стакан Билли. Он забрал свою порцию и, обняв со спины Анну, невесомо коснулся влажными губами ее шеи. Анну, несмотря на аномальную жару на улице, трясло, словно в ознобе. Дрожь мурашками прошлась вдоль позвоночника. Девушка медленно развернулась к Уильяму лицом, с трудом сфокусировав свой взгляд на его светлых голубых глазах. На мгновение она забыла, как дышать. Уильям соображал быстрее. Горячими ладонями он приблизил лицо Анны к себе и поцеловал ее в губы, тут же отстранившись. Словно принимая важное для себя решение, одноклассница закусила свою пухлую губу и возобновила их поцелуй, который продлился гораздо дольше первого. Когда им двоим уже стало не хватать воздуха, они прервались. Уильям, почти сходящий с ума от переполнявших его чувств, прошептал в самые красивые для него губы на свете:
– Я так давно мечтал об этом. Не представляешь, сколько раз себе это представлял. Я люблю тебя.
Вместо ответа Анна неожиданно для самой себя заплакала. Никто и никогда не говорил ей о любви. Даже мать. Прижавшись к Биллу, Анна впервые почувствовала себя нужной.
На следующий день в редакции было оживленно. MBT нисколько не повредила смерть мистера Падояна, все внимание сотрудников журнала было сосредоточено на новом главном редакторе и по совместительству владельце – Артуре. Работники всех отделов были в сборе. Присутствовало множество новых лиц, которых в первый день я не видела. Как я предполагала, их ежедневное присутствие в редакции не требовалось. Это были и научные консультанты, и редакционная коллегия, и редакционный совет. Интересно. По-прежнему было неясно, кто за что отвечает. Я лишь отметила для себя, что все распоряжения Джулии будет давать Артур, а мне, соответственно, делегирует задания Сэлотто. И такой расклад меня вполне устраивал.
– Что на повестке? – спросила я у только что покинувшей кабинет редактора Джулии. Ее бледное лицо сохраняло серьезное выражение.
– Эй, что-то случилось? Он обидел тебя? – Даже не будучи сильно тактильным человеком, я все же дотронулась до ее плеча. Журналистка вздрогнула.
– Есть два варианта. Первый – домашние роды у знаменитой в сети блогера или альтернативные методы лечения одного несовершеннолетнего пиромана в психиатрической лечебнице на окраине города.
– О, домашние роды точно отпадают, если, конечно, выбор есть. – Я почувствовала прилив энтузиазма. Джулия, напротив, выглядела едва ли более живой, чем покойный мистер Падоян.
– Дэвид бы никогда меня не послал туда. Огромное желание уволиться. Мне надо покурить. Ты со мной? – Сэлотто выглядела весьма нервной, на ее лбу пульсировала венка.
– С тобой. Куда не отправил бы? На роды?
Джулия промолчала. Поднимались на крышу мы также в тишине. Безмолвно я наблюдала, как журналистка делает первую затяжку. Утреннее солнце делало короткий ежик волос Джулии светлее. Очень красивый цвет. Медовые переливы подходили к оттенку ее кожи. Но она мне так и виделась с длинными волосами.
– Ты давно носишь короткую стрижку? Мне кажется, тебе бы пошли длинные волосы, – выпалила я неожиданно для себя самой. Сигарета дрогнула в руках журналистки.
– Знаешь, критика уместна, только когда о ней просят. В остальных случаях – лучше промолчать. – Она затушила недокуренную сигарету. Мои щеки налились румянцем. И какого черта я лезу со своими замечаниями? Хотя, с другой стороны, мои слова казались мне вполне невинными. Хлопнула дверь. Черт, будучи занятой собственными размышлениями, я и не заметила, как осталась на крыше одна. Чего это Сэлотто сегодня такая нервная? Неодобрительно качая головой и бормоча себе под нос, я вернулась в редакцию. Джулия, подхватив наши сумки, уже ждала у стеклянных дверей.
– Поехали, путь предстоит неблизкий. Артур заверил, что обо всем договорился, нам выпишут пропуск, – подгоняла меня внезапно ожившая журналистка. Я только удивленно хлопала глазами.
– Куда? На роды? Они же дома?
– В лечебницу! Господи, может, тебе у них провериться заодно. – Всучив мне в руки мою же сумку, Джулия стремительно направилась к лифту, едва не задев меня плечом. Да что с ней происходит? Неужели утренняя заторможенность так ее бесит? Не всем быть жаворонками, как она. Хмурясь, я проследовала за ней.
В местную психиатрическую клинику мы ехали в полном молчании. Сэлотто не включила радио, а я не смела раздражать ее вновь. После добрых двадцати минут невыносимой тишины я не выдержала и спросила Джулию:
– Можно все-таки поинтересоваться, что случилось?
Пальцы журналистки крепче впились в руль.
– Ты можешь мне довериться, иначе я буду думать, что причина во мне. К слову, я уже так думаю. – Я невесело улыбнулась. Сэлотто выдохнула.
– Ты говорила, что пыталась покончить с собой? Тебя не забирали в психушку?
Я вздрогнула от столь неожиданного вопроса.
– Нет. Моей семье ни к чему были скандалы и лишняя шумиха. Обошлись консультациями частного психиатра.
Джулия понимающе хмыкнула:
– Везет. А я в детстве довольно часто лежала… в советских детских психиатрических больницах всегда была желанным гостем.
– Что? Советских? – Я подумала, что мне послышалось.
– Именно. Я знаю, что ты русская. Увы, я уже подзабыла язык, меня перевезли в США, когда мне было семь. Но эти семь лет оставили наиярчайшие воспоминания. – Грустный смех Джулии, казалось, осколками обрушился на пол. Мое сердце словно сжалось.
– И тебя зовут?..
– Юля. Несложно догадаться. Но ты хочешь меня спросить не об имени, верно? – Не дожидаясь моего ответа, Сэлотто продолжила: – Когда мне было пять, в нашей квартире, в пятиэтажном доме, случился пожар. Все были уверены, что виновата в нем я. Ну, как все. Местный полицейский, моя мать, соседи. Чего еще ожидать, если пятилетку оставить дома одну. Конечно, матери влетело, но я пострадала сильней. Не после пожара, позже. – Джулия выдержала паузу, сосредоточившись на повороте. Удобно все решили для себя и участковый, и ее мамаша.
– Мне было шесть, и мы с мамой находились в гостях у ее хорошей знакомой. У этой самой знакомой тоже была дочь – моя ровесница. Мы не поделили тогда одноглазого плюшевого кролика, как следствие – она влепила мне пощечину. Как же я тогда разозлилась, боже. Все, что я помню, как эта дура бежит к матери и орет, что я сожгла ее игрушку, а теперь и вся комната в огне. А я стою с горящим плюшевым кроликом в руке, не чувствуя жара. Ужас на лице моей мамы невозможно было передать. Она что-то кричала, пытаясь вытащить меня из пламени.