На основании своего боевого опыта я до сих пор придерживаюсь мнения о важности искусственного задымления во время атаки. В дальнейшем его роль только увеличится в силу того, что боевые действия будут вестись как на земле, так и в воздухе; особенно это важно тогда, когда наши собственные воздушные силы не могут осуществлять эффективную поддержку в нужный период времени и на ограниченном пространстве. Специалисты-химики должны разработать низко стелющийся и плотный дым, покрывающий большую площадь.
Под тактикой подразумевали искусство развертывания войск на поле боя в нужное время и на наиболее подходящих для осуществления планов участках, что позволяло использовать вооружение с максимальной эффективностью. Мне кажется, эту концепцию следует расширить и включить в категорию „боевых средств“ и „боевой мощи“ топливо… Следует осуществлять тактический контроль за поставками нужного количества топлива в нужное время туда, где оно больше всего необходимо во время сражения».
В отношении боевого состава Мантойфель высказал предположение, что в будущем сохранятся два основных типа дивизий: пехотная, перемещаемая на колесном моторном транспорте, и бронетанковая, которую он предпочитал называть мобильной. Обсуждая со мной последний тип непосредственно после войны, он предложил организацию (описанную в первом издании этой книги), очень похожую на ту, что существовала под конец войны, хотя и с увеличенной долей полугусеничного транспорта для вспомогательных элементов дивизии. Но после некоторого размышления он пришел к выводу, что лучше увеличить долю танков и уменьшить долю пехоты, если для повышения скорости переброски посадить ее на полностью гусеничные средства передвижения. Вместо трех танковых батальонов по 60 танков в каждом дивизия такого типа должна иметь четыре формирования по 100 танков в каждом. Пехоты в дивизии должно быть три батальона, оснащенных бронированными транспортными средствами, вместо четырех батальонов на полугусеничных или колесных транспортных средствах. В определенном роде это возврат к довоенной структуре танковой дивизии, когда танки были значительно легче по весу и вооружению. «Это ошибочная идея — полагать, будто с увеличением мощи танковых пушек не требуется увеличивать и количество танков, — сказал Мантойфель. — Количество готовых к сражению танков угрожающе падает после марш-бросков и первых столкновений».
Как и Тома, он сетовал на реорганизацию бронетанковых дивизий перед русской кампанией, вследствие которой дивизии оказались без половины своих танков и получили вместо них второй пехотный полк. «Таким образом, дивизия лишилась основной ударной силы и импульса, тогда как любые меры по реорганизации должны только их увеличивать. Сила атаки теперь во многом зависела от пехоты, а это неправильно. В сражении с участием танков основную роль играют танки, а все остальное вторично. Бронетанковую дивизию можно усиливать только путем усиления танкового ядра». (Позже Гудериан также сказал, что в дивизии следует увеличивать долю танков примерно до четырех сотен).
«Именно массированный костяк танков придает бронетанковой дивизии необходимый для наступления импульс; задача пехоты — помогать танкам и выполнять второстепенные обязанности: например позволять танкам сосредоточиваться на направлении главного удара. Использование пехоты в качестве основной силы — это ошибочный путь, ведущий к застою; он дает неверное представление, будто пик развития бронетанковых войск достигнут, а это вовсе не так».
По поводу дополнительных элементов Мантойфель сказал следующее: «Войска, сопровождающие ядро танков — пехоту, инженеров, артиллерию, — следует делать мобильными, чтобы они не отставали от танков во время наступления. Во время войны для этих целей артиллерия в танковых войсках использовала ходовую часть танков; в будущем еще более обоснованно использовать более легкую ходовую часть. Танковая пехота и инженеры использовали так называемые SPW (schutzen-panzer-wagen), легкие бронированные полугусеничные машины, хорошо передвигавшиеся по пересеченной местности и на удивление легко преодолевавшие самую глубокую грязь в СССР. В первых сформированных танковых дивизиях только один батальон пехоты и одна инженерная рота передвигались на полугусеничном транспорте, но в ходе войны стало возможным увеличить их количество в ряде дивизий, то есть сделать механизированными один пехотный полк, некоторые подразделения зенитной артиллерии и некоторые подразделения полевой артиллерии. В будущем транспорта такого рода должно быть достаточно для боевых эшелонов обычной пехоты. Но для пехоты бронетанковых дивизий потребуются полностью гусеничные транспортные средства. Это требование относится и к другим боевым элементам дивизии, тогда как определенная доля транспорта поддержки должна приходиться на вездеходы. Артиллерия должна быть самоходной, на танковых шасси, и не требующей для перемещения тягачей».
Часть IIIГЛАЗАМИ НЕМЦЕВ
Глава XIКак Гитлер покорил Францию и спас Британию
Любое событие со временем воспринимается иначе, и особенно это верно в отношении войны, когда судьбы миллионов людей зависят от решения одного человека, меняющего ход истории. При этом он может руководствоваться самыми причудливыми обстоятельствами, а о настоящих причинах знают только несколько остающихся в тени человек, имеющих основания хранить молчание. Иногда истина всплывает позже; иногда не обнаруживается никогда.
Когда же правда становится известной, нередко оказывается, что она согласно распространенному изречению «невероятнее любого вымысла». Автор художественного романа, пожалуй, не раз бы усомнился, прежде чем использовать в повествовании такие противоречивые и психологически недостоверные мотивы.
Вряд ли что-то может показаться более поразительным, чем события 1940 года, когда Франция была завоевана в ходе наступления, в успех которого не верил почти никто из высшего германского руководства. Вторжение закончилось удачно только благодаря позднему изменению планов со стороны немцев и чрезмерной вере в свои силы со стороны французов. Еще более странным представляется то, как британской армии удалось избежать ловушки, а самой Великобритании избавиться от опасности вторжения. Истина в данном случае противоречит распространенному тогда мнению. Вряд ли англичане в то время, как и самые верные сторонники Гитлера в Германии, поверили бы правде. Некоторый свет на реальное положение дел был пролит позже, на Нюрнбергском процессе.
Эвакуацию британской армии из Франции часто называют «чудом Дюнкерка», потому что немцы достигли берегов Ла-Манша за спинами англичан, когда основные силы тех еще находились в глубинных районах Фландрии. Казалось, что они вот-вот будут отрезаны от моря, как были отрезаны от своих баз и от основных сил французов. Уцелевшие не переставали удивляться, как им удалось спастись.
На самом деле англичан избавило от поражения только личное вмешательство Гитлера. Неожиданный приказ остановил наступление немецких танков на самом пороге Дюнкерка и удерживал их, пока отступающие англичане подходили к порту.
Но даже тогда ускользнувшая из ловушки британская армия была не в состоянии защищать свою страну. Она бросила технику и оружие во Франции, а склады дома почти опустели. В течение нескольких следующих месяцев остатки плохо вооруженных британских подразделений находились перед лицом многочисленной и хорошо вооруженной немецкой армии, покорившей Францию, и разделяла их только узкая полоска воды. И все же вторжения не последовало.
В то время мы верили, что страну спас отпор, который военно-воздушные силы дали люфтваффе во время так называемой «Битвы над Британией». Но это лишь частично объясняет случившееся, причем уже на поздней стадии. Главная причина состоит в том, что Гитлер не хотел покорять Англию. Он мало интересовался подготовкой к вторжению и на протяжении многих недель не делал ничего для ее ускорения; затем, после очередного кратковременного порыва, и вовсе свернул подготовку. Вместо этого он предпочел напасть на Россию.
Прежде чем рассказывать о внутренних мотивах этого судьбоносного решения, следует изложить предшествовавшие ему события, не менее поразительные, чем последующая кульминация. Если Англию спас Гитлер, то Франция была покорена вопреки его генералам.
Когда Франция уже лежала под немецким каблуком, солдаты из победоносной армии были бы крайне удивлены, узнав о том, что никто из их высшего руководства не верил в возможность такой победы и что она достигнута только благодаря плану, навязанному генералам в результате закулисных интриг. Более того, большинство солдат были бы потрясены, узнав, что шестью месяцами ранее едва не получили приказ идти на Берлин, а не на Париж. Тем не менее таковы факты, скрытые за праздничным фасадом.
Почему Гитлер решился на нападение
Покорение Запада, которое сейчас нам кажется таким необратимым, происходило в атмосфере страха и сомнений. Предшествующий период был назван американцами «Странной войной» в насмешку над нерешительностью союзников. Вряд ли такое название справедливо, поскольку в то время союзникам, как показали последующие события, для наступления недоставало снаряжения и оружия. Но «странные» эпизоды случались и на стороне немцев.
После покорения Польши и раздела военных трофеев с Россией Гитлер запросил мира у западных держав, но получил отказ. Фюрер испытывал растущий страх перед своей затеей и перед временным союзником. Фюрер высказывал мнение, что затяжная война на истощение с Великобританией и Францией постепенно исчерпает ограниченные ресурсы Германии и сделает ее беззащитной перед роковым нападением России с тыла. «Никакой договор или пакт не обеспечит надолго нейтралитет России», — повторял он своим генералам. Страх и желание заключить мир с Западом подтолкнули его к наступлению на Францию. Гитлер надеялся, что после покорения французов ему будет проще договориться с англичанами. Он полагал, что время работает против него.
Гитлер не рискнул начать затяжную игру в ожидании, что французы устанут от войны. Он верил, что в тот момент располагал необходимыми силами и средствами для разгрома Франции. «В определенных видах оружия, в решающих его видах, Германия на сегодняшний день обладает явным и непререкаемым превосходством». Гитлер чувствовал, что должен нанести удар как можно быстрее, пока не стало поздно. Поэтому он и приказал: «Наступление должно начаться, если это окажется возможным, этой осенью».
Расчеты Гитлера и его инструкции были изложены в пространном меморандуме от 9 октября 1939 года. Он мастерски выполнил анализ военных факторов сложившейся ситуации, упустив при этом важный политический фактор — «бульдожью хватку» потревоженных англичан.
Это может показаться странным, поскольку в книге «Майн кампф» будущий фюрер специально останавливался на «бульдожьей решительности» англичан во время войны и предупреждал о тревожной тенденции немцев обманываться на этот счет. Неужели перспектива близкой победы настолько вскружила ему голову, что он забыл о своем собственном предупреждении? Похоже, впрочем, что именно эти соображения и подталкивали его к более решительным действиям, ведь он уже втянул Англию в войну, хотя и надеялся, что склонность англичан к компромиссам возьмет верх над их «бульдожьими инстинктами». Впрочем, резкие высказывания английских политиков не давали ему повода надеяться на компромисс даже до попытки заключения мира.
Во второй половине сентября, когда сопротивление поляков было сломлено, Гитлер вновь увлекся идеей наступления на запад. Генерал Варлимонт, тогда возглавлявший отдел национальной обороны в ОКВ, поведал мне: «Впервые я услышал о намерении Гитлера, посетив его штаб в Цоппоте (Сопот) на Балтийском море во время последней стадии польской кампании. Оно поразило даже Кейтеля, рассказавшего мне о нем. Немецкие военные силы не были готовы к такой кампании, даже теоретически, и уж конечно не было разработано никаких планов». Верховное армейское руководство сильнее обеспокоилось в конце сентября, когда Гитлер сообщил ему о своих намерениях и приказал разработать план. Генералы надеялись, что наступит время для передышки, когда западные страны спокойно соберутся с силами и подумают, вступать ли им в продолжительную войну или предпринять неожиданное наступление на Германию, которое немного охладит их пыл. Теперь, когда можно было перебросить основную массу сил из Польши, оставалось надеяться, что немцам удастся отразить любое франко-британское наступление.
