Я хранила молчание, не отнимая руки, и несмело глядела на мать. Елизавета Андреевна первая отвела глаза.
– В Чарльза я влюбилась по-настоящему. Пусть это меня и не оправдывает, но мне важно объяснить, почему я тебя оставила с бабушкой. Я была напугана и совершенно не верила, что из меня получится хоть сколько-то приличная мать. Наш брак с твоим отцом – глупая ошибка. Только когда мой покойный второй муж забрал в наш дом осиротевшего Джозефа, я наконец-то поняла, что такое быть матерью. И вот в один прекрасный день мой сын приводит тебя в нашу семью. Подумать не могла, что Джозеф встретит мою родную дочь и женится на ней. Но как я могла разрушить его счастье, сказав, что он выбрал в жены мою дочь? О которой, к слову, он и не подозревал. О твоем существовании знал только Чарльз. – Мама замолчала. А я почувствовала, как меня трясет от гнева. Я убрала руку.
– Ты имеешь право злиться, но в тот момент для меня ребенком был только Джозеф. Милый Джо. Чувство вины подтачивало мое сердце, как могильный червь. Чарльз еще при жизни разделил наследство между детьми. У Джо достаточно денег и имущества. Я наследовала после смерти мужа особняк. Конечно, я осознавала, что этого не хватит, чтобы искупить мои грехи перед тобой, но в тот же день, когда нотариус озвучил последнюю волю сэра Чарльза, я переписала завещание, и моей наследницей стала ты. Теперь Андерсон Мэнор по праву принадлежит тебе, Алиса. Надеюсь, ты все-таки станешь счастливой.
Несколько опешив, я в замешательстве посмотрела на мать. Думала, удивить меня это семейство уже не в силах. Странно, Елизавету Андреевну я к своей семье не относила. Совсем.
– Я очень признательна… Но как же Джозеф? Не примет ли он подобное решение как предательство?
Мама неожиданно рассмеялась. Слабо, хрипло и как-то придушенно.
– Джо, разумеется, может быть иногда непредсказуем, спонтанен, но сердце у него доброе. Он любит тебя, не сомневаюсь.
Еле сдерживая негодование на такое откровенное нежелание Елизаветы Андреевны замечать очевидные вещи, я принялась разглядывать собственные ногти, которые уже успели оставить отпечатки в виде полумесяцев на ладонях. Когда я разжала кулаки, следы от ногтей налились кровью. Я вытащила салфетку из коробки, что стояла на прикроватной тумбе, и промокнула выступившие алые капли.
– Ты была очень прозорлива в своем решении покинуть нашу квартиру и отправиться в Лондон за богатым мужем, но вот в отношении приемного сына ты совершенно слепа. – Я поднялась с постели, сжимая салфетку в руках и с вызовом глядя на мать. Та приподняла тонкие брови.
– И чего же я, по-твоему, не замечаю?
Прикрыв веки, я сосчитала про себя до трех.
– Джозеф давно утратил все чувства ко мне. Все, кроме раздражения и неопределенности.
За окном начался снегопад, и белые хлопья липли к кристально чистым стеклам. Хотелось распахнуть настежь закрытые окна и впустить свежий воздух вместе с кружившимися в танце снежинками в затхлую комнату. Мне становилось нечем дышать.
– А что ты чувствуешь, дочка?
Услышав такое простое, но настолько неправильно прозвучавшее из уст Елизаветы Андреевны слово, я отвлеклась от созерцания белой пелены и вновь обратила свой взор на матушку.
– Прости, мама, но, кажется, я сейчас не способна что-либо испытывать к мужчинам. Я слишком устала.
Уголки рта матери дрогнули. Улыбка на лице мамы смотрелась так же неуместно, как клоун на похоронах. Снова мысли о смерти. Мне оставалось лишь печально вздохнуть и решиться на один отчаянный поступок. Я подошла к изголовью кровати и, наклонившись, оставила невесомый поцелуй на щеке мамы. Это жест вышел столь же неловким, как и все наше с ней общение. Быстро сделав шаг назад, я отметила, как Елизавета Андреевна медленно дотронулась чуть дрогнувшими пальцами до того места, где только что были мои губы. Не давая ей возможности прокомментировать случившееся, я стремительно удалилась из покоев матери.
Глава 3Старый друг
Лилии. Белыми цветами, запах которых вызывал головную боль, украшали и свадьбы, и дни рождения, и похороны. Я тщетно пыталась стряхнуть с лацкана черного пиджака оранжевую пыльцу, намертво прилипшую к ткани. Намертво. Мы с Джозефом сидели в первом ряду, откуда был хорошо виден открытый гроб. Организацию похорон родной матери мне не доверили, и потому мой муж полностью взвалил эту ответственность на свои плечи. Местная церковь до неприличия обрадовалась возможности провести панихиду. Для церкви Святого Варфоломея, стремительно терявшей прихожан в последнее время, поминальная служба известной персоны могла увеличить паству. Я не имела права их винить, скорее, чувствовала облегчение, что эта неотвратимая трагедия хоть кому-то принесла пользу.
