«Стоп-приказ» под Дюнкерком
Одна из величайших загадок войны — почему немецким танкам был отдан приказ остановиться у Дюнкерка, остававшегося последним портом, по которому британские войска могли эвакуироваться на родину.
После войны одним из первых мне об этом поведал генерал Зиверт, адъютант Браухича. Он нисколько не сомневался, что танки остановили по личному приказу Гитлера; также рассказал, что Браухич и Гальдер возражали против этого приказа и пытались добиться его отмены (это подтверждают и документальные свидетельства). Затем свои версии событий представили фельдмаршал фон Рундштедт и генерал Блюментритт. Приказ группе армий «А» передал по телефону полковник фон Гриффенберг из штаба ОКХ, который утверждал, что Гальдер был настроен против этого приказа. Блюментритт заявил, что лично отвечал на телефонный звонок.
Но Черчилль, излагая историю войны, утверждал, что приказ остановить танки «исходил не от Гитлера, а от Рундштедта». К такому выводу он пришел, читая журнал боевых действий группы армий Рундштедта, в котором описан разговор между Гитлером и Рундштедтом, состоявшийся в штаб-квартире последнего в Шарлевиле 24 мая.
Значение, которое мистер Черчилль придает этому единственному документальному подтверждению, кажется чрезмерно преувеличенным, особенно критически настроенному историку, знающему, как составляются такие журналы. Обычно их ведут младшие офицеры, которые сами не присутствуют на важных совещаниях, а в пылу сражений и в критические моменты не так уж достоверно передают события. Любую такую запись следует воспринимать крайне осторожно, тем более если она единственная в своем роде. К тому же из нее вовсе не следует однозначно вывод, к которому пришел мистер Черчилль. Вот отрывок из той записи:
«В полночь 23 мая от Браухича из ОКХ поступил приказ… перейти к „последнему акту“ „битвы за окружение“. На следующее утро Гитлер посетил Рундштедта, который доложил, что силы его бронетехники, преодолевшей такое большое расстояние с высокой скоростью, истощены и что необходимо сделать передышку с целью восстановления сил для окончательного удара… Более того, Рундштедт предвидел возможность нападения на свои широко рассредоточенные войска с севера и юга… Гитлер „полностью согласился“ с тем, что наступление к востоку от Арраса следует осуществлять лишь одной пехотой и что мобильные формирования должны продолжать удерживать линию Ланс — Бетюн — Эр — Сен-Омер — Гравлин с целью перехватывать противника, отступающего под натиском группы армий „Б“ на северо-востоке. Он также коснулся настоятельной необходимости сохранить бронетехнику для последующих операций».
Ничто здесь не говорит, что инициатива о «стоп-приказе» исходила непосредственно от Рундштедта. Самое большее, о чем можно говорить на основании этой неоднозначной записи, — это то, что Рундштедт, докладывая обстановку, выразил обеспокоенность, совпадавшую со взглядами Гитлера. Конечно, сама по себе запись имеет определенное значение, но одной ее недостаточно, чтобы отвергнуть показания всех генералов, согласно которым приказ исходил от самого Гитлера и был получен из его штаб-квартиры. Более того, их показания подтверждены более обстоятельной записью из журнала, который в ОКХ вел сам Гальдер.
Если исследовать и эту запись, то последовательность событий проясняется еще больше. После переправы через Маас Гальдер сначала придерживался мнения, что группа армий Рундштедта должна наступать на юго-запад. В таком случае ось наступления проходила бы через Компьень, по направлению к низовьям Сены близ Руана (хотя после достижения Компьеня Гальдер не исключал и возможность поворота на юго-восток, к Парижу). Наступление должно было проходить в эшелонированном порядке, причем армиям на левом фланге следовало «отступить» назад, чтобы автоматически прикрыть соседей справа от удара по флангу. По мере продвижения армия Клюге на правом крыле перешла бы в группу армий Бока и помогла ей окружить армии союзников в Бельгии.