Но Гитлер настаивал на непосредственной атаке с целью защиты промышленности Рурской и Рейнской областей, расположенных неподалеку от бельгийской границы. Фюрер считал, что в глубине души бельгийцы не намерены сохранять нейтралитет, и особо подчеркивал тот факт, что все их укрепления сооружены вдоль границы с Германией, а не вдоль границы с Францией. По его словам, разведка перехватила частные разговоры между представителями штабов Франции и Бельгии, в которых говорилось о том, что французские и британские армии могут войти в Бельгию и сосредоточить основные силы у границы с Германией. Поэтому необходимо помешать противнику сосредоточить свои силы и «развязать войну в самом сердце нашей военной промышленности». (В каком-то отношении Гитлер был прав, поскольку именно такой план 1 сентября предложил Гамелен, верховный главнокомандующий Франции, судя по французским документам и его личным воспоминаниям).
По этим причинам непосредственный удар должен быть направлен против Бельгии, а потом против Франции. Поначалу Гитлер не собирался нападать на Нидерланды — он надеялся политическим образом договориться о передаче территории в районе Маастрихта, расположенной клином между Германией и Бельгией. (В октябре, однако, он склонился к тому, чтобы оккупировать Нидерланды, выслушав доводы представителей военно-воздушных сил).
Раскол в командовании
Генералы Гитлера разделяли его опасения перед затяжным конфликтом, но не его уверенность в быстрой победе. Они не считали, что немецкая армия достаточно сильна, чтобы разбить Францию.
В отношении цифр их сомнения были оправданны. У них не было необходимого для успеха превосходства в числе дивизий — при любых расчетах. В каком-то смысле противник даже превосходил их по численности. Франция мобилизовала 110 дивизий и могла сформировать еще несколько из пяти миллионов обученных призывников; из них 85 дивизий было направлено против Германии (позже их количество увеличилось до 101). Англичане отправили пять дивизий и обещали отправить еще (зимой на континент прибыли восемь дивизий). Бельгийцы могли мобилизовать 23 дивизии. Немецкая же армия вступила в войну с 98 дивизиями, но только 62 из них были готовы к боевым действиям; остальные входили в резерв, или ландвер (ополчение), плохо оснащенный и состоявший в основном из мужчин старше сорока лет, принимавших участие в предыдущей войне и недостаточно подготовленных. Кроме того, какое-то количество дивизий необходимо было оставить на востоке для удержания оккупированной Польши, и на тот случай если в войну вступит Россия.
Неудивительно, что высшие немецкие генералы не видели никаких перспектив в предлагаемом наступлении. В отличие от Гитлера они не верили в современное механизированное оружие — бронетехнику и авиацию — и не считали, что новая техника важнее численности личного состава. (К тому же большинство из них опасались развязывания новой мировой войны, против чего предупреждал Бек в своем меморандуме 1938 года).
Почти все генералы, с которыми я беседовал, включая Рундштедта и его основного стратега Блюментритта, честно признавались, что не ожидали такого успеха от наступления. Описывая распространенные среди высшего командования взгляды, Блюментритт сказал: «Только Гитлер верил в возможность решающей победы». Но некоторые более молодые генералы, особенно Манштейн и Гудериан, считали, что победа возможна при условии использования новых приемов ведения войны. При поддержке Гитлера они были готовы доказать свою точку зрения и тем самым изменить ход истории.
Генерал Зиверт, личный помощник Браухича с 1939 по 1941 год, сказал, что до окончания польской кампании план наступления на запад даже не рассматривался; он же рассказал мне о реакции Браухича на приказ Гитлера. «Фельдмаршал фон Браухич стоял насмерть против этого плана. Все касающиеся его документы в свое время будут доступны в архивах, и из них станет понятно, что он советовал отказаться от наступления на запад. Он даже лично встретился с Гитлером, чтобы доказать ему всю неразумность такой попытки. Когда стало ясно, что фюрер не изменит своей точки зрения, Браухич начал подумывать об отставке». Я спросил, каковы были мотивы возражения. Зиверт ответил: «Фельдмаршал фон Браухич не считал немецкие вооруженные силы достаточно сильными для покорения Франции и утверждал, что вторжение во Францию повлечет за собой и полномасштабное участие в войне со стороны Великобритании. Фюрер не принимал это в расчет, но фельдмаршал предупреждал его: „Мы уже имели дело с англичанами в последней войне и знаем, насколько они упорны“».
Этот спор имел место 5 ноября. В конце концов Гитлер раскритиковал все доводы Браухича и приказал спланировать наступление на 12 ноября, но 7-го, после получения неблагоприятного прогноза погоды, приказ был отменен. Дату наступления перенесли на 17-е, а затем на еще более поздний срок. Злость Гитлера на ненастье выплескивалась и на его генералов, которые, как ему казалось, радовались плохим погодным условиям. Он думал, что они с готовностью хватаются за любой предлог, лишь бы оправдать свои сомнения.
Столкнувшись с противодействием верхушки армии, Гитлер 23 ноября созвал совещание в Берлине с целью навязать генералам свою точку зрения. Мне об этом рассказал генерал Рерихт, в то время занимавший должность руководителя отдела подготовки личного состава генерального штаба, а позже ответственный за сбор материалов и обобщение уроков кампании 1940 года. Рерихт сказал: «В течение двух часов фюрер пространно описывал ситуацию, пытаясь убедить армейское командование в необходимости наступления на запад. Особенно горячо он отвечал на выдвинутые ранее возражения фельдмаршала фон Браухича». Тем же вечером, уже после совещания, Гитлер снова все это повторил в личной беседе с Браухичем, который попросил отправить его в отставку. Гитлер отказался удовлетворить его просьбу и посоветовал фельдмаршалу выполнять приказы.
Далее Рерихт рассказал о том, что генерал Гальдер, так же как и Браухич, сомневался в успехе наступления. «Оба они утверждали, что немецкая армия недостаточно сильна, — только такие аргументы могли бы поколебать уверенность фюрера. Но фюрер заявил, что решающим является его личное мнение. После этого совещания для усиления армии были созданы новые формирования. Это была единственная уступка, на которую согласился пойти фюрер». (К маю 1940 года общее число дивизий на западе было доведено до 130. Что еще более важно, количество бронетанковых дивизий увеличилось с шести до десяти).
В своем обращении к высшему командованию Гитлер высказал беспокойство по поводу опасности со стороны СССР и заявил, что в конечном итоге необходимо развязать себе руки на Западе. Но союзники отказываются рассмотреть его предложения о мире и укрываются за своими укреплениями — вне досягаемости, но готовые выпрыгнуть при удобном случае. Долго ли Германия намерена терпеть такую неопределенность? Пока что у нее имеется преимущество, но через полгода ситуация может измениться.
«Время работает на наших противников». Даже на западе имелись поводы для беспокойства. «У нас есть ахиллесова пята — Рур… Если Великобритания и Франция прорвутся через Бельгию и Голландию в Рур, мы окажемся в величайшей опасности. Это приведет к параличу сопротивления Германии». Угрозу следует устранить, нанеся удар первыми.
Но в то время даже Гитлер не демонстрировал полной уверенности в успехе. Он называл наступление «рискованной игрой» и выбором «между победой и уничтожением». Более того, свой пламенный призыв он завершил на мрачной пророческой ноте: «Мне предстоит или выстоять, или пасть в борьбе. Я не переживу поражения моего народа».
Копия этого обращения была обнаружена в архивах верховного командования после поражения Германии и предъявлена в Нюрнберге. Но там ничего не упоминалось ни о возражениях Гитлеру во время обсуждения этого вопроса, ни о последующих возражениях со стороны генералов, что могло оборвать военную карьеру фюрера в первую же осень войны.
Генералы же, доведенные до отчаяния дурными предчувствиями, были готовы рассматривать крайние меры. Рерихт рассказывал мне: «С подачи Браухича и Гальдера в ОКХ рассматривался вопрос о том, что если фюрер не умерит свою политику и будет настаивать на своем плане, который втянет Германию в широкомасштабную борьбу против Британии и Франции, то генералам следует повернуть немецкие войска на западе на Берлин, чтобы сбросить Гитлера и нацистский режим.
Единственный человек, по-настоящему необходимый для успешного выполнения этого контрплана, сотрудничать отказался. Это был генерал Фромм, главнокомандующий армии резерва Германии. Он считал, что если войска получат приказ выступить против режима, то большинство их просто откажутся подчиняться, поскольку слишком доверяют Гитлеру. В этом отношении Фромм, безусловно, был прав. Его отказ сотрудничать был вызван вовсе не любовью к Гитлеру. Режим ему не нравился, как и другим, и в итоге он даже стал жертвой Гитлера, хотя и продержался до марта 1945 года».
Рерихт продолжал: «Мне кажется, план провалился бы даже без сомнений Фромма. Люфтваффе, пронацистская организация, легко могло подавить любое сопротивление армии, поскольку имело в своем составе зенитную артиллерию. Передача противовоздушной обороны в ведение Геринга и люфтваффе была хитрым и расчетливым шагом по ослаблению позиций армии».
Соображения Фромма по поводу реакции войск, по всей видимости, были верны. Это признавали и генералы, в то время недовольные его отказом сотрудничать; это подтверждают и наши наблюдения, как тяжело люди отказывались от веры в Гитлера даже в последние дни перед падением Германии. Но даже если бы заговор 1939 года провалился, и непосредственная его цель по свержению Гитлера не была достигнута, попробовать все равно стоило. По крайней мере попытка заговора потрясла бы Германию настолько, что помешала бы планам Гитлера по покорению Франции. В этом случае все европейские народы избежали бы невзгод, обрушившихся на них в результате этого иллюзорного триумфа. Даже немцы не пострадали бы настолько сильно, как пострадали после затяжной войны, сопровождавшейся все более разрушительными бомбежками.
Несмотря на то что заговор был обречен, Гитлеру не удалось начать наступление в 1939 году, как он планировал. Сопротивление природы оказалось сильнее сопротивления генералов, а суровые холода в первой половине декабря привели к целой серии задержек. Гитлер решил подождать до Нового года — до конца своеобразных рождественских каникул. После Рождества погода не наладилась, но 10 января Гитлер назначил окончательную дату наступления: 17 января.
Роковая случайность
В тот же день, когда Гитлер принял окончательное решение, произошел весьма драматичный инцидент. Здесь я излагаю случившееся так, как мне поведал генерал Штудент, командующий воздушно-десантными войсками Германии: «10 января майор, назначенный мною как офицер связи во 2-й воздушный флот, вылетел из Мюнстера в Бонн с заданием уточнить некоторые малозначимые детали плана в командовании флота. При себе у него был полный оперативный план наступления на западе. Вследствие морозной погоды и сильного ветра над замерзшим, покрытым снегом Рейном самолет сбился с курса и залетел на территорию Бельгии, где ему пришлось сделать вынужденную посадку. Майор не смог сжечь важные документы, а значит, общий состав наступательных действий на западе стал добычей бельгийцев. Немецкий военно-воздушный атташе в Гааге сообщил, что в этот же вечер король Бельгии имел долгую телефонную беседу с королевой Голландии».
Конечно, немцы тогда не могли знать, что именно случилось с важными документами, но, что вполне естественно, предполагали самое худшее. Во время этого кризиса Гитлер, в отличие от других, сохранял хладнокровие. Как рассказывал Штудент: «Интересно было наблюдать реакцию на инцидент со стороны высших лиц Германии. Геринг пришел в ярость, но Гитлер оставался спокойным и не терял самообладания… Поначалу он собирался нанести удар немедленно, но, к счастью, сдержался и решил полностью пересмотреть первоначальный план. Он заменил его планом Манштейна».
В конечном итоге все это обернулось неудачами для союзников, несмотря на фору в четыре месяца, полученную после задержки немецкого наступления на неопределенный срок. Началось оно только 10 мая, и даже тогда немцам удалось захватить инициативу, полностью разгромив французские армии, тогда как англичане чудом спаслись по морю из Дюнкерка. Все это произошло после того странного инцидента, в ходе которого какой-то майор доставил изначальный план немцев прямо в руки противнику.