Сегодня многие жители небольшого городка осмелились присоединиться к нашему трауру. Зал, заставленный треклятыми лилиями, пропахший ладаном, который буквально въелся в стены церкви, был полон. Полон людей, которых я ни разу в жизни не видела, за исключением моей золовки Виктории и ее семьи. Не в силах смотреть на мать, что выглядела такой живой благодаря стараниям гримеров, я переводила взгляд со священника на горевшие свечи и обратно. Чуть повернув голову вправо, мы встретились взглядами с мужем Виктории. Он тупо пялился на меня, и его без того малосимпатичную физиономию уродовала улыбка умственно отсталого. Блестевшую на свету лысину покрывала испарина. Я содрогнулась от омерзения и поспешила отвернуться. Слова священника были неразличимы для меня. Их смысл ускользал, подобно речи на незнакомом языке. В гробу вместо мамы я упорно видела Джулию. Ногти вновь впились в едва зажившие ранки на ладонях. С моих губ сорвался тихий стон.
– Дорогая, тебе нехорошо? – Джо тронул меня за колено. Нужно было надеть брюки, а не юбку. Я невольно дернула ногой.
– Все в порядке, просто голова от запахов разболелась, – шепотом врала я нелюбимому супругу прямо на похоронах матери. Хотелось встать и уйти. Но я боялась не выдержать любопытных взглядов, которые неизбежно провожали бы меня до самых дверей. Я осталась сидеть на своем месте. Не успев опомниться, мы покинули тесную церковь и направились на кладбище. Я замыкала шествие. Джо, забыв о своей роли верного мужа, спешил отыграть до конца образ преданного и любящего сына, помогая нести гроб четверым неизвестным мне мужчинам. Пальто не справлялось со своей задачей уберечь меня от холода, поэтому я, подняв воротник и обхватив себя за плечи, дрожала, как лист на ветру. Кто-то накинул поверх моего пальто какую-то тяжелую ткань. Вздрогнув, я завертела головой по сторонам. Никого рядом не обнаружила. Знакомый успокаивающий запах лаванды заполнил мои ноздри. Я медленно перевела взгляд на обретенный предмет. Моя любимая шаль, принадлежащая когда-то бабушке, согревала меня сейчас. Все же определенно стоит заглянуть к доктору Белл.
Звуки, доносившиеся от толпы людей, одетой, точно назло белизне снега, сплошь в черное, стихли. Силуэты превратились в едва различимые точки, мелькавшие где-то вдали. Разве можно было за это короткое время так отдалиться от них? Я прибавила шаг. Но чем больше я стремилась к ускользающим от моего взора точкам, тем дальше они уходили. Остановилась. Обернулась вокруг своей оси. Место казалось смутно знакомым. В окружении каменных надгробий я почувствовала себя весьма неуютно. На кладбище это было вполне объяснимо. Вот только погост, на котором я оказалась, находился от нашей церкви в нескольких десятках миль. Тоттенем. Мое больное воображение рисовало густые тени, скрывавшие в своем мраке голые ветви деревьев. Из звуков – только мое сбившееся дыхание да громкий стук сердца. Понимая, что догнать ушедшую вдаль процессию мне не удастся, я развернулась и направилась в обратную сторону. С каждым моим шагом темнота подступала все ближе, пока, вопреки всем законам природы, не наступила ночь.
Снег скрипел под моими подошвами, запах лаванды, исходивший от шали, успокаивал. Я чувствовала себя лишенной всякого выбора и безвольно следующей указаниям невидимой руки. Пройдя кладбище, я очутилась на пустой дороге, по моим предположениям, ведущей в никуда. Как и в прошлый раз, когда я провожала в последний путь мистера Миллигана, перейдя шоссе, я оказалась в лесу. Совершенно не понимая, в какую сторону мне следует идти, я все равно была уверена в том, что сегодня в трамвае выпью чаю со старым другом. Луна освещала обнаженный лес неестественно ярко, и, кроме моих собственных неспешных шагов, других звуков я не слышала. Вскоре вдалеке замерцали желтые огоньки окошек старого трамвая. К своему удивлению, я была почти этому рада. Впрочем, если выбирать между бесцельным блужданием в темном лесу и теплым чаем в компании знакомого лесника, определенно второй вариант импонировал мне куда больше. Ускорившись, я заспешила к трамваю. Едва я достигла цели своего пути, как остановилась и замерла, не дойдя до хижины и пары ярдов. В груди будто разлили свинец. Забыв, как дышать, я уставилась в горевшие окна. Рассеянный мягкий свет освещал силуэты двух женщин. Очень знакомых женщин. Моя мама и бабушка собирались пить чай. Кажется, я вовремя.
Не успела я постучать, как дверца трамвая со скрипом отворилась и передо мной предстала бабушка. Алевтина Анатольевна тепло улыбнулась мне и, поправив свою же шаль на моих плечах, тихонько произнесла:
– Ох, Алисочка. Вся в снегу. Заходи скорее, мы тебя заждались.
Потеряв дар речи, я проследовала за бабушкой внутрь хижины. Пахло как в родном доме, в Петербурге. Аромат бергамота и свежей выпечки витал в воздухе. Мама, вполне живая, с румянцем на щеках, сидела за круглым столом и медленно размешивала сахар в чашке. Выглядела она лет на десять моложе, чем во время нашего с ней последнего разговора.
– Мама? – Я сглотнула слюну. Во рту от волнения пересохло. Алевтина Анатольевна обошла маму со спины и положила руки ей на плечи. Моя семья снова со мной. Только вот почему?
– Алиса, не стой, садись за стол, – мама все так же разговаривала с легким акцентом. Да, ласкового тона от нее не дождешься даже после смерти. Дрожа всем телом, я опустилась на стул, не удосужившись снять с себя пальто. Бабушка, погремев посудой в кухонном шкафчике, вытащила на свет забавную чашку с нарисованным котенком в розовой юбке. Мою любимую. Твердой рукой Алевтина Анатольевна налила мне чай.