Но Гитлер не считал идею похода на юго-запад достойной обсуждения. Он хотел удерживать танковые войска, пока пехота поддержки не возведет оборонительную линию вдоль Эны для прикрытия южного фланга, а затем направить танки на северо-запад, в тыл союзническим армиям в Бельгии, противостоящим Боку. В записи дневника Гальдера от 17 мая, сделанной тем утром, когда задержали Гудериана, упоминается о совещании с Гитлером следующее: «Взаимопонимание почти отсутствует. Фюрер настаивает на том, что основная угроза находится на юге (я же вовсе не вижу там угрозы)». Затем излагаются новые инструкции. В последующей записи говорится: «Довольно неприятный день. Фюрер ужасно нервничает. Он напуган собственным успехом, и, похоже, собирается натянуть поводья, чтобы сдержать нас. Оправдываясь, сказал, что все это из-за его южного фланга». (У Гитлера, впрочем, имелось и другое оправдание, о котором не упомянул Гальдер, — будто Рундштедт уверен, что Гамелен предпримет контрнаступление с юго-востока).
Запись, датируемая 18 мая, свидетельствует о нараставшем нетерпении Гальдера: «Каждый час дорог. В штаб-квартире фюрера считают иначе. Фюрер не перестает беспокоиться о южном фланге. Он приходит в ярость и кричит, что мы испортим всю кампанию. Он не хочет нести какую бы то ни было ответственность за продолжение операции в западном направлении, не говоря уже о юго-западном, продолжая цепляться за план наступления на северо-запад». После «весьма неприятного совещания» Гитлер согласился с тем, что танковый удар должен быть направлен на запад, хотя и не в полную мощь.
Вечером того же дня Гальдер сообщил Гитлеру, что пехотный корпус 12-й армии подходит к линии вдоль Эны, и получил разрешение начать наступление танков к морю.
Следующим поводом для беспокойства Гальдера стало сомнение, не будут ли союзнические армии в Бельгии слишком быстро отступать на юг — «не портит ли Бок игры, проходя мимо Клейста. Принимая во внимание честолюбие Бока и желание отличиться, это вполне вероятно». Но поводов для беспокойства не было, потому что в тот же день, 20 мая, передовые части Клейста под командованием Гудериана достигли устья Соммы, отрезав врагу пути снабжения и пути к отступлению. Затем Гудериан повернул на север. Идея Гальдера, которую он изложил в следующей записи, состояла в том, чтобы группа армий Бока просто сковывала врага, пока группа армий Рундштедта «проникает к нему в тыл и наносит решающий удар… Я хотел сделать группу армий „А“ молотом, а „Б“ — наковальней».
План этот осложнялся тем, что две армии шли не параллельно друг другу, а постепенно все более сходились, причем танковые войска на левом крыле Рундштедта шли прямо навстречу правому крылу Бока. Чтобы они окончательно не спутались между собой, Браухич хотел поручить выполнение «последней фазы окружения» Боку, а это подразумевало изменение границы между двумя группами армий и перевод танковых формирований Клейста, да и всей армии Клейста, от Рундштедта к Боку. Вечером 23 мая он отдал соответствующие распоряжения.
Гальдер предпочел бы, чтобы финальной стадией руководил сам Браухич, но не смог его убедить. В дневнике он оставил едкое замечание о Браухиче, написав, что он «похож на устройство по избеганию ответственности. Он постоянно доказывает, что у него нет иного выхода, кроме как координировать действия либо самому, либо под руководством Бока, и все же он настолько неуверен, что не принимает вариант, который кажется самым логичным и мужественным решением. Приказ вышел без моей подписи — так я выразил свое неодобрение».
Впоследствии Гальдер более подробно объяснил мне свои мысли на тот момент: «Связующим звеном в такой операции неизменно оставалось бы ОКХ. С психологической точки зрения эта мера выглядела бы как выражение недоверия по отношению к Рундштедту, хотя и не замышлялась как таковое. Чрезмерные амбиции фон Бока и непростой характер начальника его штаба фон Зальмута неминуемо вели к серьезным столкновениям между двумя группами армий, которые последовали бы после такого приказа».