Естественно усомниться в том, действительно ли это была случайность. Я затрагивал этот вопрос в послевоенных беседах с разными генералами, имевшими отношение к тому эпизоду. Было бы логично предположить, что хотя бы кто-нибудь из них возьмет ответственность за случившееся на себя и, в надежде показаться в выгодном свете, скажет, что таким образом собирался предупредить союзников, но все они отрицали свою причастность и, похоже, были уверены в том, что это действительно случайность. Вместе с тем известно, что адмирал Канарис, начальник немецкой военной разведки (позже был казнен по приказу гестапо), пытался помешать планам Гитлера и до весеннего нападения на Норвегию, Нидерланды и Бельгию передавал в эти страны сообщения о готовящейся операции, хотя к ним особенно и не прислушивались. Также известно, что Канарис действовал изобретательно и умело скрывал свои следы. Так что этот роковой случай, происшедший 10 января 1940 года, пока что остается загадкой.
Инцидент с самолетом вынудил Гитлера пересмотреть план — что, впрочем, обернулось для него победой, а пострадали от этого как раз союзники. Самое странное во всем этом то, что союзники не сделали почти ничего, чтобы помешать нападению немцев и воспользоваться планом, попавшим им прямо в руки. Секретные документы, которые перевозил немецкий офицер, не только не сгорели, но были копированы и переправлены правительством Бельгии правительствам Франции и Великобритании. Однако военные советники этих стран усомнились в подлинности полученных документов и сочли их дезинформацией. Вряд ли такая точка зрения оправданна, так как было бы глупо идти на обман и подталкивать бельгийцев к более плотному сотрудничеству с англичанами и французами. Ничто не мешало бельгийцам просто открыть границы и впустить англо-французские войска, укрепив оборону перед предполагаемым наступлением.
Еще более странно, что верховное командование союзников не пересмотрело планы и не приняло никаких мер предосторожности, ведь было бы логично предположить, что если документы все же настоящие, то немецкое верховное командование почти неизбежно перенесет главный удар на другое направление.
Существенное изменение планов
Изначальный план, разработанный генеральным штабом под руководством Гальдера, в основных чертах следовал плану 1914 года, хотя цели его были менее масштабными. Основной сконцентрированный удар на правом крыле и наступление по равнинам Бельгии должна была осуществлять группа армий «Б» под командованием Бока. Группе армий «А» под командованием Рундштедта, располагавшейся напротив Арденн, отводилась второстепенная роль. Группа армий «Ц» под руководством Лееба, находившаяся на левом фланге, непосредственно перед границей с Францией, должна была просто угрожать французским армиям и удерживать их вдоль «линии Мажино». В распоряжении Бока находились 18, 6 и 4-я армии (в таком порядке справа налево); в распоряжении Рундштедта — 12-я и 16-я армии; в распоряжении Лееба — 1-я и 7-я армии. Танковые войска, что важно, предполагалось сосредоточить исключительно для нанесения главного удара Бока. Не планировалось выделять танки Рундштедту, которому следовало просто дойти до Мааса и прикрыть левый фланг Бока.
В январе войска Рундштедта были усилены одним танковым корпусом, а его роль в наступлении — слегка расширена: ему следовало перейти Маас и создать за ним широкий плацдарм, связанный с флангом Бока и лучше прикрывавший его. Но это была лишь модификация начального плана, а не радикальная перемена. Главная роль по-прежнему отводилась правому крылу.
Сейчас ясно, что если бы этот план был осуществлен, то наступление не имело бы решающего значения. На направлении главного удара немцам противостояли англичане и лучшие французские войска. Немцы просто столкнулись бы с ними лоб в лоб. Даже если бы немцам удалось прорвать фронт в Бельгии, они бы просто оттолкнули союзников к укрепленной линии на севере Франции, ближе к их базам.
История о том, как менялся план, представляется чрезвычайно удивительной. Мне удалось отследить ее постепенно и далеко не сразу. С самого начала немецкие генералы охотно делились деталями военных операций — такая профессиональная объективность является их характерной чертой. Большинство из них, как выяснилось, были знакомы с моими военными трудами, поэтому они тем охотнее говорили со мной и обменивались мнениями. Также откровенно они высказывали свое мнение о нацистских лидерах и всячески отрицали их влияние. Но в отношении Гитлера поначалу проявляли сдержанность. Очевидно, что многие из военачальников были настолько загипнотизированы фюрером или настолько боялись его, что не осмеливались упоминать его имя. Позже, убедившись в смерти Гитлера, генералы стали говорить более свободно и даже критиковали его действия — Рундштедт критиковал фюрера всегда. Однако они все еще старались, что вполне естественно, скрывать разногласия в своих рядах. Поэтому прошло довольно много времени, прежде чем я узнал правду о составлении плана удара, сокрушившего Францию.
Новый план был задуман генералом Манштейном, который в то время занимал должность начальника штаба Рундштедта. Ему казалось, что существующий план слишком очевиден, слишком повторяет прошлое, а что верховное командование союзников ожидает чего-то именно в таком роде.
Если бы союзники ввели войска в Бельгию, как и ожидалось, то последовало бы столкновение лоб в лоб. А это не могло бы принести решительных результатов. Процитирую собственные слова Манштейна: «Возможно, нам бы удалось одержать победу над войсками союзников в Бельгии. Возможно, мы бы овладели побережьем пролива, но наше наступление скорее всего остановилось бы на Сомме. Тогда бы повторилась ситуация 1914 года, с тем только преимуществом, что мы получили бы побережье. Но для заключения мира не оставалось бы никаких шансов».
Еще одним недостатком плана было то, что решающие сражения предстояло вести с британской армией, которую Манштейн считал более сильным противником, чем французскую. Более того, немецким танковым силам, от которых зависел успех операции, пришлось бы передвигаться по территории страны хотя и равнинной, но изобилующей реками и каналами. Это было бы серьезной помехой, поскольку весь план зависел от скорости.
Поэтому Манштейн выдвинул смелую идею перенести направление главного удара на Арденны. Он утверждал, что противник не станет ожидать массированного танкового наступления в такой трудной местности. Но для немецких танковых сил это имело практический смысл, поскольку вряд ли они встретят серьезное сопротивление на критическом этапе наступления. Как только танки пересекут Арденны и переправятся через Маас, перед ними окажутся равнины Северной Франции — идеальная местность для танковых маневров и быстрого прорыва к морю.
Описывая мне в подробностях свой план, Манштейн добавил: «В моем плане была еще одна часть. Я рассчитал, что французы постараются остановить наш натиск контрнаступлением своих резервов, расположенных к западу от Вердена или между Маасом и Уазой. Поэтому предложил, чтобы наши сильные резервы помешали любым попыткам подобного рода, не только сформировав оборонительный фронт вдоль Эны и Соммы — предложение, позже одобренное Гитлером и ОКХ, — но и активно атаковав разворачивающиеся войска французов. Я чувствовал, что мы должны устранить малейшую вероятность установления новой линии фронта со стороны французов, что привело бы к повторению позиционной войны 1914 года».
Составив наброски плана в уме, Манштейн постарался как можно ранее проконсультироваться с Гудерианом по поводу его практичности относительно танков. Разговор состоялся в ноябре. Вспоминая об этом, Гудериан рассказал: «Манштейн спросил меня, смогут ли танки перейти через Арденны в направлении Седана, и поведал свой план проникновения через продолжение „линии Мажино“ близ Седана с целью отхода от устаревшего плана Шлиффена, о котором знал противник и который обязательно рассматривался бы в качестве главного варианта. Мне та местность была известна по Первой мировой войне, и после изучения карты я согласился с его предложением. Затем Манштейн убедил генерала фон Рундштедта и отослал меморандум в ОКХ (4 декабря). В ОКХ отказались рассматривать предложение Манштейна, но позже ему удалось довести свои идеи до Гитлера».
Генеральный штаб считал Арденны неподходящей местностью для крупного наступления и слишком труднопроходимой для танков. Было тяжело убедить генералов в практичности такого шага — и было бы вообще невозможно, если бы не авторитет Гудериана как эксперта по танкам. Тех же взглядов придерживался и французский генеральный штаб, причем с еще большим упорством, чем немецкий, за что в конце концов и поплатился.[6]
Свой вклад в осуществление плана внес и Варлимонт. Он рассказал мне, как Манштейн изложил ему свой новый план: «Примерно в середине декабря 1939 года, когда я посетил штаб-квартиру Рундштедта в Кобленце и сидел рядом с Манштейном за обеденным столом… По возвращении в Берлин я упомянул об этом разговоре в своем докладе Йодлю, но он не высказал интереса к предложению Манштейна. Тем не менее я полагаю, что именно тогда идеи Манштейна впервые дошли до высшего руководства».
Более серьезный повод рассмотреть план представился несколько недель спустя, когда офицер военно-воздушных сил сбился с курса и бельгийцы получили секретные документы, в которых излагался тогдашний план наступления. Только после 10 января план Манштейна стал рассматриваться в качестве реальной альтернативы. Но все же Гитлер не был склонен вносить изменения, которые означали бы очередные задержки. Двенадцатого января, когда вновь был получен неблагоприятный прогноз погоды, он просто перенес дату начала наступления с 17 января на 20-е. Это был уже одиннадцатый перенос. Шестнадцатого января в дополнение к неблагоприятным прогнозам разведка успела доложить, что, по ее сведениям, бельгийцы узнали о плане, после чего фюрер отложил наступление на неопределенный срок.
Как вспоминает Варлимонт: «Именно тогда, 16 января, Гитлер окончательно решил изменить не только дату начала наступления, но и общий его план. В основном он пошел на это из-за происшествия с самолетом и полученных 15-го числа докладов разведки о том, что в Бельгии и в некоторых районах Нидерландов проводятся меры по усилению боевой готовности».
Прошел еще месяц, прежде чем Гитлер окончательно отдал предпочтение плану Манштейна. В своем дневнике Йодль пишет, что 13 февраля он передал Гитлеру меморандум, в котором рекомендовалось передвинуть основные силы к югу. Заканчивается записка на довольно сомнительной ноте: «Я привлек его внимание к тому факту, что прорыв под Седаном представляет собой оперативный „секретный проход“, в котором легко попасть в ловушку, устроенную „богами войны“».
Окончательное решение было принято довольно любопытным образом. Браухичу и Гальдеру не нравилось, что Манштейн настаивает на своей «гениальной идее» в противовес их плану. Поэтому было решено снять его с должности и отправить командовать пехотным корпусом, где у него было бы меньше шансов повлиять на мнение высшего руководства. Но после этого назначения (в конце января) Манштейна вызвал сам Гитлер, и, таким образом, ему представилась возможность изложить свою идею самым полным образом. Эта встреча произошла по инициативе генерала Шмундта, главного адъютанта Гитлера, искренне считавшего, что с Манштейном поступили несправедливо. Визит Манштейна к Гитлеру состоялся 15 января, судя по воспоминаниям генерала, и результат не замедлил себя ждать.
Как вспоминает Варлимонт: «Несколько дней спустя, когда Гитлер потребовал, чтобы новую идею как можно быстрее оформили в виде настоящего плана, Кейтелю и Йодлю было поручено убедить главнокомандующего сухопутных сил и начальника генерального штаба в необходимости следовать новой линии. На это командование пошло с большой неохотой, но в конце концов утвердило план и довело до практической реализации, одной из тех, которыми наш генеральный штаб может гордиться по праву».
