Обсуждая различные типы танков и их соответствующие качества, Тома заметил, что, если бы ему нужно было выбирать между «толстой шкурой» или «быстроходным», он всегда бы выбрал последний. Другими словами, скорость он ставил выше брони, из большого опыта зная, что скорость более желанное качество. Согласно его мнению идеальный танковый полк состоял бы на две трети из больших танков, относительно быстрых, и на одну треть из очень быстрых легких танков.
Говоря о наступлении 1940 года, Тома заявил: «Все танковые офицеры хотели видеть Гудериана командующим танковой армией, наступающей через Арденны. Клейст не понимал сути танков, ведь ранее он был одним из главных их противников. Поставить во главе бронетанковых сил скептика, пусть даже новообращенного, — так же типично для немецкой армии, как и для вашей. Правда, Гудериана считали трудным подчиненным. Решающим голосом обладал Гитлер, а он предпочел назначить Клейста. Тем не менее для осуществления непосредственного прорыва пригласили Гудериана, и он провел эту операцию в том же духе, что и на маневрах 1937 года. После этого он возглавил наступление к Ла-Маншу, сосредоточившись на развитии успеха и „посылая к черту, что происходит позади“. Такой напор оказался решающим фактором, поскольку не дал французам собраться с силами.
В немецкой армии часто говорили, что Гудериана постоянно видели красным от напряжения и что он всегда предпочитает нападать как бык.[5] Я не согласен с этим мнением. Я лично служил под его командованием под Смоленском в 1941 году, где сопротивление оказывалось очень яростно, и считаю, что это был прекрасный командир в тех трудных обстоятельствах».
Я спросил Тома, что он считает основными факторами, позволившими немецким войскам одержать сокрушительные победы в начале войны, и он указал пять причин:
«1. Концентрация всех сил на участке прорыва в сотрудничестве с бомбардировщиками.
2. Развитие успеха операции во время ночных маршей по дорогам; в результате удавалось проникнуть глубоко на территорию противника, за линией фронта.
3. Недостаточная противотанковая оборона противника и наше превосходство в воздухе.
4. Тот факт, что бронетанковая дивизия сама перевозила топливо, достаточное для продвижения на 150–200 километров, а также дополнительное снабжение передовых танковых частей с воздуха посредством сброса контейнеров на парашютах.
5. Перевоз трехдневного провианта в танках и запасов еще на три дня в колоннах снабжения танковых полков, а также еще на три дня — в колоннах снабжения дивизий».
Тома упомянул некоторые примеры продолжительных и протяженных марш-бросков бронетанковых сил. В ходе польской кампании это был семидневный марш-бросок из Верхней Силезии к Варшаве, в среднем по 30 миль в день, учитывая боевые столкновения. На второй стадии французской кампании это был бросок из Марна в Лион, приблизительно с той же скоростью. В 1941 году в СССР это был бросок из Рославля за Киев, совершаемый со средней скоростью 15 миль в день на протяжении двадцати дней, а также бросок из Глухова в Орел со скоростью сорок миль в день. (Гудериан описал мне маршрут его танковой группы во время вторжения в СССР, которая двигалась с еще большей скоростью. Одна из передовых дивизий Гудериана в первый же день преодолела 50 миль. До Минска, находящегося в 210 милях от границы, она дошла на шестой день, после очередного броска на 50 миль).
Тома подчеркнул важность нахождения командира бронетанковых войск на передовых позициях, «посреди своих танков». Он должен отдавать «приказы в седле», как это делали кавалерийские командиры былых времен. «Тактическая задача командира состоит в том, чтобы находиться впереди, на месте. Административные задачи он должен передать начальнику своего штаба».
Затем Тома поговорил о реорганизации немецких бронетанковых сил накануне русской кампании и дал понять, что считает ее серьезной ошибкой. «Каждую бронетанковую дивизию лишили одного из двух танковых полков, чтобы сформировать дополнительные бронетанковые дивизии и довести их число до двадцати. Я не был согласен с этим решением и выразит свой протест Гитлеру, ибо он всегда лично интересовался техническими вопросами». Тома утверждал, что в итоге это ослабило баланс, поскольку удваивало количество штабов и войск поддержки без существенного увеличения бронетанковой мощи. «Но мне не удалось переубедить Гитлера, одержимого идеей увеличения количества дивизий. Цифры всегда возбуждали его воображение». (Гудериан заметил: «Тома прав, критикуя реорганизацию немецких бронетанковых сил перед русской кампанией. В танковых дивизиях должно быть много танков. Я полностью согласен с его взглядами, так же как и со взглядами генерала Манштейна, одного из наших ведущих танковых командиров»).
Далее Тома продолжал: «В польскую кампанию Гитлер не вмешивался, но среди публики распространилось мнение о его „личном участии“ в разработке стратегии — и еще более после французской кампании, — что вскружило ему голову. У него имелось некоторое чутье относительно стратегии и тактики, но он не понимал многих деталей руководства. Он часто предлагал хорошие идеи, но был упрям как скала, из-за чего эти идеи заканчивались провалом.