Не трудно было предсказать реакцию Рундштедта на приказ, вне зависимости от его соображений личного характера. Он еще больше сосредоточился на последующей стадии кампании, наступлении на юг, а не на окружении врага на севере, поскольку главным там становился уже Бок. Все это, вероятно, повлияло на ход его мыслей во время совещания, которое состоялось следующим утром, когда его штаб-квартиру посетил Гитлер. Основное внимание Рундштедт уделял тому, чтобы сосредоточить достаточно большую танковую мощь для следующей стадии, что совпадало с мыслями Гитлера. Приказ о «передаче командования», который Браухич подписал вечером 23 мая, служит весьма важным ключом для понимания разговора, состоявшегося между Рундштедтом и Гитлером на следующее утро, а также «стоп-приказа», который Гитлер отдал днем.
Еще 22 мая, когда корпус Гудериана начал наступление на север в районе Аббевиля, Гитлер выразил свои сомнения на вечернем совещании с Браухичем. Он подверг критике разработанный Гальдером план окружения, согласно которому группа армий «А» наносила танковый удар с юга на север и отрезала союзнические армии от побережья. Сказав о том, что в низинах Фландрии использовать танки опасно, фюрер затронул тему поломок. Он больше не хотел рисковать своими танковыми войсками, поскольку они были нужны ему для второй части кампании во Франции.
Согласно мнению Гитлера танковые формирования группы армий «А» следовало превратить из молота в наковальню, которая останавливала бы отступление союзников на юг под натиском группы армий «Б». Кейтель и Йодль разделяли как взгляды фюрера, так и опасения. Но даже с их поддержкой фюреру было трудно склонить на свою сторону Браухича и Гальдера. В этом отношении мнение Рундштедта как стратега обладало большим весом. Гитлер охотно воспользовался некоторыми его замечаниями по поводу сложившейся ситуации и по поводу необходимости подготовиться к следующей стадии кампании. Гитлер прекрасно умел сталкивать влиятельные фигуры между собой, оправдывая тем самым собственные решения. И действительно: похоже, Гитлер распорядился о встрече с Рундштедтом только для того, чтобы найти оправдания своим сомнениям и навязать свой план действий.
После встречи с Рундштедтом Гитлер первым делом отменил приказ о передаче полномочий. Он должен был вступить в силу тем же вечером, что привело бы к определенному замедлению наступления утром, потому что командиры частей, которые должны были поступить в распоряжение Бока, пока что ожидали конкретных распоряжений от своего нового командования. (Как вспоминает сам Черчилль: «Двадцать четвертого мая, в 11:42, мы перехватили незашифрованное немецкое сообщение о том, что атака на линию Дюнкерк — Азбрук — Мервиль временно приостанавливается»).
После полудня Гитлер вызвал к себе Браухича, и тот явился вместе с Гальдером. В дневнике Гальдера записано, что это «была очень неприятная встреча с фюрером», который отдал новые приказы, «отменяющие вчерашние постановления… Левое крыло, состоящее из бронетанковых и моторизованных войск, непосредственно перед которым не было противника, должно остановиться по прямому приказу фюрера. Покончить с попавшим в окружение врагом предстоит воздушным силам!»
Войска простояли все следующие сутки, а 26 мая Гальдер внес в свой дневник ряд достойных внимания записей:
«8:00. Никаких значительных перемен. Фон Бок терпит потери, но понемногу наступает… Наши танковые войска остановились словно парализованные на высотах между Бетюном и Сен-Омером, выполняя приказ сверху и воздерживаясь от атаки. Если так будет продолжаться и дальше, то окруженного врага придется добивать неделями.
11:00. Все утро главнокомандующий сухопутных сил (Браухич) не находит себе места. Я понимаю его, так как эти приказы сверху лишены всякого смысла. На одном участке они предписывают идти в лобовую атаку против отступающего в организованном порядке врага, а на других — останавливают войска там, где им легче всего было бы перерезать пути к отступлению в тылу. Фон Рундштедт, тоже едва сдерживаясь, отправился к Готу и Клейсту, чтобы на местности прикинуть, куда следующим ходом нужно будет отправлять танки.