Смелость и оригинальность мышления всегда нравились Гитлеру, так что кажется странным, почему фюрер не сразу ухватился за новую идею. Наиболее очевидным объяснением представляется его нетерпение и желание как можно быстрее начать наступление на запад. Но как только Гитлер смирился с неизбежной задержкой и утвердил новый план, он постепенно, сознательно или неосознанно, пришел к мнению, что это было его собственное изобретение. Манштейна он похвалил только за то, что тот любезно «согласился» с его предложением! Вспоминая позже о том разговоре, Гитлер заметил: «Из всех генералов, с которыми я говорил о новом плане наступления на запад, понял меня только Манштейн».
Фюреру было недостаточно того, что он понял значимость плана, от которого отказался генеральный штаб, или того, что он, вопреки воле своих высших генералов, всучил им ключи от победы. Поделиться успехом с Манштейном означало для него преуменьшить свой авторитет гениального стратега; тем более не желал фюрер вспоминать о том, что Манштейн был правой рукой Фрича и Бока, а следовательно, принадлежал к лагерю противников нацистов. Не случайно Гитлер не стал вмешиваться, когда ОКХ отослало Манштейна подальше.
Весьма иронично, если не характерно, что человеку, который разработал блестящую идею, не разрешили участвовать в выполнении своего плана. Ирония заключается в том, что Манштейн, проявивший больше воображения и лучше других членов генерального штаба понимавший потенциальные возможности мобильной бронетехники, был отправлен командовать пехотным корпусом (выполнявшим лишь вспомогательную роль в начальном наступлении) как раз в то время, когда многое зависело от этой новой мобильности.
К счастью для наступления, вовремя подвернулся такой человек, как Гудериан, взявший исполнение плана в свои руки и придавший ему еще больший импульс, чем предполагал Манштейн. Но Гудериан смог бы достичь большего, если бы Манштейн продолжил служить под началом Рундштедта.
О дальнейшем развитии плана мне поведал Гудериан: «7 февраля в Кобленце состоялась военная игра под руководством генерала Гальдера с целью обсудить план Манштейна. Я предложил атаковать одними танками и как можно быстрее переправляться через Маас, не дожидаясь пехоты. Это предложение Гальдер подверг резкой критике. Он считал, что организованная атака через реку Маас невозможна ранее девятого или десятого дня после начала кампании.
Вторая военная игра состоялась в штаб-квартире генерала Листа (12-я армия), с теми же отрицательными результатами. Генерал Лист внес предложение остановить танки после переправы через Маас и ожидать, пока переправится пехота. Генерал фон Витерсхайм (XIV-й корпус) и я протестовали против такого предложения, но в итоге генерал фон Рундштедт постановил, чтобы танковые дивизии всего лишь создали плацдармы на том берегу Мааса и не преследовали другие цели. Это было 6 марта. Стало понятно, что генерал фон Рундштедт не имеет ясного представления о возможностях танковых сил. Там был необходим Манштейн!
Пятнадцатого марта генерал фон Рундштедт, командующие его армиями, генерал фон Клейст и я встретились с Гитлером в Берлине. Каждый должен был доложить о своих задачах и о том, как намерен их выполнять. Я выступал последним. После того как я закончил, Гитлер спросил, что, по моему мнению, нужно делать после переправы через Маас и создания плацдарма. Я ответил, что наступление следует продолжать в направлении Амьена и портов на берегу пролива. Гитлер кивнул, и никто не посмел ему возразить».
Таким образом, Гудериан понял, что во время реального наступления может действовать так, как считает нужным. Он увидел в этом шанс проверить на практике теорию о глубоком стратегическом проникновении и решил во что бы то ни стало воспользоваться подвернувшейся возможностью. Его более консервативно настроенные и осторожные начальники продолжали вставлять ему палки в колеса, но им было уже труднее остановить своего не в меру инициативного подчиненного.
Во время всех этих дискуссий Гудериан продолжал настаивать на непременном условии, чтобы для прорыва через Арденны выделили максимально возможное количество бронетехники. Использовать там небольшой контингент танков, как предлагало ОКХ, было бы менее рискованно с точки зрения начального прорыва, но риск бы увеличился при последующем развитии наступления, а таким образом уменьшалась и вероятность окончательного успеха. Как заметил Гудериан в разговоре со мной: «Одна-две дивизии не могут выполнять независимые операции так, как это может танковая армия. Исходное условие независимых операций танковых армий — это достаточно большая численность бронетехники. Поэтому в 1940 году я попросил использовать все наши танковые войска в рейде на побережье пролива, и мне удалось получить для этой цели их основную часть».
Французский план
Сокрушительный результат удара в Арденнах во многом обязан французскому плану, который, по мнению немцев, идеально вписывался в их собственный пересмотренный план. Роковыми для французов оказались, вопреки общепринятому мнению, не их оборонительная позиция и не «комплекс „линии Мажино“», а наступательная составляющая плана. Продвинувшись левым плечом на территорию Бельгии, они сыграли на руку противнику и попали в ловушку — точно так же, как произошло с их почти фатальным «Планом XVII» в 1914 году. На этот раз последствия были более тяжелыми, потому что противник оказался более подвижным, маневрируя со скоростью машин, а не со скоростью пехотинцев. Тяжелее была и расплата за ошибки, поскольку удар на левом плече союзники нанесли 1, 7 и 9-й французскими армиями, а также британским экспедиционным корпусом, своими самыми современными и маневренными силами. Как только они оказались скованными, французское верховное командование лишилось основной части своих маневренных соединений.
Главное преимущество нового немецкого плана заключалось в том, что каждый шаг вперед, предпринимаемый союзниками, делал их более уязвимыми перед фланговым ударом Рундштедта через Арденны. И это было понятно еще во время составления плана. Рундштедт говорил мне: «Мы ожидали, что союзники попытаются продвинуться вперед через Бельгию и южную Голландию по направлению к Руру, и потому наше наступление будет иметь эффект контрудара со всеми естественными его преимуществами». Ожидания не отвечали намерениям союзников, но это не имело значения. Удар правого крыла немцев на границах Бельгии и Голландии подействовал как пистолетный выстрел, приведший в исполнение «План Д», составленный осенью и подразумевавший наступление союзников в этих странах. Прямой удар Бока заставил их покинуть линию своей обороны и выдвинуться далеко вперед, подставив фланг и тыл под удар армий Рундштедта.
Плащ матадора
Вторжение Гитлера на запад началось с ошеломляющих успехов на примыкающем к морю фланге. Они послужили своеобразным плащом матадора, отвлекшим на себя внимание с удара в Арденнах, направленного в самое сердце Франции.
Столица Голландии и главный транспортный узел страны, Роттердам, были атакованы в первые часы 10 мая военно-воздушными силами одновременно с ударом по приграничным оборонительным сооружениям в сотне миль к востоку. Замешательство, вызванное этим двойным ударом по линии фронта и по тылу, было усилено вездесущими самолетами люфтваффе. Воспользовавшись паникой, немецкие танки вошли в проход, открывшийся на южном фланге, и на третий день соединились с воздушным десантом в Роттердаме. Они проследовали к своей цели под носом у 7-й французской армии, которая шла на помощь голландцам. На пятый день голландцы капитулировали.
Главные ворота в Бельгию также были открыты в результате весьма эффектного удара. Отмычку к ним подобрали воздушно-десантные войска, захватив мосты через канал Альберта в районе Маастрихта. На второй день в прорыв вошли танковые войска, обойдя с фланга мостовое укрепление в районе Льежа. Тем же вечером бельгийская армия была вынуждена покинуть укрепления на границе и отступить на запад, между тем как союзники устремились к «линии Дейле», как и было задумано.
В то время эти прямые удары по Голландии и Бельгии создали впечатление необычайной мощи. На самом же деле в этих операциях были задействованы на удивление малые силы, особенно в Голландии. Немецкая 18-я армия под командованием генерала фон Кюхлера, действовавшая в Голландии, была значительно меньше противостоящих ей сил, а путь ей преграждали каналы и реки, оборонять которые не составило бы особого труда. Ее шансы увеличивал разве что воздушный десант, но этот новый род войск также был малочисленным.
Генерал Штудент, командующий воздушно-десантными войсками, поведал мне подробности этой операции. «Весной 1940 года мы имели 4500 подготовленных парашютистов. Для успешного наступления в Голландии следовало использовать их в почти полном составе. Мы организовали пять батальонов общей численностью примерно 4000 человек. Они действовали при поддержке переброшенной по воздуху 22-й дивизии в составе 12 000 человек.
Ограниченность сил заставила нас сосредоточиться на двух целях, казавшихся наиболее важными для успеха наступления. Основной удар под моим личным командованием был направлен против мостов в Роттердаме, Дордрехте и Мурдейке, по которым проходила основная дорога на юг через устье Рейна. Наша задача заключалась в том, чтобы захватить мосты раньше, чем голландцы успеют их взорвать, и удерживать до прибытия наших сухопутных мобильных сил. В моем распоряжении было четыре парашютных батальона и один переброшенный по воздуху пехотный полк (из трех батальонов). Мы добились полного успеха, причем наши потери составили всего 180 человек. О поражении мы даже не думали, поскольку наше поражение означало бы неудачу общего вторжения». Среди пострадавших оказался и сам Штудент, он получил ранение в голову пулей снайпера, что вывело его из строя на восемь месяцев.
«Второстепенный удар наносился по Гааге. Его целью было удержание голландской столицы, в особенности захват правительственных учреждений и общественных служб. Здесь войсками командовал генерал граф фон Шпонек; в его распоряжении находились один парашютный батальон и два пехотных полка, переброшенных по воздуху. Эта атака не принесла успеха: мы потеряли убитыми и ранеными несколько сотен человек, примерно столько же попало в плен».
В ходе более подробного отчета об этих операциях, который Штудент дал мне после своего освобождения, он сказал, что их со Шпонеком 2 мая неожиданно вызвали к Гитлеру в Берлин. «Мы были первыми командирами, которым он заранее сообщил дату предполагаемого наступления на запад — 6 мая. Из-за погоды оно было перенесено на 10 мая». Штудент также вспоминал, как Гитлер особо распорядился «проследить за тем, чтобы не было причинено никакого вреда королеве Нидерландов и членам королевской фамилии». «В заключение Гитлер сказал: „Я буду нести ответственность за все, кроме вреда королеве Вильгельмине, которая так популярна в ее стране и во всем мире!“ Чтобы подчеркнуть важность этого распоряжения, он передал его нам в письменном виде».
В разработке ударов воздушно-десантных войск, в отличие от танковых ударов, непосредственное участие принимал сам Гитлер, хотя в лице Штудента он обнаружил солдата с воображением под стать своему и вдохновенного исполнителя. Штудент совершенно честно признавался, что Гитлер придумал наиболее существенные детали этого плана, как и двух предыдущих, которым не суждено было исполниться. Первый из них подразумевал оккупацию военно-воздушными войсками бельгийского «Национального редута» к юго-западу от Гента с целью воспрепятствовать бельгийским войскам отступить с их передовых позиций.
«Этот план Гитлер придумал лично. Он исходил из того факта, что в 1914 году бельгийцы отступили под прикрытие своей укрепленной линии и таким образом расширили фронт союзников, ведущий к побережью. В конце октября Гитлер поручил мне дальнейшую разработку после долгого обсуждения практических деталей и рассуждения о шансах на успех. Затем я разработал этот план вплоть до мельчайших деталей… Затея эта казалась весьма трудной, но я верил в ее успех. Впервые за всю военную историю хорошо подготовленную и укрепленную линию в тылу врага должны были занять не те войска, для которых она предназначалась, а войска противника».
Незадолго до Рождества Штудент получил новые инструкции. Он должен был разработать альтернативный план захвата плацдарма с мостами через Маас между Намюром и Динаном, открыв таким образом путь для 4-й армии Клюге. Выбор между двумя планами десантного вторжения откладывался до времени непосредственно перед наступлением.
Затем, после инцидента с самолетом, изменился общий план немецкого наступления. Основной удар бронетехники был сдвинут на юг, а удар воздушного десанта — на север, где нацелился против «крепости Голландия».