Двадцать бронетанковых дивизий — это звучало громко, но в действительности количество танков увеличилось не намного. Наша боевая мощь составляла только 2434 танка, а не 12 000, как утверждали русские. Примерно две трети из них были средними танками, тогда как во время первой кампании две трети составляли легкие танки».
Обсуждая русскую кампанию, Тома сказал, что немецкие бронетанковые войска разработали новый метод, весьма успешный. «Бронетанковые дивизии прорывали линию фронта по ночам, а затем прятались в лесах позади фронта. Тем временем русские закрывали прорыв. Наутро немецкая пехота начинала наступление на особенно укрепленный сектор, который, естественно, трещал по швам, когда бронетанковые дивизии появлялись из-за спины противника и наносили удары с тыла».
Для кампании 1942 года были сформированы четыре новые бронетанковые дивизии — в основном после расформирования существующих кавалерийских дивизий, показавших свою неэффективность. Еще три пехотные дивизии были моторизованы вдобавок к десяти, моторизованным для кампании 1941 года. «Но только десять из двадцати прежних бронетанковых дивизий были доукомплектованы, потому что по приказу Гитлера производство танков было приостановлено ради развития программы подводных лодок».
Тома резко критиковал провалы высших генералов и фюрера, не оценивших всю важность бронетехники, не увеличивших ее до необходимого количества и не придавших ей необходимую организацию. «То, что у нас имелось, было неплохо для разгрома Польши и Франции, но недостаточно для покорения России. Там такие огромные пространства, и передвигаться по ним трудно. В наших бронетанковых дивизиях должно было быть раза в два больше танков, а их моторизованные пехотные полки не отличались особой мобильностью.
Изначальная организация нашей бронетанковой дивизии была идеальна: два танковых полка и один полк моторизованной пехоты. Но последнему следовало перемещаться в бронированных транспортных средствах, даже если это влекло за собой увеличение расхода топлива. На ранней стадии русской кампании можно было перевозить пехоту ближе к месту сражения на грузовиках. Часто пехотинцы высаживались в четверти мили от линии фронта. Но когда у русских появилось больше самолетов, то колонны грузовиков стали уязвимы для ударов с воздуха, и пехоте приходилось высаживаться дальше. Необходимую для боя мобильность могла поддерживать только бронированная пехота.
Что еще хуже, эти неуклюжие грузовики увязали в грязи. Франция была идеальной страной для бронетанковых сил, но Россия — наихудшей, из-за того что большая часть пространства представляла болота или песок. Иногда песок был глубиной в два-три фута. Когда начинались дожди, он превращался в болото».
Далее Тома добавил: «По сравнению с этим Африка представляла собой настоящий рай. Побывавшие в России танковые войска с легкостью адаптировались в Африке. Было бы ошибкой приспосабливать опыт африканской кампании для иных условий. В будущем для вас будет иметь значение только Россия, а никак не пустыня». Таков был его вывод.
Тома особенно подчеркивал, что еще одной ошибкой в ходе русской кампании явилась недостаточная согласованность действий бронетехники и авиации. «Из-за этого мы лишились многих побед. Причина заключалась в том, что парашютные войска подчинялись люфтваффе, и между руководством разных родов войск возникали конфликты. В частности, препятствия чинил Геринг. Другой помехой была слабость нашей самоходной артиллерии. Это незаменимое оружие, но у нас оно по большей части было импровизированным, сделанным впопыхах, с перегруженной ходовой частью».
Попав в плен под Эль-Аламейном осенью 1942 года, Тома не мог описать ситуацию последних стадий войны. В тот период одним из видных представителей танковой школы был Мантойфель, подтвердивший более раннее впечатление Тома на ситуацию в целом, а также дополнивший его своими наблюдениями. Данный мне отчет Мантойфеля слишком долог и подробен для неспециалистов, но некоторые из его ключевых высказываний стоит здесь процитировать: «Танки должны быть быстрыми. Это, я скажу, наиважнейший урок войны относительно танков. „Пантера“ в качестве прототипа следовала верному направлению. „Тигр“ мы называли „мебельным фургоном“, хотя для начального прорыва это была неплохая машина. Его медленная скорость представляла неудобство больше в России, нежели во Франции, из-за больших расстояний».
Что касается русских танков, то Мантойфель сказал следующее: «Танк „Иосиф Сталин“ — самый тяжелый в мире; у него мощные гусеницы и хорошая броня. Еще одно его преимущество — низкая посадка; он на 51 см ниже нашего Pz. V, „пантеры“. В качестве „танка прорыва“ он, несомненно, хорош, но слишком медленный».
Затем Мантойфель затронул тему недостатков в организац