12:00. По телефону поступило уведомление, что фюрер разрешил левому крылу подойти к Дюнкерку в пределах дальности артиллерийского огня.
13:30. Главнокомандующего вызвали к фюреру. Вернулся сияющий. Наконец-то фюрер дал разрешение идти на Дюнкерк, чтобы помешать дальнейшей эвакуации».
Но приказ об отмене остановки поступил слишком поздно. Союзники воспользовались подвернувшейся передышкой и успели организовать оборону плацдарма вокруг Дюнкерка. Утром 27 мая Гальдер в своем дневнике печально пишет: «Похоже, что на своем левом фланге Клейст встретил более серьезное сопротивление, чем ожидалось. Атака идет медленно». Когда сюда подтянулись основные части британского экспедиционного корпуса, и оборона плацдарма получила подкрепление, сопротивление естественным образом усилилось. Начиная с 26 мая и до падения Дюнкерка 4 июня в Англию были эвакуированы 338 000 солдат и офицеров союзных войск (включая 114 000 французов).
Если бы предложение об остановке танков на самом деле исходило от Рундштедта, то Гитлер, перечисляя причины успешной эвакуации англичан, не преминул бы напомнить об этом, поскольку весьма охотно сваливал вину на других. Но он ни словом не упомянул о том, что, принимая решение об остановке, руководствовался мнением Рундштедта. В данном случае такая недоговоренность свидетельствует о многом.
Стоит также принять во внимание и уточнение Блюментритта о том, что на совещании 24 мая предложение Рундштедта сделать паузу, чтобы собраться с силами для нанесения решающего удара, относилось не к текущей ситуации под Дюнкерком, а к последующей фазе кампании — наступлению на остатки французской армии. Это объяснение кажется весьма разумным и согласуется с тем, что говорил сам Рундштедт. Хороший стратег никогда не останавливает войска на последней стадии окружения, но реорганизует их для нового наступления. Чем скорее закончилась бы битва на севере, тем раньше началось бы наступление на южном направлении. Запись в дневнике Гальдера, датированная 26 мая, ясно говорит о нетерпеливом волнении Рундштедта.
В чем действительно можно обвинить Рундштедта, так это в том, что он не высказал своей обеспокоенности ранее и не опротестовал «стоп-приказ». Блюментритт, вспоминая о том, как передавал приказ по телефону Рундштедту и начальнику его штаба Зоденштерну, сказал: «Насколько я помню, мне не показалось, что кто-либо из них возмущен или обеспокоен, в то время как фронтовые командиры возбужденно переспрашивали меня». Блюментритт также сказал мне, что во время первой стадии кампании «Рундштедт постоянно ожидал большой контратаки французов с юга на Седан с целью нанести удар по нашему растянутому и слабо подготовленному для обороны флангу вдоль Эны, поскольку всегда высоко ценил французское военное руководство. В тот период он чаще обращал свой взор на юг, нежели на побережье пролива». Следует учесть, что штаб-квартира Рундштедта по-прежнему находилась в Шарлевиле, близ Седана и недалеко от Эны, в центре немецкого фронта, обращенного на юг. Такое расположение естественным образом подталкивало его к тому, чтобы преувеличивать угрозу именно с этой стороны и меньше обращать внимание на то, что происходит на дальнем правом фланге, где в победе никто не сомневался. Дюнкерк для него был крайним угловым пунктом.