Как поведал мне Штудент, после достижения основных целей в Голландии для вторжения в Бельгию было направлено всего 500 человек из воздушного десанта. Они помогали захватить два моста через канал Альберта и форт Эбен-Эмаэль, один из наиболее современных фортов Бельгии, расположенный у водной границы. Впрочем, этот небольшой контингент парашютистов сыграл ключевую роль. К бельгийской границе здесь можно подойти только через выступающий на юг участок голландской территории, известной под названием «Маастрихтский аппендикс». Не успели бы немцы перейти нидерландскую границу, как бельгийские пограничники на канале Альберта заметили бы это и передали сообщение об угрозе; в результате мосты были бы взорваны, прежде чем любые сухопутные войска преодолели бы пятнадцатимильный отрезок. Парашютисты-десантники, беззвучно опускавшиеся на землю с ночного неба, предлагали совершенно новое решение проблемы сохранения ключевых мостов, причем единственное.
Ограниченная численность воздушного десанта, участвовавшего в захвате Бельгии, придает фантастический характер всем сообщениям о том, что немецкие парашютисты опускались одновременно в нескольких десятках мест, а их число достигало нескольких тысяч. Штудент объяснил, как было дело. Для маскировки скудости ресурсов и для создания как можно большей паники по всей стране с парашютами сбрасывали манекены. Обман оказался весьма эффективным, и этому способствовала человеческая склонность в возбуждении многократно преувеличивать любые цифры.
Штудент продолжал: «Рискованная операция на канале Альберта также была личной затеей Гитлера. Пожалуй, она была самой оригинальной из всех его многочисленных идей. Он вызвал меня и спросил мое мнение. Поразмыслив сутки, я согласился с тем, что такая авантюра может закончиться успехом, и мне было приказано приступить к подготовке. Для этого я выделил 500 человек под командованием капитана Коха. Командующий 6-й армией генерал фон Рейхенау и его начальник штаба генерал Паулюс, весьма способные генералы, считали эту затею чистой авантюрой, в которую они не верили».
Десант на форт Эбен-Эмаэль, заставший врасплох бельгийцев, выполняло небольшое подразделение из 78 парашютистов-инженеров под командованием лейтенанта Витцига. Из них погибли только 6 человек. Парашютисты высадились на крыше форта, быстро нейтрализовали расчеты зенитных орудий и взорвали хорошо укрепленные казематы и бетонные купола с помощью переносных зарядов, которые до той поры держались в секрете.
«Эти кумулятивные заряды были секретным оружием, сравнимым со снарядами для 42-сантиметровой гаубицы времен Первой мировой войны, которые пробивали оборонительные сооружения Льежа и фортификационные сооружения французов. Эффект неожиданности при захвате форта Эбен-Эмаэля во многом произвело использование этого нового оружия, которое втайне доставляли к цели на другой секретной до той поры разработке — грузовых планерах.
С крыши форта отряд Витцига на протяжении суток держал под контролем гарнизон численностью 1200 человек, пока не прибыли наши сухопутные войска.
Следует отметить, что в Бельгии и Нидерландах невзорванными остались лишь те мосты, что захватили парашютисты; все другие мосты были взорваны оборонявшимися согласно плану».
Ход вторжения описал мне генерал фон Бехтольсхайм, руководитель оперативного отдела 6-й армии Рейхенау, которая и выполняла это лобовое наступление. Мы были с ним давно знакомы, поскольку до войны он служил военным атташе в Лондоне.
«Ось 6-й армии проходила через Маастрихт к Брюсселю, правое крыло ее двигалось от Рурмонда мимо Тюрнхаута на Мехелен, а левое крыло — от Аахена мимо Льежа к Намюру. На первом этапе важным пунктом был Маастрихт — точнее сказать, два моста через канал Альберта к западу от Маастрихта. До того как они были взорваны, их удалось захватить высадившимся на планерах отрядам. Таким же образом был захвачен форт Эбен-Эмаэль, хотя и не так быстро. Большим разочарованием первого дня стал взрыв голландцами мостов через Маас в Маастрихте, что задержало наступление для поддержки планерных частей на канале Альберта.
Тем не менее 16-й танковый корпус Хеппнера выдвинулся вперед, как только навели переправу через Маас, хотя ему пришлось сильно растянуться, поскольку он проходил через единственный мост словно через бутылочное горлышко. Переправившись через реку, он продолжил наступление в сторону Нивеля. Далее продвижение шло быстро.
Согласно первоначальному плану атака на Льеж не предусматривалась. Этот укрепленный город предполагалось обойти стороной, под прикрытием нашего левого крыла с севера и правого крыла 4-й армии с юга. Но наше левое крыло, двигаясь к Льежу, не встретило серьезного сопротивления и ворвалось в город.
Наши главные силы, продвигаясь на запад, вышли к позициям британской армии на „линии Дейле“. Здесь мы сделали паузу, чтобы наши дивизии собрались для атаки, одновременно выполняя обманный маневр с юга, но прежде чем он закончился, англичане отошли назад к Шельде.
На пути к Брюсселю мы постоянно ожидали контратаки союзников со стороны Антверпена по нашему правому флангу.
Тем временем 16-й танковый корпус выдвинулся вперед на нашем южном фланге и вступил в бой с французским механизированным кавалерийским корпусом под Анню и Жамблу. Поначалу у французов было численное превосходство, но их танки медленно двигались, чем свели свое преимущество на нет. Медлительность французов дала нам достаточно времени, чтобы прибыл корпус Хеппнера. Это и решило исход битвы под Жамблу 14 мая в нашу пользу. Но нам не удалось развить успех, потому что корпус Хеппнера был отправлен для поддержки прорыва к югу от Мааса, в Арденнах. Это решение верховного командования оставило 6-ю армию без бронетехники».
Полученный приказ вызвал гневное негодование со стороны Рейхенау, но его проигнорировали в интересах генерального плана наступления. 6-я армия удачно исполнила свою задачу по отвлечению внимания французского верховного командования от более серьезной угрозы в Арденнах. Кроме того, в решающие дни она приковала к себе мобильные части союзников. Тринадцатого мая передовые танковые части Рундштедта пересекли Маас в обход Седана и устремились вперед по обширным равнинам северо-восточной Франции. Когда французский главнокомандующий Гамелен задумался о возможной переброске механизированной кавалерии с левого крыла, чтобы остановить наступление в Седане, ему сообщили, что она слишком занята в Жамблу.
Как только эта цель была достигнута, появились основания для снижения боевой мощи армии Рейхенау, поскольку было нежелательно заставлять левое крыло союзников отступать слишком быстро, прежде чем Рундштедт раскинул свои сети в их тылу.
Поддержку с воздуха для Рейхенау сократили еще до отвода танков. Бехтольсхайм вспоминал: «На первой стадии наступления люфтваффе оказывало 6-й армии мощную поддержку, особенно при пересечении Мааса и канала Альберта в районе Маастрихта, но после пикирующие бомбардировщики перебазировались южнее от переправы через Маас близ Седана». Я поинтересовался у Бехтольсхайма: налеты на британский экспедиционный корпус во время его продвижения к «Дейле» не производились специально с целью заманить его как можно дальше? Он ответил: «Нет, насколько нам было известно в штабе 6-й армии. Хотя такой план мог быть разработан на высшем уровне».
Прежде чем перейти к рассказу о прорыве Рундштедта через Арденны к берегу Ла-Манша, благодаря которому все левое крыло союзников оказалось в ловушке, стоит упомянуть ряд моментов из рассказа Бехтольсхайма о последующем продвижении 6-й армии по следам отступающих от «линии Дейле» союзников.
«Теперь ось нашего наступления была направлена на Лилль, правый фланг двигался на Гент, а левый — на Моне и Конде. Первая серьезная стычка с англичанами произошла на Шельде. Генерал фон Рейхенау хотел обойти Лилль с севера, но ОКХ приказало перенести усилия на другой фланг, чтобы оказать помощь 4-й армии генерала фон Клюге (находившейся на правом крыле группы армий генерала фон Рундштедта), которая вела тяжелые бои в районе Рубе-Камбре. В процессе этого наступления наш 4-й корпус вступил в ожесточенное сражение в районе Турне, и ему не удалось прорвать оборону англичан.
Из района Камбре поступали более оптимистичные сообщения, и генерал фон Рейхенау убедил ОКХ одобрить его первоначальный план обхода Лилля с севера по направлению к Ипру. Мощная атака II-го корпуса прорвала линию бельгийского фронта на реке Лис в районе Кутре. Развивая этот успех, мы сконцентрировали все наши силы на направлении Руселаре — Ипр. Окончательный удар по бельгийским силам нанесла 6-я армия.
Вечером 27 мая из II-го корпуса поступило сообщение, что в его штаб явился бельгийский генерал, запросивший условия перемирия. Этот запрос переслали в ОКВ, откуда быстро пришел ответ с требованием безоговорочной капитуляции». Бельгийцы согласились и уже на следующее утро сложили оружие. «На следующий день я посетил короля Леопольда в Брюгге. Ему очень не нравилась идея отправляться для интернирования в замок Лакен, и он спросил, можно ли ему переехать в свой загородный дом. Я передал эту просьбу по инстанциям, но получил отказ».
Я спросил Бехтольсхайма, смогла бы, по его мнению, бельгийская армия продержаться дольше. Он ответил: «Думаю, что смогла бы, поскольку ее потери не были велики. Но когда я объезжал бельгийские войска, мне показалось, что большинство солдат радовались тому, что борьба закончилась».
Далее я поинтересовался, не получал ли он в то время сведений о подготовке к эвакуации британских экспедиционных сил. Он сказал: «Мы получали сообщения о большом скоплении судов в Дюнкерке. Это натолкнуло нас на мысль о том, что готовится эвакуация. Ранее мы предполагали, что британцы будут отступать в южном направлении».
Подводя итог этой короткой кампании, он заметил: «Единственной трудностью, с которой мы столкнулись, было пересечение рек и каналов, а не отпор со стороны противника. Когда у нас отобрали 16-й танковый корпус, с ним ушло и большинство инженерных отрядов, что замедлило наше последующее продвижение».
Он также перечислил четыре основных, по его мнению, урока кампании: «Первое. Главный урок — необходимость постоянного взаимодействия сухопутных и воздушных сил во время боя. Оно неплохо осуществлялось во время основных ударов по Маастрихту и Седану, но не в самом большом масштабе. В Маастрихте 6-я армия получала превосходную поддержку от „штук“ Рихтхофена, но их потом перебросили на поддержку прорыва Клейста в Седане. Командование воздушных сил должно всегда знать, когда переходить от атаки коммуникаций к тесному взаимодействию в бою. Существует необходимость в большей гибкости.
Второе. Даже после того как у нас отобрали танковую группу, события показали, что пехота способна осуществлять атаку без поддержки танков при условии соответствующей подготовки, скоординированного артиллерийского огня и тактики инфильтрации. Рассеянная угроза создает возможности для нанесения концентрированных ударов.
Третье. Когда танковые силы примерно равны, сражение принимает „стоячий“ характер, и в нем нет места для маневров.
Четвертое. Необходимость мобильной переброски сил, когда наступление на отдельном участке в ходе боя останавливается».
Удар матадора
Перед рассветом 10 мая на границе с Люксембургом было сконцентрировано самое большое на ту пору количество танков. Они должны были стремительно пройти через территорию этого государства и бельгийского Люксембурга к французской границе близ Седана, в семидесяти милях отсюда. Три танковых корпуса расположились тремя группами, или рядами: в первых двух — танковые дивизии, в третьем — моторизованная пехота. Авангард возглавлял генерал Гудериан, главный эксперт по танкам в Германии, а общее командование осуществлял генерал фон Клейст.