В том, что возможность поймать англичан в ловушку была упущена, отчасти повинны также Клюге и Клейст — пожалуй, даже больше Рундштедта. В дневнике Гальдера записано, как днем 23 мая офицер связи ОКХ доложил о происходящем в танковой группе: «17:00. Фон Гильденфельд сообщил о том, что Клейст обеспокоен. Клейст считает, что не может выполнить свою задачу, пока под Аррасом сохраняется критическая обстановка. Среди танков потери составляют 50 процентов. Я заметил, что через двое суток кризис будет преодолен. Я прекрасно понимаю, какая ему поставлена задача — ничего невозможного. Он должен выстоять. На Сомме опасности нет». Гудериан тоже сказал: «Наступление от Амьена до побережья пролива осуществлялось очень осторожно, под руководством танковой группы Клейста. Генерал фон Клейст сам распоряжался, когда передовые дивизии должны переходить с одних позиций на другие, — например от реки Оти к реке Канш. В своих приказах он указывал точное время переправы. Из-за этого танки несколько раз останавливались без всяких причин и без сопротивления со стороны врага. Мы могли бы двигаться гораздо быстрее». Генерал Байерн, который тогда был главой разведки Гудериана, вспоминал, что его начальник «приходил в крайнее негодование» по поводу всех этих задержек, как первых, так и самой последней.
Некоторые генералы также сообщили, что в штаб-квартире 4-й армии слишком большое значение придавали танковой контратаке англичан под Аррасом, хотя она была не такой уж серьезной. Клюге даже подумывал о том, чтобы остановить все наступление. Рундштедт тоже подтвердил это в своем рассказе о кризисе.
Мотивы Гитлера
Что касается мотивов Гитлера, которыми он руководствовался, отдавая «стоп-приказ», то особое значение здесь имеет рассказ Варлимонта как офицера ОКВ. Узнав о приказе, Варлимонт обратился за разъяснениями к Йодлю. «Йодль подтвердил, что такой приказ действительно был отдан, но продемонстрировал некое беспокойство по поводу моих расспросов. Сам он поддерживал мнение Гитлера, упирая на то, что не только фюрер, но и Кейтель, и сам он на основании полученного во время Первой мировой войны личного опыта прекрасно знают, что бронетехника не может успешно действовать в болотистой местности во Фландрии — по крайней мере без тяжелых потерь. В условиях, когда танковые войска и так уже довольно ослаблены, недопустимо, чтобы они несли дальнейшие потери, тем более что они потребуются нам для второй стадии наступления на Францию». (Варлимонт добавил, что если бы инициатива по отдаче «стоп-приказа» исходила от Рундштедта, то он и другие работники ОКВ услышали бы об этом. Йодль, защищавший этот приказ, в качестве дополнительного аргумента обязательно указал бы на Рундштедта, который «в оперативных вопросах пользовался большим авторитетом среди всех старших офицеров штаба»).
Варлимонт продолжал: «В то же время мне показалось, что имеется и еще одна причина такого приказа — уж слишком горячо Геринг, объявившийся в тот момент, уверял фюрера, что его воздушные силы быстро завершат окружение врага, закрыв выход к морю с воздуха. Он явно преувеличивал эффективность своего ведомства». Особую значимость это замечание Варлимонта получает в сопоставлении с последним предложением уже процитированной записи в дневнике Гальдера от 24 мая. Кроме того, и Гудериан сказал, что о приказе ему сообщил Клейст со следующими словами: «Дюнкерк должно взять люфтваффе. Если у нас будут трудности с Кале, то эту крепость также следует оставить люфтваффе». Гудериан заметил: «Мне кажется, что к такому решению Гитлера подтолкнуло тщеславие Геринга». Потом добавил: «26 мая моя 10-я танковая дивизия взяла Кале, не дожидаясь авиации, которая, кстати, с ее доступными на то время бомбами была бы совершенно бесполезной против фортов и цитадели, возведенных некогда генералом Вобаном».
Вопрос о Кале
Гудериан упомянул Кале, и это его замечание имеет весьма важное значение в свете тех громких заявлений, что оборона Кале самым решительным образом повлияла на всю ситуацию в целом. Для защиты французского гарнизона англичане направили в Кале пехотную бригаду и танковый батальон. Двадцать четвертого мая Черчилль лично отменил приказ об их эвакуации, настаивая на том, что «за Кале нужно стоять не на жизнь, а на смерть, и никакая эвакуация гарнизона по морю недопустима».
В официальном описании обороны Кале, опубликованном в 1941 году, говорилось, что, несмотря на разгром наших отрядов, «ярость, с какой они сражались, целых четыре критических дня удерживала по меньшей мере две танковые дивизии, которые в противном случае могли бы отрезать нашей отступающей армии путь к морю… Размашистое продвижение немецких дивизий резко остановилось под Кале. Как говорится, коса нашла на камень».
Даже после войны Черчилль утверждал: «Оборона Кале имела крайнюю важность. Эвакуации из Дюнкерка могли помешать самые разные обстоятельства, но одно можно утверждать наверняка: три драгоценных дня, выигранных при обороне Кале, позволили удержать позиции около Гравлина. Без этого было бы все потеряно, даже несмотря на сомнения Гитлера и приказы Рундштедта».
Вполне естественно, что Черчилль склонен оправдывать свое личное решение принести в жертву высадившиеся в Кале войска, но трудно понять, как он до сих пор может делать такие громогласные заявления. Из семи танковых дивизий, имевшихся в том районе, Кале атаковала только одна, и то лишь потому, что из-за приказа Гитлера остановиться ей больше нечем было заняться. В противном случае, если бы основная масса немецких танков направилась в Дюнкерк, город легко мог бы удержать и гораздо меньший отряд защитников. Немецкие танки прошли мимо Кале и блокировали все подступы к нему еще 23 мая.
Комментируя этот эпизод, Гудериан сказал: «Оборона англичанами Кале никак не повлияла на исход операции под Дюнкерком. Ни одна задержка в наступлении не была вызвана обороной этой крепости». Но это очевидно и без его признания — достаточно одного лишь непредвзятого анализа фактов. Героическое сопротивление англичан в Кале нисколько не оправдывает бесполезность принесенной ими жертвы.
Вопрос о мотивах Гитлера
Мотивы приказа об остановке под Дюнкерком оставались загадкой даже для тех генералов, которых он касался непосредственно. Более других удивлялись командиры танковых формирований, поскольку, с их точки зрения, в сложившейся обстановке медлить было никак нельзя. Они забрасывали высшие штабы просьбами разрешить им немедленно выступить вперед. Тем не менее большинство генералов, с которыми я беседовал, считали, что решение Гитлера было продиктовано военными соображениями, хотя и задумывались над тем, какое из предложенных объяснений ближе к истине.
Впрочем, некоторые считали, что свое решение фюрер принимал исходя из совсем иных мотивов — по крайней мере на него повлияли соображения совсем не тактического плана. Гальдер, например, уже тогда предполагал наличие политических мотивов, о чем свидетельствуют записи в его дневнике. Утром 25 мая он пишет: «У политического командования сформировалась навязчивая идея, что решающая битва должна произойти не во Фландрии, а на севере Франции. Чтобы скрыть этот политический ход, высказывается предположение, будто многочисленные реки и каналы Фландрии делают эту местность непригодной для танковых боев».
Блюментритт также был убежден, что приказ Гитлера имел под собой политическую подоплеку, хотя и несколько иную. Он связывал это со странным поведением Гитлера во время посещения штаб-квартиры Рундштедта в Шарлевиле.
Гитлер прибыл в сопровождении только одного офицера своего штаба и имел продолжительную беседу с Рундштедтом и двумя его подчиненными, Зоденштерном и Блюментриттом. Вот что позднее Блюментритт рассказал мне: «Гитлер находился в приподнятом настроении, называл успешную кампанию „настоящим чудом“ и высказал мнение, что война закончится через шесть недель. Потом он желает заключить разумный мир с Францией, после чего откроется возможность урегулировать отношения с Великобританией.