«Наши группы стояли плотными рядами, словно огромная фаланга, одна позади другой» — так описывал их расположение Блюментритт. Но даже в таком построении они растянулись на сотню миль, а хвост находился в пятидесяти милях к востоку от Рейна. Описывая свои впечатления, Клейст сказал мне следующее: «Если бы эта танковая группа двигалась по одной дороге, то ее хвост находился бы в Кенигсберге, в Восточной Пруссии, а голова достигла бы Трира».
Справа от группы Клейста располагался отдельный танковый корпус под командованием Гота, который должен был прорваться через северную часть Арденн к Маасу между Живе и Динаном.
Эти бронированные фаланги были лишь частью той массы бронетехники, что выстроилась вдоль немецкой границы, готовясь устремиться в Арденны. Как говорил Блюментритт: «Группа армий „А“ имела в своем составе 86 дивизий[7] различного рода, компактно расположившихся на узком, но очень глубоком участке фронта».
Далее он продолжил: «Наступление через Арденны не было собственно операцией в тактическом смысле этого слова, а всего лишь переходом. Разрабатывая план, мы не рассчитывали встретить серьезное сопротивление до Мааса. И эти расчеты оказались верны. В Люксембурге не было никакого сопротивления, а в бельгийском Люксембурге было лишь небольшое, со стороны арденнских стрелков и французской кавалерийской дивизии. Справиться с ними не составило труда.
Основная проблема была не тактического, а административного рода — сложное движение и организация снабжения. Необходимо было использовать все дороги и тропы, проходимые в той или иной степени. Требовалась чрезвычайная точность при планировании маршрута по карте во время регулирования движения и разработки мер для защиты от ударов как с земли, так и с воздуха. Многим пехотным дивизиям пришлось шагать по полям, потому что по основным дорогам двигались танки. Самая сложная работа заключалась в том, чтобы установить начальные и конечные точки для прохода танковых дивизий друг за другом точно в соответствии с составленным графиком. Местность была непростой — сплошные горы и леса, — поэтому дороги, хотя и имели хорошее покрытие, часто оказывались слишком крутыми и извилистыми. Еще хуже нам пришлось впереди, когда эти плотные колонны танков и пехоты преодолевали глубоко изрезанную долину Мааса — очень неудобное препятствие».
Шансы на успех во многом зависели от скорости прохождения частей Клейста через Арденны и переправы через Маас в районе Седана. Только после преодоления этого водного барьера танки могли получить достаточное пространство для маневров. Следовало во что бы то ни стало перейти реку до того, как французы сообразят, в чем дело, и подтянут резервы. Но данные аэрофотосъемки показали крупное предмостовое укрепление на подходе к реке близ Седана. Его наличие усилило сомнения всех противников плана Гитлера — Манштейна. Им казалось, что танки не смогут взять с ходу такое фортифицированное сооружение и что на захват этого препятствия потребуются несколько дней.
Но за несколько дней до начала атаки один австрийский офицер, имевший способности к расшифровке фотографий с воздуха, попросил исследовать эти фотографии повторно. Он заметил то, что ускользнуло от общего внимания: французские укрепления не были завершены, а находились лишь в процессе строительства. Его доклад тут же переслали Клейсту. Это развеяло последние сомнения. Клейст понял, что можно ускорить продвижение, пустив вперед танковые и пехотные дивизии одновременно. Так поход к Маасу стал напоминать скорее гонки, нежели обычную военную операцию.
И в этих гонках немцы выиграли, хотя и с незначительным отрывом. Исход ее мог бы оказаться иным, если бы обороняющиеся воспользовались задержкой атакующих, которые занимались разрушениями согласно предыдущему плану. «Разрушение бельгийских дорог слишком замедлило наш марш-бросок», — сказал Гудериан.
Но удача благоволит смелым и наказывает тех, кто не сумел принять на вооружение новые методы и не научился делать ставку на скорость. Описывая, как продвигались его передовые части, Гудериан сказал: «Перейдя оборонительные сооружения на границе с бельгийским Люксембургом, слабо удерживаемые арденнскими стрелками, мы встретились с французской кавалерией, которая еще только готовилась к нашему приходу на укрепленных позициях под Нефшато. Тут же выяснилось, что против танков кавалерия в обороне не представляет собой ровным счетом ничего! Ее тут же разбили наголову и обратили в бегство по направлению к Буйону на реке Семуа. Там кавалеристы попытались занять оборонительные позиции и взорвали мосты в районе Буйона. Но наутро следующего дня, 12 мая, Буйон взяла наша 1-я танковая дивизия. Затем французы заняли оборону вдоль своей границы — на заранее подготовленных позициях, с колючей проволокой и бетонными бункерами. Но наши войска прорвали их оборону в тот же день, и это было последнее препятствие перед Маасом. Если бы у французов было больше войск, то нам бы потребовалось на это больше времени. Им также не хватало противотанкового оружия и мин.
Наступление немцев можно было остановить благодаря хорошо организованной обороне в долине Семуа или на укрепленной линии вдоль границы. Бомбардировки со стороны союзников также замедлили бы наше продвижение. Но я не думаю, что в то время союзники считали наше наступление такой уж большой угрозой».
На этой стадии наступления немцев, пожалуй, и вовсе парализовал бы удар союзной бронетехники с фланга, заставив их скептически настроенное высшее руководство задуматься над необходимостью продолжения операции. К этому его подталкивала даже нависшая угроза со стороны Монтгомери, который угрожал левому флангу Клейста. Вспоминая об этом, Гудериан сказал: «Когда 11 мая Клейст получил сообщение о том, что с этого направления движется французская кавалерия, он тут же отдал 10-й танковой дивизии — дивизии на моем левом фланге — приказ остановиться и подготовиться к встрече врага. Если бы она подчинилась этому приказу, то атака на Седан не имела бы особого практического значения. Поэтому я приказал генералу Шаалю, командующему 10-й танковой дивизией, продолжать движение к Седану по пути, расположенному в нескольких милях севернее его первоначального маршрута. Клейста я попросил охранять мой левый фланг с помощью моторизованных частей из корпуса Витерсхайма и пехотных частей, которые следовали за моими танками».
Рундштедт и Блюментритт честно признавались, что испытывали беспокойство по поводу возможных ударов с фланга. Описывая события со своей точки зрения, Блюментритт сказал: «В то время мы опасались воздушных сил противника. Если бы вы атаковали эти огромные колонны, то среди них вполне мог бы воцариться беспорядок. Например, на Семуа нам пришлось остановиться на сутки, не встретив никакого сопротивления. Если бы противник провел разведку с воздуха, он легко бы нас обнаружил и вступил в затяжной бой. (2-я танковая дивизия, правое крыло Гудериана, в результате там и задержалась, тогда как 1-я продолжила движение.) Наши дивизии на тот момент еще были новыми формированиями, не имевшими особого опыта марш-бросков, в отличие от дивизий 1914 года».
Блюментритт также задумывался, почему французы не обеспечили надлежащую оборону своих позиций и не стали удерживать их до конца. «Противник мог бы еще за несколько месяцев до этого сосредоточить свои силы вдоль Мааса или хотя бы как следует укрепить сооружения на Маасе в качестве продолжения „линии Мажино“. В тот же час, когда мы пересекли германскую границу, он мог бы занять эти оборонительные позиции и спокойно ждать, пока прибудут наши первые части — на третий или четвертый день. Мы как раз рассчитывали на нечто подобное, и потому ожидали встретить на Маасе самое серьезное сопротивление французов при поддержке артиллерийского огня.
Из такого предположения мы исходили, разрабатывая свои планы. Согласно плану в атаку на Маасе должны были пойти пехотные корпуса, после чего они же должны подготовить переправу через Маас для танков. Но это заняло бы почти неделю: пока пехота подойдет, пока займет позиции, пока начнет подготовку. Еще до штурма нужно было сконцентрировать артиллерию, обеспечив ее необходимым количеством боеприпасов.
И тут произошло второе чудо. Получив известия о том, что танковые дивизии уже заняли позиции на лесистых холмах вдоль Мааса к северу от Седана, не только я, но и командующий группой армий Рундштедт отправился посмотреть на это. Оттуда мы подъехали к Маасу, где инженеры танковых частей уже сооружали переправу. Время от времени до нас доносилась разрозненная стрельба — то французы стреляли из пулеметов, укрывшись в не слишком серьезно выглядевших бетонных укреплениях на западном берегу реки. И все. Мы просто не могли поверить своим глазам: нам казалось, что французы готовят нам какой-то подвох. Но оказалось, что на самом деле „укрепленных позиций вдоль Мааса“, которых мы так опасались, почти не существует, а имеющиеся сооружения едва укреплены. После этого уже началась танковая гонка по ту сторону».
Сомнениям и той осторожности, которые продемонстрировало немецкое высшее командование, учитывая опыт войны, было дано немало оправданий. Неразумно предполагать, что многие битвы удастся выиграть только благодаря некомпетентности и непредусмотрительности противника. В данном случае свою роль сыграла и привычка мыслить пехотными шаблонами со стороны французов, и ставка немцев на быстроту танков, и личность командующего их ударными силами. Вряд ли немцы продемонстрировали такой успех, будь на месте Гудериана другой военачальник, не способный оказать масштабное влияние на общую динамику наступления.
Рассказывая мне об этой операции, Клейст объяснил: «Мои ведущие части перешли Арденны и 12 мая пересекли французскую границу. Генерал Шмундт, адъютант Гитлера, прибыл ко мне тем же утром и спросил, предпочту ли я продолжать наступление сразу же, форсировав Маас, или же буду ждать подхода пехоты. Я решил не терять времени. Тогда Шмундт сказал, что на следующий день, 13 мая, фюрер дает в мое распоряжение максимальные силы люфтваффе, включая весь воздушный корпус пикирующих бомбардировщиков Рихтхофена. Детали были оговорены на совещании вечером 12 мая, на котором присутствовал генерал Шперле, специально прилетевший, чтобы увидеться со мной — наш штаб тогда располагался возле Бертри.
В течение дня мои передовые части прошли через лесной массив к северу от Мааса и достигли его южного края, выходившего к реке. Ночью подошли резервы, готовые к массированному наступлению. Утром 13 мая пехотные полки танковых дивизий начали движение к берегу реки. Люфтваффе — около тысячи самолетов — появилось в небе около полудня. Переправа осуществлялась близ Седана (корпус генерала Гудериана) и в районе Монтерме (корпус генерала Рейнхардта). В Монтерме нам пришлось труднее в основном из-за сложного рельефа местности и крутого извилистого спуска к реке.
Серьезного сопротивления мы не встретили. Это было удачей, потому что в моей артиллерии оставалось около пятидесяти снарядов на батарею, а колонны снабжения застряли на дорогах через Арденны. К вечеру 13 мая корпус Гудериана создал надежные плацдармы за Маасом. Первый пехотный корпус прибыл только 14 мая». (Гудериан утверждал, что 15-го).
Я спросил Клейста о том, как он может охарактеризовать французскую оборону. Он ответил: «Вдоль Мааса находилось некоторое количество фортификационных сооружений в виде дотов, но они были слабо вооружены. Если бы французские войска имели на вооружении достаточно противотанковых пушек, то мы бы это обязательно заметили, поскольку большинство наших танков были старыми „Марками I“, весьма уязвимыми. Французские дивизии в секторе были плохо вооружены и не готовы к действиям. Их войска, как мы не раз после этого замечали, отказывались от борьбы после первого воздушного налета или артиллерийского огня».
С французской стороны фронт протяженностью около сорока миль удерживали четыре дивизии резерва, укомплектованные не самыми молодыми солдатами. Помимо того что они были слишком редко распределены, в их распоряжении не имелось достаточного количества противотанковых пушек и зенитных орудий. Неудивительно, что, пока немцы сооружали переправу, эти далеко не элитные части французской пехоты, подвергшись атаке пикирующих бомбардировщиков, а затем и танков, быстро сдались.