Затем фюрер буквально потряс нас, с восторгом заговорив о Британской империи, о необходимости ее существования и о цивилизации, которую она дала миру. Пожав плечами, он заметил, что методы, которыми создавалась империя, часто бывали грубоватыми, но ведь „когда лес рубят, щепки летят“. Гитлер сравнил Британскую империю с католической церковью, назвав их обеих необходимыми элементами стабильности в мире. Он сказал, что хочет от Великобритании только одного — чтобы она признала положение Германии на континенте. Возвращение немецких колоний при этом желательно, но вовсе не обязательно, и он даже готов предоставить Великобритании войска, если у нее возникнут какие-нибудь трудности в других регионах. Он заметил, что колонии прежде всего были вопросом престижа, поскольку их все равно было не удержать во время войны, и что Германия еще может кое-что создать в тропиках.
В завершение фюрер отметил, что его цель — заключить мир с Великобританией на тех условиях, которые она сочтет для себя приемлемыми.
Фельдмаршал фон Рундштедт, который всегда выступал за мир с Великобританией и Францией, выразил свое удовлетворение и позже, уже после отъезда Гитлера, с облегчением заметил: „Ну что ж, раз он не желает ничего другого, то у нас наконец-то будет мир“».
В дальнейшем, когда Блюментритт размышлял о ходе событий, его мысли часто возвращались к тому разговору. Генералу казалось, что остановка вызвана отнюдь не только военными причинами и что она была частью политического плана, направленного на более легкое достижение мира. Если бы британская армия оказалась захваченной в Дюнкерке, английский народ наверняка решил бы, что задета его честь, и пожелал отомстить. Позволяя армии уйти, Гитлер надеялся умиротворить англичан.
Подозрение, что Гитлер руководствовался более глубокими мотивами, подтверждалось и его странным безразличным отношением к планам вторжения в Великобританию. «Он не выказывал почти никакого интереса к этим планам, — говорил Блюментритт, — и нисколько не старался ускорить их разработку. Это было совершенно не похоже на его обычное поведение». Перед вторжением в Польшу, во Францию и, позднее, в СССР он постоянно подталкивал к скорейшему завершению планов, но что касается Англии, то просто держался в стороне.
Поскольку сведения о разговоре в Шарлевиле и о последующих задержках исходят от генералов, изначально относившихся с недоверием к политике Гитлера, а в ходе войны еще более укрепившихся в своем мнении, они, по всей видимости, заслуживают доверия. Эти генералы критиковали фюрера почти по любому поводу. После войны было бы вполне естественно для них изображать себя сторонниками умеренных действий, а его маньяком, желавшим во что бы то ни стало захватить британскую армию. Но все они говорят совсем об ином. Они честно признаются, что как профессиональные военные желали побыстрее достичь полной победы и были огорчены, когда им мешали. Любопытно, что в их изложении мысли Гитлера об Англии и о решающих часах перед Дюнкерком совпадают с тем, что сам Гитлер ранее писал в «Майн кампф», — а ведь весьма примечательно, как точно он следовал своей «библии» в других отношениях.
Было ли его отношение к Англии подсказано только давно вынашиваемой им политической идеей о заключении союза с ней? Или он руководствовался другими, более глубокими соображениями, которые всплыли на поверхность в этот критический момент? Судя по всему, чувства Гитлера к Англии носили сложный характер и, как и в случае с кайзером, представляли собой смесь любви и ненависти.
Достаточных доказательств, подтверждающих то, что приказ об остановке Гитлер отдал исходя именно из этих своих чувств, нет. Но их, конечно, следует принимать во внимание, хотя и нельзя точно оценить влияние этого субъективного фактора.
Личность Гитлера была настолько загадочна, что логику его поступков невозможно объяснить простыми мотивами и однозначными предположениями. Скорее всего имело место сочетание многих факторов. Три фактора лежат на поверхности: желание Гитлера сохранить танки для последующего наступления, давний страх перед боями в болотистой Фландрии и убеждения Геринга в том, что его воздушным силам нет равных. Вполне вероятно, что к военным мотивам примешивались и политические, особенно если учесть ту страсть, которую Гитлер испытывал к политической стратегии.
Каковы бы ни были истинные причины приказа, результаты его очевидны. Сомнения Гитлера привели к чудесному спасению Великобритании в самый критический момент ее истории.