Более подробно переправу через Седан описал Гудериан, также прокомментировавший некоторые из воспоминаний Клейста. «Распоряжения генерала фон Клейста и Шперле относительно взаимодействия люфтваффе и моего танкового корпуса выполнить было нельзя — и к счастью, ибо они бы разрушили план, разработанный генералом Лерцером и мною. Тогда как мы ратовали за продолжительную бомбардировку с полудня до наступления ночи, генерал фон Клейст неожиданно отдал приказ нанести с воздуха удар максимальной мощи в 16:00. В мои планы входило держать французскую артиллерию в окопах до темноты. Если был бы выполнен приказ Клейста, то поддержка авиации ограничилась двадцатью минутами, не больше. Французские артиллеристы быстро оправились бы от налета и принялись обстреливать нас во время переправы через Маас». В этом секторе Седана было использовано двенадцать эскадрилий пикирующих бомбардировщиков.
Гудериан сказал, что предпочел бы подождать до 14 мая, чтобы на позиции вышли все три его дивизии — 2-я дивизия до сих пор задерживалась на Семуа, — но Клейст приказал начинать атаку после полудня. Направление удара было сосредоточено на промежутке в полмили вдоль реки немного западнее Седана, в направлении Сен-Менжа, и осуществляла его 1-я танковая дивизия, усиленная моторизованным полком СС «Великая Германия». 10-я танковая дивизия вышла к реке в районе Базейя, к востоку от Седана, и атаковала там, но Гудериан сосредоточил огонь своей артиллерии на секторе 1-й танковой дивизии, начав артподготовку в 14 часов. Как только выяснилось, что сопротивление незначительно, он вывел полк 88-мм зенитных орудий к берегу, чтобы контролировать казематы и доты на том берегу огнем прямой наводкой с ближнего расстояния, поскольку их бетон выдержал предыдущие бомбардировку и обстрел.
Выбранный сектор представлял собой идеальное место для форсированного прохода. Река здесь делает крутой поворот на север, к Сен-Менжу, а затем снова на юг, образуя глубокий выступ. Холмы на северном берегу покрыты лесами и служат хорошим укрытием для подготовки к атаке и для размещения орудий, а также артиллерийских наблюдателей. С близлежащего Сен-Менжа, как заметил я сам, посетив это место, открывается чудесная панорама на излучину и далее, к лесистым холмам Буа-де-Марфе, выполняющим роль своеобразного задника этого представления.
Атака началась в 16 часов силами пехоты танковой дивизии в резиновых лодках и на плотах. Вскоре были сооружены паромы, по которым переправлялись легкие транспортные средства. Выступ у излучины скоро был полностью занят, и атакующие направились к Буа-де-Марфе и южным высотам. К полуночи им удалось овладеть участком примерно пяти миль в глубину, а у Глэра (между Седаном и Сен-Менжем) они соорудили мост, по которому на тот берег устремились танки.
Но даже в такой ситуации успех немцев 14 мая оставался сомнительным: на тот берег переправилась только одна дивизия, а в их распоряжении имелся всего лишь один мост, по которому переправлялись боеприпасы и подкрепление. Авиация союзников подвергла его атаке с воздуха, и на время ей удалось одержать преимущество, поскольку люфтваффе тогда было занято в другом секторе. Но зенитные орудия корпуса Гудериана старались во что бы то ни стало расчистить небо над столь важным мостом, и им удалось отбить атаку с тяжелыми потерями. Серьезную сухопутную контратаку французы попытались предпринять только около полудня, но к тому времени к основным частям Гудериана подтянулось подкрепление. Во второй половине дня, когда контрнаступление начало ослабевать, Гудериан повернул резко вправо, направив 1-ю и 2-ю танковые дивизии на запад, а 10-й дивизией прикрывая на юге линию фронта, которая стала его флангом. Благодаря такому неожиданному маневру удалось захватить целыми два моста через Арденнский канал и к наступлению ночи расширить плацдарм на десять миль.
Рано утром 15 мая Гудериан повторил рывок на запад. 1-я танковая дивизия поначалу встретила сопротивление и остановилась, но позже развернулась на север в поисках более слабого места в обороне противника. Затем, совместно со 2-й танковой дивизией, она прорвалась через Пуа-Террон и повернула на юг, в тыл французским частям, которые ранее остановили ее наступление. После слома тонкой линии обороны путь на запад был открыт. Никакого серьезного сопротивления больше не было вплоть до самого морского побережья.
И все же эта ночь для Гудериана стала настоящим испытанием — и во многом вовсе не из-за сопротивления противника. «Из штаба танковой группы пришел приказ остановить наступление и сосредоточить войска на занятом плацдарме. Я не мог смириться с этим приказом, поскольку он означал, что мы тут же теряем фактор неожиданности, лишаемся инициативы и ставим под угрозу свой начальный успех. Поэтому я позвонил начальнику штаба танковой группы полковнику Цейтцлеру; не сумев договориться с ним, я позвонил самому генералу фон Клейсту и попросил его отменить приказ. Между нами состоялся довольно оживленный разговор… Наконец Клейст разрешил продолжать наступление еще сутки — с целью расширить плацдарм настолько, чтобы за нами последовал пехотный корпус».
Осторожное разрешение позволило развить преимущество и буквально развязало руки танковым дивизиям. Три дивизии Гудериана, направившись на запад, соединились с двумя дивизиями Рейнхардта, подошедшими от Монтерме, а также с двумя дивизиями Гота, подошедшими от Динана. Их объединенная мощь полностью сломила сопротивление французов, после чего уже ничто не могло противостоять немцам. К ночи 16 мая они были в пятидесяти милях западнее, недалеко от пролива, и достигли Уазы. Тут им снова пришлось остановиться — и снова не из-за сопротивления врага, а по приказу сверху.
Первая пауза
Высшее немецкое командование было поражено той легкостью, с какой войскам удалось переправиться через Маас, и едва могло поверить в удачу. Еще более удивительным казалось то, что не последовало никакого контрнаступления. При переходе через Арденны Рундштедт опасался удара по своему левому флангу. «Я знал Гамелена до войны и, пытаясь предсказать направление его мыслей, ожидал, что он нанесет удар, перебросив резервы из-под Вердена. По нашим оценкам, у него было от тридцати до сорока дивизий, которые он мог выделить для этих целей. Но ничего такого не последовало».
Гитлер разделял эти опасения. Как следствие, наложил некоторые ограничения на наступление — это был первый из двух случаев, когда он вмешивался лично; наиболее серьезные последствия имел как раз второй случай. Что касается первого, то Зиверт, излагая точку зрения ОКХ, сказал: «Фюрер нервничал из-за того, что французы могут нанести удар в западном направлении, и хотел подождать, пока прибудут пехотные дивизии, которые прикрыли бы наши фланги вдоль Эны». Рерихт, который в то время служил начальником связи между ОКХ и штабом 12-й армии, высказался более подробно: «12-й армии, которая следовала за танковой группой Клейста, было приказано повернуть на юг, к Эне, после того как тот, переправившись через Маас, повернул на запад, по направлению к побережью Ла-Манша. 2-я армия Вейхса была переброшена из тыла, чтобы обеспечить поддержку пехотой этого марш-броска. По моему мнению, такое решение было большой ошибкой. Мне кажется, из-за него мы потеряли два дня. Было бы гораздо лучше, если бы 2-я армия направилась на юг, к Эне, а 12-я оказывала поддержку танкам».
У Клейста имелось свое мнение по этому вопросу: «Мои войска в действительности были задержаны только на один день. Приказ пришел, когда мои передовые части достигли Уазы, между Гизом и Ла-Фером. Мне сказали, что это прямой приказ фюрера. Но я не считаю, что он был следствием решения заменить 12-ю армию 2-й в качестве нашей поддержки. Он был вызван беспокойством фюрера по поводу опасности контрудара по нашему левому флангу; он не хотел, чтобы мы зашли слишком глубоко, пока ситуация не прояснится».
Рассказ Гудериана, излагавшего события с фронтовой перспективы, пролил больше света на эту паузу; из него следует, что сомнения одолевали не только Гитлера. «После удивительного успеха 16 мая я и представить не мог, что мое начальство продолжает придерживаться старого мышления и что готово удовольствоваться установлением плацдарма через Маас в ожидании, пока подтянется пехота. Я хотел на практике продемонстрировать идею, изложенную мною Гитлеру в марте, — то есть без всякого перерыва дойти до пролива. Казалось невероятным, чтобы Гитлер, одобривший дерзкий план Манштейна и не высказывавший никаких возражений против моего глубокого прорыва, потерял самообладание и остановил наступление. Но, предположив это, я допустил элементарную ошибку. Подтверждение появилось на следующее же утро.
Семнадцатого мая из штаба танковой группы пришло сообщение, что наступление следует остановить и что я лично должен встретить генерала фон Клейста на аэродроме в 7 часов утра. Он прибыл минута в минуту и тут же принялся упрекать меня в неповиновении приказам верховного командования». Гудериан доказывал, что он следовал духу плана и что остановка подставит под угрозу успех всей операции, но безуспешно. «Я потребовал своей отставки. Генерала фон Клейста немного смутило мое заявление, но затем он кивнул и сказал, чтобы я передал командование непосредственному начальнику».
Но потом из штаба группы армий пришел приказ Гудериану оставаться в своем штабе и ожидать прибытия генерала Листа, командующего 12-й армией, которая шла позади танковой группы. Когда Лист прибыл, Гудериан доложил ему о случившемся. «От имени генерала фон Рундштедта он отменил мою отставку и объяснил, что приказ о прекращении наступления поступил сверху, так что остальным приходилось обеспечивать его выполнение. Но он согласился с моими аргументами в пользу продолжения наступления и от имени группы армий разрешил выполнять широкомасштабную разведывательную операцию».
Неопределенное словосочетание «широкомасштабная разведывательная операция» могло подразумевать что угодно, и Гудериан воспользовался этим, чтобы в течение двух суток сохранять импульс наступления, пока 12-я армия не начала формировать прикрытие фланга со стороны Эны, и ему позволили продолжить гонку к побережью.
На предыдущем этапе немцы достигли такого преимущества, что остановка на Уазе не имела особого влияния на успех операции. Вместе с тем она выявила значительно различие в восприятии скорости между старой и новой школами. Разрыв между ними, пожалуй, был больше, чем между немецкой и французской школами.
В конце войны Гамелен в своих воспоминаниях писал о том стратегическом преимуществе, которое немцы получили после переправы через Маас: «Это был замечательный маневр. Но возможно ли было предсказать его заранее с абсолютной вероятностью? Я так не считаю — не более чем Наполеон мог предвидеть маневр в битве при Йене или Мольтке — в битве под Седаном (1870). Это совершенный образец того, как можно воспользоваться обстоятельствами. Он показал преимущество, которое получают войска и командиры, научившиеся действовать быстро — с помощью танков, авиации, радиосвязи. Возможно, впервые в истории битва была выиграна до того, как задействовали основные силы».
Как вспоминал генерал Жорж, главнокомандующий фронта, предполагалось, что организованное сопротивление в бельгийском Люксембурге задержит подход немцев к Маасу «по меньшей мере на четыре дня». Начальник французского генерального штаба генерал Думенк сказал: «Приписывая противнику свой образ мыслей, мы вообразили, будто он не попытается переправиться через Маас, пока не подтянет достаточно артиллерии: пяти-шести дней, утверждали мы, будет достаточно, чтобы укрепить наши позиции».
Поразительно, насколько точно расчеты французов совпадают с расчетами верховного командования «с другой стороны холма». Очевидно (особенно сейчас, при более позднем размышлении), что у французского военного руководства было более чем достаточно оснований, чтобы ожидать от немцев вполне определенных действий в наступлении. Но они исключили из своих расчетов личностный фактор, а именно Гудериана. Его теория глубокого проникновения посредством действующих независимо танковых сил, его уверенность в практичности своей теории, его настойчивость в выполнении задуманного разрушили все расчеты французского верховного командования. Нет никаких сомнений в том, что Гудериан и его танкисты повели за собой всю немецкую армию, благодаря чему им удалось одержать самую стремительную победу в современной истории.
Эти события как нельзя ярче продемонстрировали всю важность скорости. Французские контрмеры выполнялись слишком медленно, чтобы соответствовать постоянно меняющейся ситуации, а ситуация менялась стремительно из-за того, что авангард немцев действовал гораздо быстрее, чем предполагало немецкое верховное командование.
Бросок к морю
Напряженность и беспокойство среди верховного командования вполне объяснимы, тем более что оно находилось далеко от линии фронта. Быстрота, с какой французы прекратили сопротивлении на Маасе, отсутствие серьезных контрмер с их стороны — все это было слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. Последующие события вскоре развеяли опасения, но не устранили полностью. Шок от механизированного «блицкрига» парализовал французскую армию, которая ни морально, ни материально не была готова к подобному. Пребывая в состоянии ступора, французы не сумели воспользоваться некоторым ослаблением давления, последовавшим после первого вмешательства Гитлера.
После переправы через Маас и поворота на запад немцы почти не встречали сопротивления. Танки спокойно катили по буквально открытому коридору за спиной правого крыла союзников в Бельгии. Не было никакой «Битвы за выступ», столь живописно описанной в официальных сообщениях того времени. Осуществлялся просто марш-бросок. Несколько фланговых контрударов оказались слабыми и не причинили вреда. Первый имел место у Стона, к югу от Седана, где 3-я бронетанковая дивизия французов слегка потрепала немцев, прежде чем на нее напали с фланга и заставили отступить. Второй, около Лаона, нанесла недавно сформированная 4-я бронетанковая дивизия под командованием генерала де Голля. В отношении последнего Клейст заметил: «Он вовсе не подверг нас такой опасности, как об этом писали позже. Гудериан справился с ним без моей помощи, а сам я услышал об этом лишь на следующий день». Что касается двух других французских бронетанковых дивизий, то у 1-й дивизии закончилось топливо, и ее окружили в беспомощном состоянии, а 2-ю дивизию верховное командование разделило на части и отправило охранять мосты.
Немецкие танковые силы, не считая кратковременной задержки на Уазе, двигались на запад так стремительно, что противники были совершенно сбиты с толку. В качестве примера Клейст привел следующий случай: «Я находился уже на половине пути к морю, когда один из моих штабных офицеров показал мне отрывок сообщения французского радио, в котором говорилось, что командующий 6-й армией на Маасе смещен со своего поста, а на его место назначен генерал Жиро, который возьмет ситуацию под свой контроль. Я как раз читал этот доклад, когда дверь открылась, и в комнату вошел красивый французский генерал. Он представился и сказал, что выехал на бронированном автомобиле туда, где должна была находиться его армия, а попал прямо к нам. Он не ожидал, что мы будем находиться так далеко. С англичанами я впервые встретился, когда мои танки наткнулись на их пехотный батальон, вооруженный холостыми патронами для полевых учений. Таков был случайный эффект нашего неожиданного появления». Немцы обрушились, словно поток воды на районы, в которых располагались части британских экспедиционных сил, в то время как основные силы союзников находились еще в Бельгии.
Клейст продолжал: «В целом наше наступление после прорыва не встречало серьезного сопротивления. Танковый корпус Рейнхардта вступил в небольшую стычку под Ле-Като, но это единственный достойный упоминания инцидент. Танковый корпус Гудериана, шедший южнее, 20 мая дошел до Аббевиля, расколов, таким образом, союзнические армии. Моторизованные дивизии Витерсхайма шли по пятам за Гудерианом и своевременно подавляли сопротивление в секторе вдоль Соммы от Перонны до Аббевиля, а Гудериан уже на следующий день повернул на север».[8] Он уже отрезал британские экспедиционные войска от базы и теперь собирался отрезать путь отступления к морю.
Пока группа Клейста продвигалась вперед по Франции, его фланговые отряды по очереди менялись, чтобы сохранить импульс наступления. Пехотные корпуса двигались позади танковых и поступали в его распоряжение на день-два, занимая оборонительные позиции по флангам. Но на поздних стадиях скорость танков возросла настолько, что образовался опасный интервал между ними и пехотой. В этот интервал неожиданно вторгся небольшой отряд англичан.
Рундштедт рассказывал мне: «Критический момент наступил, когда мои войска уже вышли к Ла-Маншу. Он был спровоцирован контрнаступлением англичан на юг от Арраса по направлению к Камбре, которое они предприняли 21 мая. В течение некоторого времени существовала угроза, что наши танковые дивизии окажутся отрезанными от пехотных дивизий поддержки. Ни одна контратака французов не несла такой серьезной угрозы, как эта». (Мне было интересно узнать, сколько беспокойства доставил этот инцидент немцам, едва не сорвав их наступление, тем более что атакующие силы были очень малы — небольшая часть 50-й Нортумбрийской дивизии генерала Мартела, а также 4-й и 7-й батальоны королевского танкового полка. Понятно, что если бы вместо батальонов было две бронетанковых дивизии, то они вполне могли бы парализовать все наступление немцев).
Это была последняя попытка прорвать сеть, которую немцы раскинули в тылу находившихся в Бельгии армий союзников, — сеть, которую они скоро начали затягивать еще плотнее. В нее удалось поймать основную массу французских войск на левом крыле, а также бельгийцев; англичане ускользнули из нее только благодаря «Дюнкеркскому чуду» — тому самому событию, которое кажется совершенно невероятным сейчас, после войны, как казалось невероятным и в то время. Ибо это было следствием личного приказа Гитлера.
Вплоть до того момента вторжение шло по плану, который принял Гитлер вопреки сомнениям своего высшего военного руководства. Но сомнения их были вполне оправданны, если оценивать успех событий исходя из вероятностных расчетов. Ни один разумный расчет не основывался бы на предположении, что французский главнокомандующий допустит грубейшую ошибку, оставив основную линию наступления практически неприкрытой, и направит армии левого крыла в центральные области Бельгии, чтобы встретить угрозу там. Если бы не эта невероятная оплошность и не исключительная смелость Гудериана, то наступление Гитлера почти неизбежно имело бы ограниченный успех. Если бы немцы прошли лишь французскую границу и были остановлены на небольшом расстоянии от нее, то весь ход войны, да и мир сегодня, был бы совершенно иным.
Блюментритт сказал (а другие генералы подтвердили его слова): «Тот факт, что Гитлеру удалось доказать свою „правоту“ генералам, совершенно вскружил ему голову — стало гораздо труднее с ним спорить и пытаться что-то доказать». Поэтому в итоге 13 мая оказалось для генералов — и для Германии в целом — более несчастливым, чем для Франции.
Счастье начало изменять немцам неделей позже.
«Стоп-приказ» Гитлера
Двигаясь на север, танковый корпус Гудериана направлялся к Кале, тогда как корпус Рейнхардта к западу от Арраса двигался к Сен-Омеру и Дюнкерку. В ходе наступления Гудериана 22 марта была окружена Булонь, а на следующий день и Кале. В итоге он вышел к реке А у Гравлина, почти в десяти милях от Дюнкерка, последнего порта, оставшегося в руках британских экспедиционных сил, пока их основные части были все еще заняты в Бельгии. Корпус Рейнхардта также вышел к реке и каналу Эр — Сен-Омер — Гравлин. На тот момент двадцатимильный участок вдоль реки А от Гравлина до Сен-Омера охранял только один британский батальон, а примыкающий к нему участок шириной шестьдесят миль вдоль канала в глубь территории охранялся не намного лучше. Многие мосты еще не были взорваны и даже не были подготовлены к разрушению, поэтому 23 марта немецким танкам не составило никакого труда переправиться через канал сразу во многих местах, а ведь, как сообщал Горт в своем докладе, это было «единственное препятствие на пути танков на фланге». После их уже ничто не удерживало и не мешало перерезать все пути отступления англичан к Дюнкерку.
В такой критический момент Клейст получил приказ остановиться у канала. По поводу этой остановки были разные толкования, как и по поводу ее причин, но существующих документальных свидетельств и воспоминаний свидетелей достаточно для утверждения, что остановились войска действительно по приказу свыше. Приказ буквально спас англичан, хотя их положение казалось безнадежным.
Клейст сказал, что, получив приказ, счел его бессмысленным. «Я решил проигнорировать его и продолжить наступление к проливу. Мои бронеавтомобили уже вошли в Азбрук и перерезали англичанам пути к отступлению. Позже я услышал, что тогда в Азбруке как раз находился главнокомандующий британских войск генерал Горт. Но затем последовал еще более категоричный приказ отойти за канал. Мои танки простояли трое суток».
Гудериан рассказывал: «Мои протесты не только оставались без внимания, но даже напротив — ненавистный приказ повторили. Фельдмаршал фон Браухич, которого я после французской кампании спрашивал, почему он согласился остановить танки под Дюнкерком, сказал, что это было сделано по приказу Гитлера; при этом сам Браухич надеялся, что кто-нибудь да ослушается». Но даже Гудериан вряд ли осмелился бы пойти наперекор недвусмысленному приказу под страхом увольнения с военной службы.
Тома, главный танкист генерального штаба, рассказал мне, что как раз находился среди танков Гудериана у Берга, откуда мог даже непосредственно наблюдать за происходящим в Дюнкерке. Он отправил в штаб ОКХ радиограмму, в которой просил разрешения выслать танки вперед, но получил отказ. Вспоминая о поведении Гитлера, он с горечью признавал: «Бесполезно разговаривать с дураком. Гитлер лишил нас надежды на победу».
Тем временем британские войска устремились обратно к Дюнкерку, воздвигая оборону для прикрытия своего отступления. Немецким танковым командирам оставалось только сидеть и наблюдать, как англичане ускользают прямо из-под носа.
«Через три дня запрет отменили и наступление против усилившего оборону противника возобновилось, — сказал Клейст. — Но едва оно набрало силу, как последовал очередной приказ Гитлера. Я должен был свои войска вывести и направить на юг для атаки на остатки французской армии, организовавшие импровизированную оборону вдоль Соммы. Занять Дюнкерк предстояло пехотным частям, пришедшим из Бельгии, но это случилось уже после того, как Дюнкерк покинули англичане».
Через несколько дней Клейст, повстречавшись с Гитлером на аэродроме в Камбре, осмелился сделать замечание, что была упущена замечательная возможность взять Дюнкерк до бегства англичан. Гитлер ответил: «Возможно, и так. Но я не хотел посылать танки в болота Фландрии, а англичане в течение этой войны уже не вернутся».
Другим Гитлер давал иные объяснения — якобы много танков вышло из строя из-за механических поломок, и он хотел собраться с силами и укрепить позиции, прежде чем нанести окончательный удар. Также фюрер говорил, что намеревался собрать все свои танковые силы для последующего наступления на остатки французской армии.
Эти объяснения вовсе не казались такими уж убедительными тем, кто вынужден был стоять и наблюдать, как противник отступает. Генералы, командующие танковыми формированиями, утверждали, что отремонтированные танки прибывали на замену сломавшимся ежедневно; предположение о том, что танки завязнут в болотах, и вовсе было нелепым для тех, кто находился непосредственно на месте событий и прекрасно знал особенности ландшафта. Тем не менее фюрер, по всей видимости, говорил искренне, по крайней мере в то время. Он действительно взвешивал все три указанных фактора, но не они одни повлияли на его окончательное решение.